— Не спи.

   — Что, и вправду сумасшедшие на угольях театра теперь водевиль играют? — спросил неуверенным голосом Пашкевич.

Его вопрос был как взрыв бомбы. Аглая вскочила и оказалась лицом к лицу с Генрихом.

   — Правда, — сказала она очень тихим и напряжённым голосом. — Ставят водевиль. Снег идёт, а они голые и смеются. Он спас Вас, — Аглая указала рукой на постель, — а Вы спасите его. Как угодно, но спасите. Актёров Бог уже проклял, разума лишил. Не спасёте его и Вас Господь в яму опустит.

Может быть, от усталости, может быть, от неожиданного счастья возвращения своей жены, может быть, от лишнего пунша, но Генрих Пашкевич будто обезумел:

   — Я спасу его! — крикнул он и выскочил из спальни.

Он кинулся бегом по лестнице, толкнул тяжёлую парадную дверь, потом через сад по снегу, проваливаясь в сугробы, прошёл по кладбищу напрямик, спустился вниз в склеп, взял железный сундучок и, задыхаясь, той же дорогой вернулся в дом. Откинув металлическую крышку, Генрих извлёк из сундучка толстостенную бутыль с жёлтою густой жидкостью.

   — Это эликсир вечной молодости, — сказал он, обращаюсь вовсе не к остолбеневшей Аглае, а к лежащему на постели без сознания Виктору. — Я уверен, эликсир спасёт Вас!

   — Эликсир Ломохрустова? — изумилась Аглая.

Дрожащей рукою Генрих Пашкевич сорвал сургуч и распечатал бутыль. Густая жидкость в первый раз наполнила глубокую серебряную ложку. Аглая склонилась к умирающему и очень-очень осторожно влила эликсир в полураскрытые губы. Прошло несколько минут. Лицо Виктора чуть порозовело, дыхание выравнялось, но сознание всё ещё не возвращалась. После третьей ложки умирающий открыл глаза, но сказать ничего не мог, он только хрипел.

   — Ещё, — сказала Аглая.

   — Мы уже использовали половину бутылки, — возразил Пашкевич. — Если мы дадим ему остальное, то, может быть, он выживет, а, может быть, и нет, но эликсир будет навсегда утерян для общества.

   — А там, в сундучке, разве нет рецепта? — не поворачиваясь к полковнику, спросила Аглая. — Мы восстановим эликсир по рецепту. Давайте ещё.

Борьба за жизнь Виктора казалась очень долгой, но всё происходило в течение каких-то минут. Последние жёлтые капли проникли в сухие губы раненого, грудь Виктора неожиданно расправилась, и из горла вместо хрипа вырвался какой-то свист. Виктор повалился на подушки, и глаза его закрылись.

   — Умер?

   — Нет, он спит, — сказала Аглая. — Теперь я уверена, он проснётся здоровым. Здоровым и, может быть, бессмертным.

Она встала, повернулась к Пашкевичу.

   — Давайте прочтём рецепт. Мы, кажется, использовали состав полностью. Не осталось ни капли.

Был полдень.

В окна врывалось яркое зимнее солнце. Ушло немало времени, пока Пашкевичу удалось вскрыть металлический футляр. В железную коробку много лет назад, возможно, и были сложены страницы с рецептом эликсира вечной молодости, но теперь она была полна только серой сырой трухой. Рецепт был окончательно утерян.

На следующее утро Аглая и Виктор незаметно покинули усадьбу. Может быть, Виктор смог подняться, может быть, Аглая вывезла его мёртвое тело, никто не знал. В первый момент никто даже не обратил на это внимание.

Сидящий в столовой Генрих сказал, обращаясь к Анне:

   — Ну, дорогая моя. Ничто нас не держит здесь больше, уедем теперь ж. Лошади готовы.

Но Анна Владиславовна отрицательно качнула головой.

   — Что ещё стряслось? — испугался Генрих.

   — Я должна проститься с Андреем, — сказала она тихо. — Я не могу уехать отсюда, не сходив на его могилу. Я любила его когда-то. Он погиб, спасая мою жизнь. Оставь меня Генрих, прошу. На несколько часов оставь меня одну.

Рассчитывая, что всё-таки удастся уехать хотя бы после обеда, полковник держал готовую упряжку и сани. Но Анна Владиславовна вернулась с кладбища только в сумерках. Она была бледна и заплакана.

Ещё одна ночь прошла в полуразрушенном поместье. Эту ночь Анна Владиславовна и Генрих провели порознь. Анна осталась с ребёнком в своей комнате, где прожила столько кошмарных месяцев, а полковник, сам не подозревая того, лёг в комнате Виктора на его постели. Во сне Генриху казалось, что он всё ещё находится в пустом Трипольском, бродит по пустому дому, слышит детский плач, и каждый раз поворачивает в новый тёмный коридор, и коридор неизбежно завершается тупиком. Генрих прислушивался. Он опять улавливал детский плач и опять шёл в темноте.

«В начале я ударил саблей Анну Владиславовну, — думал он во сне, — теперь спас этого негодяя Виктора. Почему я? Почему моя рука разит только друзей, а спасают врагов?»

Глава 6

Фасад, обращённый к реке, просто завораживал взгляд Анны Владиславовны. Комкая в руке краешек шторы, она стояла подле окна и смотрела на улицу. Ничего не изменилось здесь, будто с того момента, когда Анна, тогда ещё Покровская, впервые приехала в особняк на Конюшенный, прошла только минута. Анна смотрела на павильон с восьмигранной башней и куполом. Молодая женщина могла бы простоять у окна, наверное, целый час, но голос Генриха вывел её из задумчивости.

   — Сударыня, — сказал полковник, — я до сих пор молчал, но теперь, когда все опасности позади…

   — Да, прошу Вас, — не в силах оторваться от окна, сказала Анна. — Мне нечего от Вас скрывать.

Павильон венчала отлитая из меди золочёная фигура коня на шаре. Шар отражал солнце, и молодая женщина сосредоточилась на этом ярком блике, кусала губки.

   — Я слушаю Вас, Генрих.

Полковник, преодолев смущение, сказал:

   — Конечно же… Конечно, я преклоняюсь перед Вашей стойкостью. Решиться на подобное по доброй воле — венчаться с рабом, а потом отдаться грязному негодяю ради счастья всех людей на земле. Может быть, чище поступок для образованной светской женщины, но Анна почему, почему Вы не рассказали мне всю правду сразу? Неужели Вы думали, что я осудил бы Вас? Неужели Вы думаете, что я не нашёл бы сил поддержать Вас? Неужели?

   — Что? — резко обернувшись, сказала Анна. — Что за ерунду Вы говорите. Откуда Вы это взяли? С чего Вы решили, что все мерзости мною были совершены по доброй воле. Неужели, Генрих, Вы думаете что я лгала Вам?

«Боже мой, — подумал полковник. — Боже мой. Какой же я идиот, как я мог поверить этому Виктору? Он обманул меня, а я спас негодяю жизнь. Господи, что я натворил?»

   — Отвечайте, — сквозь слёзы потребовала Анна. — Отвечайте, откуда вы все эти глупости взяли отвечайте. Ну же!

   — Простите, — Пашкевич никак не мог придумать, что же теперь сказать, как загладить свою вину. — Простите меня, я поверил наглому лжецу. Я незаслуженно обидел Вас, Анна. Как я могу теперь вымолить прощение?

Анна Владиславовна отвернулась, красивая головка кокетливо наклонилась, из-под кружевного чепчика мелькнул быстрый взгляд, слёзы почти просохли.

   — Купите мне годовалого чёрного жеребца с белой звездой во лбу, — сказала Анна. — Купите, а я подумаю, может быть, я когда-нибудь прощу Вас, Генрих.

Успешное завершение операции, проведённые при его поддержке, порадовала ротмистра Михаила Валентиновича Удуева. Отчёт, посланный им в Тайную экспедицию, не был полным, но содержал все основные факты. А когда Афанасий Мелков со своим небольшим отрядом возвратился в северную столицу, Удуев счёл своим долгом сходить на кладбище. Долго стоял он подле могилы молодых супругов.

«Отомстили мы за вас, Иван и Марья, отомстили. Мучитель Иван Бурса мёртв, — думал он, обращаюсь к лежащим под землёй молодым супругам и глядя на треугольный камень. — Поместье, где пытали вас, разгромлено. Палачи — кто бит плетьми, кто продан, кто в лес бежал, — сказал он, непроизвольно водя рукой по своему кафтану, разглаживая карман, где лежала страничка когда-то вырванные из книги Апулея «Золотой осёл». — Так что всё завершилось самым лучшим образом. Спите спокойно, милые мои, спите покойно».