Закончив с перепиской Виктор ещё какое-то время потратил на бумаги, взятые из шкафов — он рассчитывал смягчить раздражение хозяина цифрами денежных поступлений. Часу не ушло на эту работу. Он вызвал по очереди несколько курьеров и раздал запечатанные конверты.

Отправив последнего человека с письмом, Виктор почему-то запер дверь, даже приспустил занавеску на окне и быстро написал ещё одно письмо. Свернул, запечатал и спрятал у себя на груди.

Теперь ему предстояло ещё одно очень неприятное дело. По приказу Бурсы он лично должен был пригласить и позже сопровождать Анну Владиславовну в здание театра. С неохотой Виктор покинул свой кабинет запер дверь и направился в левое крыло здания, где размещалась комната Анны.

Перед дверью Виктор остановился. Постучал и только услышав насмешливый голос Анны: «Коли ключ у вас есть, то входите, конечно», стряхнул с себя задумчивость и отпер замок.

Мысленно он всё ещё склонялся над тайным письмом. Подбирал осторожные слова, представлял себе лицо адресатки, когда та сломает печать и развернёт листок. Несмотря на неприятные обстоятельства, он был занят совершенно другим вопросом — он хотел понять станет ли отправлять сегодня письмо, лежащее в кармане, либо, как уже делал дважды, порвёт его и напишет новое.

   — Ах, это Вы граф, — сказала Анна и, отбросив одеяло вышла ему навстречу из постели. — Соскучились или у Вас дело ко мне.

Давно уже приготовленные платье и бельё, были развешены тут же в шкафах, и Анна с трудом преодолевая боль и головокружение, растворила светлые дверцы, подбирая себе наряд.

Чтобы лучше видеть фактуру ткани она пододвинула занавес на окне. Ворвавшийся солнечный свет был столь сильным что шёлковый белый пеньюар на Анне Владиславовне просто растворился в нём, и перед глазами Виктора проступили ясно острые колена, чуть выставленные вперёд, нежная женская грудь, изгиб бедра, розовое плечо.

   — Я, собственно, по делу, — немного отступая и отворачиваясь, сказал Виктор. — Вы дали согласие позавтракать в столовой со всеми вместе.

   — Дала. Ну, так что же?

Анна лёгким движением развязала пояс и почти невидимый шёлк, соскользнул по животу и по коленям на пол. Чувствуя, что доставляет Виктору неудобства своей наготой, Анна Владиславовна к собственному удивлению не испытывала ни малейшего стыда, а на зло ему нарочно поворачивалась в солнечных лучах, выбирая платье.

   — Иван Кузьмич приглашает Вас сегодня на спектакль, — сказал Виктор. — Вы и сами виноваты. Это же логично, если вы можете спуститься к завтраку, то следует вывод, что уж вечером на спектакль тем более сможете.

Припомнив слова Татьяны, Анна глянула быстро в сторону Виктора.

   — Смогу. Почему же нет, но видите, служанку я отпустила кто-то должен мне помочь одеться. Вы поможете?

Виктор всё ещё отворачивал голову.

   — Помогу, коли это Вас не смутит.

   — Зачем же мне смущаться!? — сказала Анна нарочито звонким голосом. — Кого? Во-первых, Вы муж мой венчанный, а, во-вторых, Вы раб покорный, то есть вещь вроде стула или зеркала, — она внимательно всмотрелась в него, — скорее уж зеркало, — сморщила неприятную рожу. — грязноватое правда зеркало, ну да и так сгодится. Вы только стойте, граф, и не моргайте.

Виктор, поддавшись на провокацию, протянул руки, желая взять одно из платьев, но Анна резко отступила назад.

   — Прошу Вас, уйдите! Пойдите вон, раб! — с нескрываемым презрением сказала она. — Я сама сумею одеться. Когда будет нужно идти, скажите. Я приду на ваш спектакль, теперь уж всё равно.

К обеду обычно подавали много вина, и трапеза могла затянуться до самого вечера. Бывало, что обед плавно переходил в ужин, а ужин в ночную оргию, завершающуюся нетрезвым сном.

Сколько раз Виктор, уж в пятом часу утра, вытаскивал из-под столов смертельно пьяных храпящих гостей и при помощи зевающих слуг растаскивал их по комнатам.

Но на этот раз, картина выглядел несколько иначе. Вечером предполагался спектакль и большой приём — Бурса ограничил выпивку.

Когда Виктор вошёл в столовую слуга распечатал только четвёртую по счёту бутылку. Склонив голову Виктор встал сбоку от стола, ожидая когда Бурса обратит на него внимания, а когда хозяин наконец поднял голову, не дожидаясь вопросов, сообщил:

   — Анна Владиславовна готова сегодня пойти в театр. Примеряет платье.

Растегаев, сидевший по другую сторону стола, при этих словах чуть не подавился супом и закашлялся.

   — Что с тобой, Михаил Львович, — поинтересовался Бурса, — не в то горло попало?

   — Горячо, — побагровев весь, но сдерживая кашель, продавил через горло Растегаев. — Обжёгся.

Полоскальченко гнусно захихикал, но ничего не сказал.

   — Ну, пистолеты мы твои посмотрели, — Бурса отодвинул от себя пустуют тарелку, и взял серебряный бокал с вином, — давай посмотрим фехтовальщицу, — он знаком подозвал к себе Виктора. — Никто лучше него не оценит. Я сам так не сумею оценить, как Витька — специалист в этом вопросе, — он толкнул Виктора локтем в живот. — Посмотрим на фехтовальщицу?

Виктор послушно кивнул и принял предложенный Бурсою недопитый бокал, сделал большой глоток. Если б он знал, что предстоит пережить уже в следующую минуту, то любою ценой постарался бы уйти из столовой. Он и представления не имел, что письмо, спрятанное в его внутреннем кармане, так и не будет отправлено в Петербург, а уже через час попадёт в руки адресата.

Он понял всё лишь тогда, когда отворилась дверь и в сопровождении лакея в столовой появилась Аглая. Одетая в серое дорожное платье, девушка сделала несколько шагов и, блеснув очаровательной улыбкой, поправила кокетливо волосы. Она была как никогда хороша. Она ничего не говорила, но дыхание чуть приоткрывало алые губы, а глаза засверкали.

Виктор видел Аглаю такой лишь однажды, там, в Париже, на баррикадах, когда с окровавленной саблей в руке и в развивающихся на ветру широких крестьянских юбках, она готова была отдать жизнь за чужую свободу.

   — Хороша-а, — выдохнул Бурса и, вскочив со своего стула, обошёл девушку кругом, разглядывая. — Весьма-а. — Он обернулся к Виктору. — Как считаешь, товар?

Он хлопнул Аглаю ладонью по заду, но та ответила улыбкой.

«Почему она здесь? Почему она принадлежит этому Растегаеву? Как мог благородный человек, столь пекущийся о правилах чести, Андрей Трипольский, продать свою молочную сестру этому ублюдку? Что произошло в Петербурге? — мелькало в голове Виктора. — Это наваждение какое-то, это испытание».

   — Симпатичная особа, — брякнул Полоскальченко, втихую наливая себе вина. — Персик.

   — Сколько? — спросил Бурса, встав перед девушкой и обращая свой вопрос к Растегаеву. — Сколько ты за неё, бес, хочешь?

   — Не продаётся, — Растегаев ещё не оправился после кашля и сидел с багровым надутым лицом, слова давались ему с трудом. — Не продаётся, — повторил он.

   — Так зачем же ты мне её сюда притащил?

   — Показать только.

   — Значит, похвастаться хотел? — ещё раз Иван Кузьмич обошёл Аглаю и, остановившись перед девушкой, приказал: — Рот открой.

Бурса был на полголовы ниже Аглаи и короткий взгляд, обращённый к Виктору, прошёл прямо над плешивой головой. Во взгляде этом было только одно слово: «молчи». Виктор поймал себя на том, что сжимает кулаки и постарался сохранить видимую холодность.

Аглая послушно открыла рот, и коротенький сальный палец Ивана Кузьмича ощупал десны девушки.

   — Това-ар! — констатировал Бурса, возвращаясь к столу и наливая себе вина. — Если она и правда на трёх языках болтает… — он выпил, — если она и вправду фехтует, как мушкетёр, то будем считать, Михаил Львович, ты меня сегодня уел.

Грибоядов, в обсуждении участия не принимавший, а занятый до сих пор жареной уткой, вытер губы салфеткой, намотал на короткие свои пальчики поверх перстеньков золотую цепочку и чуть откинувшись на стуле, довольным голосом поинтересовался:

   — Коли она фехтует, как мушкетёр, так пусть же и покажет.