Высокая и худая дама, спрятавшая лицо под вуалью, и три офицера гусарского полка: один молодой полковник, один майор и один корнет.

Опустив первый гроб, мужики немного замешкались с верёвками. Большие их крепкие лапти, привязанные прямо на грубые шерстяные чулки, заскользили по льду, послышалась тихая ругань.

   — Давай, — мягким голосом попросил господин солидного вида, немного отставший от процессии и только теперь присоединившийся к ним. Он взмахнул тяжёлой тростью.

   — Опускайте. До сумерек камень ещё поставить хорошо бы.

Подошедший, как потом выяснилось, и был сам Его Превосходительство, генерал в отставке Константин Эммануилович Бурса. Это он полностью оплатил как священника, нарушившего устав, и соглашающегося хоронить в церковной земле двух молодых людей, умерших без исповеди, так и надгробие. Потом говорили, что мраморное надгробие за 2 дня вырубил модный столичный скульптор, но имя скульптора не решались назвать.

Когда яму засыпали и установили камень, заинтригованный происходящим, кладбищенский сторож подошёл и встал рядом со свежей могилой. Мраморная плита была треугольной формы и указывала острым концом вверх. Православный золотой крестик уместился на самом острие. Плиту украшал небольшой барельеф — сплетённые Амур и Психея.

На плите стояло:

Иван Семёнович Турсов

1771—1796

Марья Илларионовна Турсова

1776—1796

Ниже была небольшая эпитафия: «Они рождены свободными людьми. Свободными людьми же и опочили. Мир праху этой пылкой любви».

Глава 2

Обещанный молодой девушке в подарок на 18-летие шикарный экипаж с родовыми гербами Покровских, бы уже готов и ожидал в каретном сарае за домом. Была приобретена также и четвёрка лошадей, но пока юная красавица оставалась без выезда.

   — Не всё сразу милая, — сказал ей дядюшка, когда Анна, надув губки, потребовала немножко больше свободы. — Уединение пойдёт тебе только на пользу. Займись пока книгами. Я пригласил учителя музыки, можешь приняться за английский, поскольку французским ты уже в совершенстве овладела. Потерпи немного. Честное слово, дитя моё, так будет только лучше.

За короткий срок жизнь девушки круто переменилась. Совсем недавно она под присмотром тётушки жила в Москве, и не то, что о собственном выезде, о лёгком флирте и помыслить не могла. А теперь, в задумчивости натыкаясь на слуг, Анна Владиславовна бродила по незнакомому огромному дому.

Дядюшка, Константин Эммануилович, давал за ней приданое 10000 руб. Меньше чем через месяц ей должно было исполниться 18 лет.

Простившись с тёплой ленивой Маросейкой, и расцеловавшись со слезливой свой тёткой Тамарой, Анна, вопреки приличиям, наверное, половину пути провела в мужском седле. Специальная коляска, с великолепными железными шинами, предоставленная для переезда дядюшкой, катила пустая следом, а девушка только пришпоривала и пришпоривала своего коня.

Приставленный дядюшкой ей в сопровождение, угрюмый фельдъегерь не мог её ни в чём остановить.

Шёл проливной дождь. Дорога вконец испортилась и пришлось задержаться. Несколько дней Анна правела в гостях, в усадьбе дальних родственников подле Валдайского озера.

Там было много офицеров. После трёх лет, проведённых у тётушки на правах ребёнка, девушка особенно не стеснялась, ни в своих поступках, ни в своих выражениях, что породило вскоре бездну слухов о восхитительной юной красавице, обаятельной и совершенно холодной, не только способной обольстить своими чарами за секунду, но и готовой, при равных условиях, обойти в скачке хорошего кавалериста.

Лишённая выездов, Анна Владиславовна, английским так и не занялась. Зато хорошо изучила ближайшие окрестности.

Несмотря на богатство и положение в обществе её дяди выбор генерала в отставке казался несколько странным. Новый дом он поставил в самом центре столицы, но в окружении двух иноверческих приходов — финской и немецкой церквей. Мало того, рядом были конюшни. Постоянный запах навоза, шум по утрам, вечная неразбериха почти под самыми окнами. Правда, конюшни эти могли соперничать роскошной своей внешней отделкой с самыми шикарными московскими особняками.

Большие корпуса обступали вытянутый двор с изломом посередине. Излом образовывался из-за поворота русла Мойки. На изгибах возвышались павильоны с воротами. Фасад, обращённый к реке, просто завораживал взгляд девушки. Засмотревшись на павильон с восьмигранной башней и куполом, Анна могла простоять у окна, наверное, целый час. Павильон венчала, отлитая из меди, золочёная фигура коня на шаре. Шар отражал солнце, и девушка сосредоточилась на этом ярком блике, кусала губки.

Один раз, вот так стоя у окна, Анна увидела молодого Измайловского офицера. Ей стало смешно. Несчастный гренадер замер посреди улицы как статуя. С этого расстояния глаз его было не разглядеть, но по положению приподнятой головы понятно, что именно он так упорно разглядывает. Не решаясь даже приблизиться, несчастный, он искал встречи именно с ней.

Анна шутливо помахала офицеру рукой и тотчас пожалела об этом.

Офицер, как от толчка в грудь, отступил на шаг и наскочил спиной на какого-то другого военного человека. Прокатила чинно красная тяжёлая карета с мерзнущими лакеями на запятках, и на небольшое время офицер оказался скрыт от глаз девушки.

На другой стороне улицы произошёл какой-то короткий бурный разговор. Солнце было так сильно в этот час, что выхваченные сабли, блеснули в глаза неожиданно и ярко.

   — Дуэль!? — удивилась Анна, — только за то, что он тебе на ногу наступил!? Сразу, без секундантов, без доктора! Это даже весело. Хорошо бы как-то их помирить. Ведь это, в каком-то смысле, из-за меня дуэль. Он смотрел на меня, теперь он бьётся за мою честь! Как глупо.

Она хотела отвернуться и уйти в библиотеку, но не смогла заставить себя, и смотрела до конца.

Судя по мундиру, противник влюблённого в неё офицера, был тоже измайловец. Когда он оказался к Анне боком, она хорошо это рассмотрела.

«Наверное, капитан, — подумала она. — Уж никак не ниже.

Звона сабель ей слышно не было, мешало стекло и общий шум улицы, но следить за поединком было интересно. Когда обидчик сделал неосторожный выпад, Анна даже всхлипнула от раздражения.

В раннем возрасте, обученная фехтованию своим странным дядюшкой, и зная в этом толк, девушка ясно видела тактические ошибки дуэлянтов. Ей хотелось вмешаться то на стороне одного, то на стороне другого, хотя всем сердцем юная красавица болела, конечно, за своего несчастного офицера, и желала ему маленькой победы.

Откуда же ей было знать, что наблюдаемая за окном сценка, была чистый театр.

Отчаявшись привлечь внимание девушки, гвардейский поручик Измайловского полка Василий Макаров уговорил своего приятеля, Афанасия Мелкова, изобразить поединок прямо под окнами влюблённой.

   — Немножко пофехтуем, — предложил Василий. — Потом я поскользнусь, упаду, а ты сделаешь вид, что хочешь меня, поверженного, заколоть. Она испугается и от этого, может быть, полюбит меня. Ты согласен?

   — Согласен, но при одном условии.

   — На любое условие готов.

   — На следующий день после спектакля пойдёшь в дом генерала Бурсы и посватаешься, а, иначе, будем считать, что ты проспорил, и должен вернуть проигранные 5 руб.

Старый слуга, как раз вытирающий пыль в гостиной, вздрогнул и уронил тряпку, когда раздался сдавленный крик девушки.

   — Он убьёт его! — вскрикнула она. — Убьёт! За что? За раздавленную ногу убьёт!

Не в силах больше смотреть, она отвернулась от окна.

Василий лежал на спине, его сабля, выбитая классическим, заранее избранным приёмом, валялась неподалёку справа. Афанасий, состроив уморительную рожу, изображал безжалостного бретёра. Он занёс своё оружие высоко над головой и вдруг сказал: