Ещё издали Генрих уловил звук голосов, а, приблизившись, увидел и свет, идущий из полуотворенных дверей. Полковник прижал к себе ребёнка. Только теперь он сообразил — хоть сабля и висит у него на боку, но он безоружен — младенец полностью сковывал Генриха. Сделав ещё несколько шагов, Пашкевич заглянул в комнату. Он увидел несколько больших кресел, в креслах сидели три человека — видимо те самые помещики. Прямо перед ними стояла спиной к двери Анна Владиславовна, а ещё ближе на полу лежал мертвец.

Если бы Генрих Пашкевич когда-нибудь раньше видел любимого шута Ивана Бурсы Микешку, он смог бы опознать его в мертвеце. Но полковник никогда не видел барского шута. Он замер, вслушиваясь в каждое слово.

   — Где-то в доме должен быть тайник с документами, — сказал, сидящий по правую руку от Анны Владиславовны помещик Грибоядов. — Вы должны знать где тайник. Скажите нам и мы освободим вас тотчас.

   — Освободим, всенепременнейше освободим, — жалким плаксивым голоском поддержал Полоскальченко. — Вы только скажите нам, Анна Владиславовна, где бумаги-то и идите с Богом, идите.

Генрих ясно видел, что на коленях Полоскальченко держит заряженный пистолет.

«Что же произошло здесь? — подумал Генрих. — Неужели этот плаксивый негодяй вот так, у меня на глазах, застрелит Анну Владиславовну, а я не смогу ничего изменить?»

   — Ну же, — сказал Чернобуров и поднялся со своего кресла.

   — Уберите руки, негодяй, — сказала Анна. — Тайник в столовой за портретом старой барыни. Только он пуст, кто-то уже забрал все бумаги.

   — Не верю, — сказал Чернобуров. — Не верю. Мне почему-то кажется, что бумаги взяли Вы, Анна Владиславовна, и спрятали в доме.

Генрих увидел, как рука Чернобурова поднялась и взяла подбородок Анны. Наклонившись, Пашкевич положил спящего ребёнка на пол и вытащил саблю. Но он не успел сделать и шагу — в спину упёрся ствол пистолета и очень знакомый голос попросил:

   — Погоди, рано. Не спешите, полковник.

Генрих замер. Только теперь он увидел ещё одну фигуру — Михаил Львович Растегаев, вероятно, всё это время молча стоял возле камина в другой части комнаты.

   — Да развяжите её, ребята, — сказал Растегаев. — Я ей верю. Сказала бы, коли знает. Она врать не может. Если врёт, то всё на лице написано. Плюньте. Зачем нам эти бумаги? Вам что, бумажки важнее своей жизни?

Он подошёл к креслу, в котором сидел Полоскальченко, легко вынул из кривых дрожащих рук помещика пистолет и откинул его в сторону.

   — Поедемте лучше отсюда. Сядем в тепле, выпьем вина. В горле-то пересохло.

   — Пересохло, — согласился Чернобуров.

   — Застрелите Вы Анну Владиславовну, уж и не выпьем никогда. Ведь как кроликов перережут, — Растегаев указал рукой на мёртвого Микешку, — не простят.

Только в этот момент полковник понял, кто стоит за его спиной с пистолетом в руке.

   — Аглая Ивановна?

   — Хватит! — закричал Чернобуров. — Надоело всё! Поехали ко мне пить. Гори ясным пламенем.

   — Гори!

   — Поехали!

Аглая засунула пистолет за пояс и, подняв ребёнка с пола, прижала его к своей груди.

   — Ну что ж Вы, Генрих? — спросила она. — Что же Вы замерли? Подите, развяжите Анну. Как-никак она жена Ваша венчанная.

Невзирая на невозможность и даже фантастичность происшедшего, все загадки разрешились довольно-таки просто. Уже после того как магистр «Пятиугольника» Константин Эммануилович Бурса написал Пашкевичу своё последнее письмо, где извещал о том, что экспедиция против сводного брата Ивана Кузьмича Бурсы хоть и возможна, но откладывается, в Петербург вернулся некий поручик Измайловского полка по имени Афанасий Мелков. Пробыв в плену у негодяев долгое время, Афанасий бежал и принёс с собой много интересных подробностей.

«Пятиугольник» единогласно проголосовал за проведение карательной операции. Был собран небольшой подвижный отряд, которым руководил Афанасий. По настоянию магистра в экспедицию были вовлечены Растегаев и Аглая.

Штурма не было. Тщательно составленный план предполагал совершенно бескровно, хитростью овладеть поместьем и захватить негодяя Ивана Бурсу. В то время как снаряды из пушки, привезённой Генрихом, били по особняку, Михаил Львович Растегаев уже третий день гостил здесь. Он приехал на этот раз с покаянием, как бы желая выпросить у Ивана Кузьмича прощения за своё предательство. А в лесу, всего в трёх вёрстах, спрятался небольшой, но тщательно подготовленный отряд, в основном состоящий из молодых офицеров — членов Нижнего списка «Пятиугольника».

Штурм для Растегаева был полной неожиданностью, никак не входящий в его планы. Осторожный Михаил Львович решил не вмешиваться и выжидать. Когда людей Пашкевича перебили и поместье захватили наёмники Чернобурова, Растегаев испугался и послал в лес к Афанасию Мелкову, руководящему отрядом, письмо, где просил выждать ещё какое-то время. Когда же в доме всё успокоилось, отряд вышел из леса и ночью без шума взял под контроль усадьбу. Англичан и прочих наёмников сразу заперли в казармах, дворню загнали в комнаты для прислуги и тоже заперли.

Угрожая жизни трёх помещиков, Афанасий Мелков добился полного отвода людей Чернобурова. Проблема была лишь в том, что в руках негодяев осталась связанная Анна Владиславовна. В последние часы весь торг крутился только вокруг неё. Чернобуров и Полоскальченко обещали убить Анну Владиславовну, если к ним сунутся. Михаил Львович Растегаев, которому магистром «Пятиугольника», при успехе операции, была обещана огромная сумма, на глазах Генриха уговорил-таки мерзавцев, что никакие документы, никакие миллионы, никакая власть не стоят собственной жизни. И Анну отпустили, а помещики, ни кем более не удерживаемые, уехали.

   — Но где же мои соратники? — спросил Генрих, обращаясь к Афанасию. — Те, что были в подвале заперты.

Афанасий Мелков неприятно дёрнул плечами, губы молодого офицера, только что блестяще завершившего военную акцию, сжались в складку.

   — Их казнить хотели поутру, — сказал Афанасий, чуть помедлив, — и объявили об этом. В общем, мы их освободили, и теперь они так напились, что проснуться не могут.

Светало.

По огромному дому гулял ветер со снегом. Анна и Генрих, одетые в шубы, сидели в столовой и пили из железных кубков горячий пунш. Молодые супруги просто не могли оторваться друг от друга. Они говорили и говорили. Взбудораженный рассказом Виктора, Генрих сразу хотел спросить жену свою: «Правда ли всё это», но не смог. Он просто держал Анну Владиславовну за руку, смотрел ей в глаза, и был в эти минуты совершенно счастлив.

   — Ну как он? — спросила Анна, отнимая у Генриха руку, когда в зал вошла Аглая.

   — Спит Андрюшенька, — печально сказала Аглая. — Я его покормила, и он опять уснул. Я его устроила в бывшей вашей комнате.

   — Нужно ехать, — сказал Пашкевич. — Давайте не будем здесь задерживаться. Поедем теперь же, противно здесь.

Аглая обошла длинный стол, толкнув по дороге портрет старой барыни, так и стоящий прислонённым к стене, и, встав против полковника, спросила жёстко:

   — Где Виктор? Он предупредить Вас пошёл. Вы его видели?

   — Он в склепе остался. Разве за ним не сходили ещё? — искренне удивился Генрих. — Он ранен.

Не прошло и двадцати минут, как четверо слуг под руководством Аглаи перенесли Виктора в дом. Его положили в спальне Бурсы на раскрытую постель. Виктор был без сознания, он умирал.

У Генриха оставалось несколько вопросов и, оставив Анну Владиславовну в столовой, он также поднялся в спальню, где лежал раненый. Портьеры на окнах спущены, в комнате полумрак. Пашкевич остановился в дверях.

   — Витенька, ты слышишь? Витенька? — шептала Аглая, склонясь над постелью. — Эти, в театре, актёры, совсем с ума посходили. И теперь пьесу какую-то чернобуровскую ставят. Прямо на углях, на том месте, где театр стоял. Довольные все. Голые. Так страшно, Витенька, не спи. Не спи, Витенька.

Виктор только хрипло дышал в ответ.