Во-вторых, Генрих Пашкевич всё таки рассчитывал встретиться с секретарём Бурсы, Сергеем Филипповичем. Если найдутся документы, подтверждающие связь эликсира вечной молодости и усадьба Ивана Бурсы, поддержка «Пятиугольника» обеспечена. Константин Эммануилович сдержал слово. Он поставил вопрос на собрании и Пашкевич был восстановлен как член тайного общества, но, увы, это ничего не изменило.

Рассчитывая, что регулярно посещая дом на Конюшенной, он легко доберётся до Сергея Филипповича, Генрих ошибся. После смерти княгини секретарь почти не покидал своей комнаты. Говорили, что он пошатнулся в уме. Он никого не пускал в комнату кроме слуги, приносившего пищу и уносившего полную ночную вазу. Иногда за дверью можно было услышать его громкие всхлипывания. Иногда можно было услышать звук, какой бывает, если человек сам себя изо всей силы бьёт кулаком в лицо, и скрежет зубов, и опять стон.

Однажды после собрания Генрих Пашкевич вышел из зала заседаний последним. Он остановил лифт в библиотеке и осмотрелся.

«Если Бурса поймёт по звуку, что я не спустился и не ушёл, — определил он для себя, — то всё равно пять-десять минут у меня будут».

Полковник быстро прошёл к двери в комнату Сергея Филипповича, но стучать не стал, а с размаху выломал слабую эту дверь плечом и вошёл в комнату. Несчастный секретарь сидел на своей постели. Сразу бросились в глаза его смертельная бледность и блёклые мутные глаза умирающего человека. Когда дверь распахнулась, он осторожно повернул голову, но ничего не сказал.

   — Прошу прощения, — сказал Генрих, прислушиваясь и пытаясь понять, не идёт ли по коридору магистр. — У меня к Вам, Сергей Филиппович срочное дело, а Вы уж месяц из комнаты не выходите.

   — Пойдите вон, — очень-очень тихо проговорил секретарь. — Я Вас не знаю.

Пашкевич, преодолев отвращение и стыд, шагнул к кровати, взял несчастного за грудки и с силой поднял.

   — Я убью Вас или заставлю говорить со мной.

   — Убейте, — вдруг оживился секретарь. — Убейте, сделайте одолжение.

   — Так Вам хочется, чтобы я Вас убил?

   — Убейте, — вдруг взмолился секретарь, — у меня у самого силы духа недостаёт. Убейте.

   — Хорошо, — сказал Генрих, — я вызову Вас на дуэль и прирежу, как барашка, если есть такая охота, но только в обмен на документы, которые у Вас хранятся.

   — Какие документы?

   — Те, что Наталья Андреевна на хранение Вам отдала.

   — Берите, — секретарь сильно дёрнул узкими плечами.

   — Где они?

   — В тайнике Константина Эммануиловича в отдельном конверте. На конверте написано моё имя.

   — Значит, бумаги спрятаны от Бурсы в его же тайнике, — восхитился Пашкевич. — Умно, умно.

Он быстро вышел, повернувшись на пороге:

   — Простите, любезный, но я должен Вас огорчить, я солгал Вам. Я не могу убить Вас. Увы, за дуэль меня опять выставят из Общества.

Уже стоя в библиотеке перед тайником, Генрих Пашкевич услышал душераздирающий стон секретаря. Сергей Филиппович алкал смерти, но никак не мог умереть.

Аглая не ошиблась. В тайнике Бурсы в библиотеке нашёлся пакет, надписанный рукой секретаря. Тут же на месте Генрих и вскрыл конверт, и в его руках оказались те самые несколько страниц, недостающие в рукописи академика Ломохрустова.

«Мною был создан из цветка лотоса и ещё нескольких природных составляющих эликсир молодости, — писал Ломохрустов. — Состав этот, к великому сожалению, не продлевает жизнь человека, но может зато спасти от неминуемой смерти. Состав был опробован мною дважды на смертельно раненых людях, и оба раза результат превзошёл все ожидания. Изготовленный препарат может храниться любое время, если держать его в достаточно холодном месте. Сегодня 1785 года я спрятал большую бутыль с подготовленным препаратом в семейном склепе Кармазинова в тайной комнате. Здесь же я оставляю и сам рецепт. Коли суждено будет дневникам моим попасть в мир, даю подробные указания где искать».

Погрузившись в чтение, Генрих даже не услышал, как к нему подошёл Бурса.

   — Почему Вы ещё здесь? — спросил он. — Шпионите?

   — Да нет, — Генрих улыбнулся, протягивая Константину Эммануиловичу листки. — Это вынутые из дневника Ломохрустова страницы, точно указывающие на нужное место. Они всё это время лежали в Вашем сейфе, лежали прямо у Вас под носом. Кто в доме шпион, сами решайте, а на меня Вы зря подумали.

   — Сергей Филиппович!?

Пашкевич кивнул. Вслед за Бурсой он пришёл в кабинет. Бурса прочёл бумаги.

   — Теперь Вы поможете мне выручить Анну Владиславовну? — спросил Пашкевич, когда он закончил чтение.

   — Конечно, — возбуждённо покивал Константин Эммануилович. — Конечно, теперь у нас с вами есть все основания требовать от «Пятиугольника» захвата поместья. Подумать страшно, неужели всё-таки я ещё при своей жизни возьму в руки бокал с эликсиром?

Разговор продолжался ещё час и был из библиотеки перенесён в кабинет. Бурса опасался, что их могут послушать и принял все меры предосторожности.

   — На следующем заседании «Пятиугольника» Вы выдвинете свои новые предложения, подкреплённые дневником, — уже прощаясь, сказал Константин Эммануилович. — Я поддержу Вас. Уверен, что голосование окажется в нашу пользу.

Довольный происшедшим, насвистывая всю дорогу мотивчик «Марсельезы», Генрих Пашкевич вернулся на свою квартиру, но здесь его ждал неприятный сюрприз. Полковник чуть не поперхнулся и закашлялся, сразу позабыв крамольный гимн французских бунтовщиков. Дверь квартиры была приоткрыта, и когда полковник отступил, взявшись за рукоять сабли, из полутьмы навстречу ему вышли два жандарма.

   — Я арестован?

   — Нет, — сказал знакомый голос изнутри помещения. — Пока нет.

Жандармы встали снаружи, а Генрих оказался лицом к лицу с Михаилом Валентиновичем Удуевым. Ротмистр сидел в кресле, горела только одна свеча. Вид у ротмистра был усталый.

   — Чем обязан? — спросил Пашкевич.

   — Сами виноваты, — вздохнул Удуев. — Я пытался замять это дело, но прокурор настаивает. Зачем было Вам лезть в дом Трипольского? Теперь, полковник, остаётся одно — быстро уехать из Петербурга, если не хотите оказаться крепости.

   — Мне нужно всего два дня.

   — Нет, — сказал устало Удуев. — Я не арестую Вас, но только в том случае, если Вы теперь же покинете столицу.

На следующее утро Генрих Пашкевич покинул северную столицу. А ещё через неделю уже добрался до своего поместья в Олонецкой губернии. Перед отъездом он ещё раз встретился с Константином Бурсой, и они условились при благоприятном исходе дела сразу же обменяться письмами и синхронизировать свои действия.

Ещё через несколько дней Генрих Пашкевич собрал друзей в усадьбе своего соседа Антона Шморгина. Ему казалось, что командирский талант ещё не угас, и он способен зажечь и поднять на бой. Однако, его речь перед бывшими однополчанами и теперешними собутыльниками была слишком сумбурной.

   — Когда я стал членом тайного общества, — говорил он, молчаливо застывшим своим слушателям, — общества, имеющим своей целью собрать в один очаг все хорошие человеческие качества в одном деле и в одном месте объединить всех лучших людей России и положить от этого собрания, как от семени, новую на русской земле счастливую для всех жизнь, я не сумел. В конце концов, я никогда не был святым, это не для меня. Я был изгнан из Общества, смешно сказать. Друзья! Друзья, я собрал вас здесь, вас — моих боевых соратников, единомышленников, для того чтобы повети в бой. Я хочу уничтожить гнездо жестокости и разврата. Силой оружия стереть его с лица земли, прежде, чем оно разбросает свои чёрные зёрна. Кто захочет пойти со мной, я расскажу подробнее. Кто не хочет, может сейчас встать и уйти.

   — Ничего не понял, — сказал кто-то басом. — Понятно, что ты предлагаешь драку, но, Генрих, с кем драться будем?

   — Да помещик из Новгородской губернии у полковника жену украл, — вставил кто-то.

Раздались смешки, но хозяин особняка, встав рядом с Пашкевичем, несколькими фразами изменил общее настроение.