Сначала я отправляла файлы Али при каждом удобном случае, то есть практически каждый день, за исключением тех, когда по каким-то причинам сеть не работала и поэтому связи между Риядом и Бейрутом не было. Но Надя написала, чтобы я не волновалась, что для нее достаточно получить от меня новости раз или два раза в неделю и что мне нет нужды столь утруждать себя. Время от времени она присылала мне и другие сообщения. Краткие теплые строчки поддержки, чтобы, как я полагала, показать, что я не забыта. Я отвечала несколькими предложениями, пересказывая простенькие события своей обыденной жизни — то новая прическа, то новое платье.

Были у меня и другие развлечения помимо шпионажа. Это было непросто — заполнить чем-то бесконечные дни. Я приучила себя подолгу спать. Редко я вставала раньше, чем в десять утра. Иногда я спала до полудня, что было обычным явлением среди обеспеченных саудовских женщин. Хасса вставала даже позднее, если только давала себе труд вообще вставать. Предполагалось, что здоровье у нее слабое, хотя в общем-то так и оставалось неясным, что у нее болит.

Иногда нас навещала Дала, но чаще мы сами отправлялись к ней во дворец. В Саудовской Аравии принято называть дворцом любую виллу на двадцать и более комнат, где проживают члены королевской семьи, но Лалины покои были действительно хоромами. Там было около тридцати комнат или даже больше, в роскошном убранстве — шелка, персидские ковры, старинные хрустальные люстры. В просторном фойе пол из зеленого мрамора был отполирован до зеркального блеска, и небольшой, но изящный фонтан нежно журчал под открытым небом.

Принц Бандар, который случайно оказался дома во время одного из наших визитов, оказал мне честь, выйдя навстречу, без сомнения, заинтригованный явлением русско-американской жены. Я знала, что ему сорок, но выглядел он старше. Он оказался дряблым пухлым коротышкой с двойным подбородком и опущенными ресницами, и можно было догадаться, что у него брюшко, хотя оно и пряталось в складках его тоба. Принц спросил меня об Америке, России и Саудовской Аравии. Я охотно ответила ему, что Америка большая, а Россия холодная, и что мне больше всего нравится Саудовская Аравия, и эти маловразумительные утверждения были приняты с пониманием.

Я видела, что моя свекровь надеется на нашу с Лалой дружбу, на то, что Лала включит меня в свой круг. Ее отношение ко мне не было таким откровенно пренебрежительным, как к кузинам Фатьме и Фахаде, и все же оно было таковым. У нее только и разговоров было, что о каком-нибудь очаровательном маленьком ужине, который дала принцесса такая-то, или о каком-нибудь приеме гостей в своем саду прошлым вечером, но в то же время и мысли не возникало пригласить на этот прием и меня. Кажется, она была под большим впечатлением от собственного замужества и, должно быть, считала, что все ей завидуют. В действительности же мне было жаль ее. Я представляла себе эту исключительную красоту в постели с потупленным пузатым Бандаром, и образ получался гротесковым и жалким.

Я бы предпочла вовсе не заявляться к Лале, но я делала это по долгу. Естественно, не по долгу родства. Мой долг — это шпионить. Если же отмести всю эту бесконечную похвальбу своими связями и демонстрацию собственного превосходства, то разговоры Лалы бывали довольно интересными, особенно когда они касались противоречий между Бандаром и Нагибом. Полностью игнорируя мое присутствие, Лала на стремительном арабском рассказывала об этом своей матери. Сначала я почти ничего не понимала, но, поскольку литании ее жалоб мало отличались раз от разу, я постепенно начала ухватывать суть. Бандара явно не устраивало, как Нагиб исполняет свои обязанности, и Лала делала все возможное, чтобы сгладить острые углы. С Нагибом было явно трудно иметь дело. Он без нужды оскорбил множество людей. Он не соблюдал предписаний офиса. Он даже брал домой документы с грифом секретности (тут я, конечно, навострила уши). В голове у него были всякие идиотские и далекие от реальности идеи насчет того, что ему надо скинуть Бандара. Бандар был человеком весьма терпимым и терпеливым, но даже его терпение имело какие-то пределы. Она, Лала, надеялась, что присутствие Али поставит все на свое место, но успех Али сделал Нагиба еще более высокомерным. Али же всегда был на стороне Нагиба. Разговаривать с ним было невозможно…

Жалобы Лалы смущали меня и тревожили. После них оставалось слишком много неясного, слишком много вопросов без ответов. Что это за люди, которых Нагиб без нужды оскорбил? Откуда они — из Министерства обороны или из Королевского разведывательного управления? Что это за идиотские идеи Нагиба? Касаются ли они Али и его липового шпионажа против Израиля? Там были какие-то подводные течения, какие-то более сложные вещи, чем я себе представляла. Может ли это как-то сказаться на моей миссии? Отдает ли Зви Авриль себе отчет в истинном положении дел?

Однажды Лала сказала, что в офисе прошел слух, будто Нагиб принимает наркотики, — вот якобы в чем причина его странного поведения. Нагиб наркоман? Правильно ли я ее поняла?

— Ты что-нибудь такое замечала, мама? — спросила Лала.

Моя свекровь вздохнула и покачала головой.

— Люди все могут сказать, — заметила она с легкой укоризной. — Зачем нам это повторять.

Я подумала о Нагибе. Я тоже ничего не замечала. Но в то же время у меня и возможности такой не было. Нагиб редко бывал дома и, кроме того, даже живя в одном с ним доме, я делала все возможное, чтобы не попадаться ему на глаза. Когда мы случайно сталкивались, он был исключительно вежлив по отношению ко мне. Однако мое первое впечатление о его враждебности ко мне оставалось, пусть у меня и не было тому и никаких доказательств.

Я спросила Али о трениях между Нагибом и Бандаром, но он их полностью отрицал и упрекнул меня за то, что я слушаю глупые сплетни.

— Но Лала, должно быть, слышала это от Бандара, — сказала я.

— Она делает из мухи слона, — раздраженно ответил Али. — Она все преувеличивает. Тебе надо ее понять. Она считает, что мы обязаны ей и своей работой, и своими заработками. Она живет сознанием собственной значимости, но никто не обращает на это внимания, что и сводит ее с ума.

— Понимаю, — сказала я, не вполне убежденная объяснением. Про наркотики я не осмелилась спросить. Я боялась, что это действительно рассердит Али. Он клялся, что никогда даже не пробовал марихуаны, и я ему верила. Так что я не стала касаться этой темы.

Несмотря на разницу в возрасте, Али и Нагиб были близки. Они вместе ходили на вечерние приемы, вместе устраивали званые ужины для своих друзей. Их жены, естественно, сюда не включались. Когда Али и Нагиб приглашали домой на ужин друзей или деловых партнеров, мы даже не смели показать свои лица, не говоря уже о том, чтобы разделить мужскую компанию. Мы должны были оставаться наверху, куда нам и приносили еду. Так что, помимо спальни, мужа своего я видела редко. Мы теперь были не так близки, как в Нью-Йорке.

Наш уик-энд состоял из одного дня: пятницы — мусульманского выходного. В пятницу по утрам Али ходил с Нагибом молиться в мечеть своего дедушки. В свои молодые годы шейх Салман был имамом, и даже теперь он проповедовал там по особым случаям.

Женщины никогда не ходили в мечеть, хотя моя свекровь была довольно религиозной. Саудовские женщины молились дома или там, где заставало их время молитвы. Моя свекровь совершала молитвы пять раз в день, как положено, и я часто видела ее за этим занятием. Она сидела на коленях на коврике, лицом к Мекке, и совершала бесконечные ритуальные поклоны. Наблюдая за ее молитвой, видя ее лицо, озаренное внутренним светом, я испытывала какое-то странное волнение и чуть ли не тягу к этой суровой и требовательной вере.

Каждое утро на заре я просыпалась от зова на утреннюю молитву, который передавался по громкоговорителям с ближайшей мечети:

Бог велик и всемогущ.

Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха.

Я свидетельствую, что Мухаммед — посланник Бога.