Несколько суток Генрих Пашкевич не отходил от раненой. Он сам менял на ней повязки, даже не подпуская служанок, сам обмывал тело мыльной губкой. С первой же минуты между этими двумя людьми не было ни капли ложного стыда. Когда Анна Владиславовна засыпала, Генрих засыпал у её ног. Когда она просыпалась, он мгновенно просыпался. Они много говорили друг с другом и говорить можно было о чём угодно. Каждое слово казалось невероятным, каждое прикосновение радовало и обжигало.

   — Что с нами произошло? — на исходе третьего дня спрашивала Анна, и, так же как и все прочие дни, отвечая на этот вопрос, Пашкевич отрицательно качал головой. Он не мог понять, что произошло.

Через неделю Шморгин вернулся, и Генрих, по обоюдному согласию, перевёз раненую Анну в свою усадьбу за 15 вёрст. Туда же приехали вскоре и Аглая с мальчиком.

Анна и Генрих венчались через месяц, в начале января, когда Анна достаточно поправилась. Они оба просто не могли поступить иначе. Венчались они в маленькой деревенской церквушке. Здесь главенствовал бородатый пучеглазый поп. Черной птицей кружил он в свечном полумраке в кадильном синем тумане, звучным густым басом заполняя пространство храма.

   — Венчается раб Божий Генрих рабе Божьей Анне… — тень от венца, который держали над головой Генриха, колыхалась по золочёному дереву царских врат.

Анна Владиславовна в белом подвенечном платье стояла неподвижно. Она была смертельно бледна в эти мгновения.

Что-то хрустнуло позади, и в самый торжественный момент громыхнул один раз колокол в неурочный час, не к месту и не ко времени.

   — Кажется, пожар?!

   — Нет.

«Следовало сказать, следовало сказать ему, — мелькнула в голове Анны. — Я должна была сказать ему, что я вдова, — от нового удара колокола сердце её замерло. — А если Виктор жив, если не запытал его до смерти проклятый Бурса, что же тогда — грех смертельный и ад?»

Как бы в ответ на её мысли, поп закашлялся, и это не ускользнуло от внимания полковника. С неподдельным страхом батюшка смотрел на невесту рука его, поднятая для благословения, на миг осеклась, но закончила движение.

После венчания уселись в сани и покатили по желанию невесты в Трипольское. Трипольское встретило новобрачных гулкой пустотой и пылью. Денщик полковника Харитон Ногтев ходил по дому, расставляя свечи, а Аглая возилась с ребёночком. Больше никаких слуг молодые с собой не взяли.

Незаметно за разговором и вином подкрался вечер, и наступила ночь. Ребёночек заснул, молодая мать поцеловала дитя в лоб, поднялась за мужем в спальню. Вошедший в комнату первым Генрих Пашкевич испытал неловкость и вместо того, чтобы раздеваясь говорить заранее приготовленные пылкие слова — ещё безусым юношей он готовил эти слова — он сел на табурет и, не спросив даже разрешения, закурил сигару.

Впервые за всё время их знакомства полковник испытал неловкость перед этой женщиной.

   — Нам следует теперь объясниться, — мучая в руках кружевной платочек, наконец проговорила Анна. — Я не в состоянии разделить с Вами постель, пока Вы не узнаете всей правды.

«Под венец можно, а в постель, значит, нельзя», — подумал полковник, но вслух сказал:

   — Я не тороплюсь, сударыня. Прошу Вас, присядьте в кресло и рассказывайте, хоть до утра. И в чём же правда?

   — Я не сказала тебе, Генрих, — взволнованно начала Анна, — у меня был муж. Я думаю, что он умер, но, может быть, и не умер, а жив ещё. И оба мы теперь повинны в смертном грехе многомужества.

Анна Владиславовна не посмела присесть, говорила всё стоя. Рассказ свой она так издалека, что полковнику пришлось закрыть ещё одну сигару и ломать в пальцах лучинки. Две брошенные лучинки, легли крестом на полу.

   — Мы много говорили друг с другом, но я почти ничего не рассказала тебе о своей жизни. Ты не спрашивал. Теперь ты должен всё узнать.

Генрих Пашкевич молчал. Пальцы его продолжали непроизвольно ломать одну за другой тонкие лучинки. В печи пылал огонь, и движущиеся тени подчёркивали бледность молодой женщины. Полковнику стоило немалых усилий не перебивать Анну, но он молчал.

   — Я уже говорила Вам, Генрих, что рано потеряла родителей, и все заботы о моём воспитании взял на себя мой дядюшка по материнской линии Константин Эммануилович Бурса.

При упоминании имени опекуна полковник вздрогнул и сделал вид, что обжёгся сигарой. Ему стало понятно — это женщина, его супруга, приёмная дочь Бурсы. Наверняка она член «Общества». Так что серебряный пятиугольник, найденный во дворе, вполне объяснён.

   — Он полностью заменил мне отца и мать, — продолжала Анна. — Может быть, он воспитывал меня как мальчика, но в этом нет никакого греха. Вы, наверное, уже заметили, что я одинаково хорошо владею как всеми женскими хитростями, так и шпагой. До четырнадцати лет я жила в усадьбе Константина Эммануиловича в Курской губернии. Потом, по какой-то причине, дядюшка уехал за границу и меня отправили к тётке в Москву. А потом Бурса пригласил меня жить к себе в Петербург.

Потом Анна впервые рассказала о том, как влюбилась в молодого дворянина Андрея Трипольского. Тот застрелил на дуэли другого поклонника девушки и произошёл разрыв. Тогда-то и появился в её жизни некий граф, прибывший из Франции и называвший себя Виктором Александровичем Алмазовым.

   — И что же Виктор? — полковник отвернулся и посмотрел на снег, густо поваливший за окном. — Вы стали его женой, а потом его также убили на дуэли?

Каждое следующее слово, каждое определение давалось Анне с трудом и произносилось всё более и более глухим голосом.

   — Видишь ли, Генрих, Виктор не был графом, — произнесла Анна, — он ввёл меня в заблуждение. Виктор — крепостной человек, принадлежащий моему второму дядюшке Ивану Кузьмичу Бурсе. Иван Бурса — законченный негодяй. Обман был спланирован и воплощён. Я стала женою Виктора и, таким образом, собственностью Ивана Бурсы.

   — О, да! — не удержался от крика Пашкевич и, вскочив на ноги, прошёлся по комнате.

Он остановился лицом к стене и добавил едко:

   — Значит, я сам, в каком-то смысле, повенчавшись с Вами, стал собственностью Ивана Кузьмича. Вот уж никогда не думал, что в крепостные попаду. Нельзя ли было немного раньше мне об этом рассказать?

   — Я боялась, — Анна закрыла лицо руками.

   — Чего Вы боялись? Что я откажусь венчаться с Вами? — Пашкевич повернулся, подошёл к ней, насильно отняв руки женщины от лица, заглянул в глаза. — А, может быть, я настолько люблю Вас, что и, зная правду, согласился бы.

   — Я люблю Вас, — проговорила Анна, не скрывая больше слёз. — Это наваждение. Я не любила ни одного из них, теперь я поняла это. Всё, что было, было только игрой воображения, экзальтация чувств, но в тот момент, когда Ваша сабля, Генрих…

Осторожно платочком Пашкевич вытер щёки своей жены и сказал примирительно:

   — Немножко позже. Я помню то мгновение, когда нас с Вами соединило проведение. Это произошло тогда, когда я дотронулся до вашей раны. Но скажите мне, как случилось, что довольно неглупая и волевая девица оказалась моментально и тайно повенчана с неким графом Виктором? Как, бросив свет, жениха, приёмного отца и свои привычки, оказалась вдали от Петербурга в объятиях злодея и не позвала на помощь? Я люблю Вас, Анна Владиславовна, я отдам за Вас жизнь, но скажите, этот Виктор он, надеюсь, мёртв?

   — Я точно не знаю, — выдохнула Анна, отстраняя руки полковника. — Наверное, Иван Кузьмич Бурса убил его. Виктор пытался устроить мне и Аглаи побег. Нас поймали, и я своими глазами видела, как Бурса жёг лицо Виктора раскалёнными щипцами, взятыми из камина. Но могилы его я не видела. Так что очень может быть, я совершила тяжкий грех — я двоемужняя. Теперь Вы знаете всё. Теперь Вам решать судьбу мою.

Анна Владиславовна склонила голову и замолчала в ожидании того, что скажет Генрих. Пашкевич очень долго молчал, потом ударом сапога, растоптал лежащий на полу крест из двух лучинок, и тут же перекрестился на икону Богородицы, висящую в углу спальни.