И встреча – не горячие поцелуи, а холодное ложе и укоры: где был? зачем воевал? да пусть бы вообще правили, а нам – пусть бы дали жить…

Гестия, ты не дождалась меня с этой войны – может, понимала, что она не закончится?

Жаль.

Может, если бы тебе достало еще немного терпения – и…

– И? – спрашивает тот, в черной воде.

Этой линии в бесконечном рисунке твоей памяти бы не было?

Ее и так нет – стала прошлым, потому что все уже кончилось.

Вот только память не желает вливаться в переполненный ею Амсанкт.

Есть боль, которую трудно отделить от тебя самого.

Ее глаза не полыхали яростью. Не леденели двумя драгоценностями. Не пылали отвращением.

Просто смотрели – и из них убийственной истиной глядела эта фраза: «Не хочу от тебя детей».

Обыденный росчерк в высшей ненависти.

Новая битва бесконечной войны, проигранная еще тогда, когда зажимал ей рот, вспрыгивая на колесницу, нет, раньше, когда увидел ее танцующей и искалечил этим все.

Ее. Себя. Деметру – в Тартар Деметру…

Свой жребий – Владыки не должны проигрывать битвы…

Отыграй, – простонал мир. Давай. Так просто. Поднять руку. Ударить. Нет, сначала сказать. Что? Ну, хотя бы – «тебя не спрашивают». Достойно Владыки. Потом ударить. Вон, она голову наклонила, знает, что сейчас будет. Рвануть ее хитон.

Она не будет сопротивляться – ты же ее муж… царь.

А даже если будет – тебе что, в первый раз насиловать, что ли?

– Иди, – сказал я, когда понял, что уже не сижу на кровати в онемении, а стою возле нее, держа двузубец.

Факелы чадили, как четырнадцать мелких злобных Тифонов. Оранжевые языки пламени с них стремились под потолок.

Персефона стояла по ту сторону ложа, с мрачным вызовом глядя на меня.

– Куда ты прикажешь мне идти… царь мой?

– Куда угодно. На поверхность. К матери. На Олимп. Иди.

Она неспешно подняла расшитый цветами гиматий. Потом сандалии. Маргаритки с ожерелья собирать не стала.

Возле двери задержалась и обронила почтительно:

– И ничего не скажешь напоследок?

Спальня вокруг преобразилась в беседку, зазвенела музыка камня, и зажурчал неподалеку ручеек. Она – со злорадной улыбкой у входа («ухожу, дядюшка!»), гранат вместо двузубца в пальцах… «Ничего не скажешь напоследок?»

И так легко – не целовать ее, отправить назад к матери, чтобы отравленная золотая дрянь, угодившая мне в сердце годы назад, не жгла сейчас страшнее Кронова серпа…

Только ничего не говорить напоследок.

– Я буду в своей спальне… царь мой, – добавила она, не дождавшись ответа.

Ушла – вместе с утешительным наваждением, оставляя наедине с проигрышем.

Потому что ни один бог не проигрывал еще так.

Потому что ни богу, ни титану – никогда еще – откуда я знал это?! – никогда еще…

Гея ненавидела мужа-тирана. И рожала от него. Рея, мать богов – наверняка шептала слова ненависти, после того, как Крон делил с ней ложе.

И рожала.

Деметра, изнасилованная Посейдоном.

Все.

Потому что никто из них не ненавидел своего мужа с такой силой и страстью.

Почему я думал, что эта ненависть погаснет со временем?!

«Ой… мне достался такой ужасный муж!!»

Наверное, она смеялась громче других, слыша жалобы Амфитриты.

Факелы были объяты пламенем. Как я.

Стена, к которой я прислонялся, опаляла холодом, как ее кожа в день после похищения…

А там внутри, вместе с обжигающим ядом по венам расходилось понимание, что бой я проиграл себе же самому… почему себе?!

– Ты захотел слишком многого, маленький Кронид… – голос из прошлого толкнулся в виски. Зазвучал привычными интонациями. Заговорила все-таки…

Лучше б молчала.

– Чего?! Чего – многого? Женщину?! Дочь Деметры? Отданную мне в жены Громовержцем?! Это – много?!

– У тебя есть женщина. Она твоя. Пользуйся. Разве она не покорна тебе? Разве не почитает тебя как мужа и Владыку? Разве не приходит в условленный срок, не выполняет любые приказы? Будь доволен – она ведь твоя…

Я не отвечал, чувствуя, как настойчиво клокочут в груди веками сдерживаемые слова. Выкрикнуть, выплеснуть хотя бы глазами…

– Но ведь тебе этого мало, невидимка? Ты захотел не женщину – ты захотел ее любви.

– В чем разница?

– Разница между обладанием телом и обладанием духом, властью данной тебе и властью, тобою негласно полученной из ее же рук… Ты задумался о том, о чем задумываются лишь смертные, невидимка… ты хочешь слишком многого.

– Почему я не могу хотеть этого?

– Запомни, маленький Кронид: у Владык не бывает любви. Только жены и любовницы. Запомни: у Владык не бывает друзей – только подданные или враги.

– Тогда – что?! Что есть у Владык?! Что такого есть у Владык, что…

Осекся, подавился ответом, простым, как просяная лепешка. Власть. Безграничная – над миром, который достался тебе по жребию. Сам жребий. Пиры, лесть подданных и зависть детей, и благоговение и страх смертных, и величие, и золотые престолы; песни аэдов и рапсодов, ненависть побежденных, слава, вечная память… тебе что – мало, невидимка?!

– Титаны, их дети… поэтому? – закрыл глаза, проехал спиной по стене. Смешно: к обнаженным плечам холодным гиматием липнет мрамор, а голос Судьбы все равно слышен оттуда… вот, и пальцы ее на плечах. – Поэтому никто из них не пытался сделаться Владыкой? Они поэтому не стали оспаривать царствование Посейдона и Зевса?

– Еще был страх…

Да уж, вещего Океана, небось, аж колотило от ужаса. И Нерей – ахал-охал, пять десятков дочерей, куда уж тут против Посейдона!

Или, может, просто не считал, что за власть можно заплатить такую цену. Прямодушные титаны слишком ценили ту малость, которую нужно отдать за возможность стать Владыкой.

Крон начал было платить, да тут война грянула.

– Есть что-то еще. Из-за чего они позволили нам сесть на троны. Помогали… направляли… толкали к правлению. Эреб сказал: когда мир проходит определенный виток, ему нужен Владыка, как племени нужен вождь. И тогда его выбирают или призывают, или он находится сам. Племя может бунтовать. Но потом вождь становится царем, а племя – народом, и твой свиток разворачивается как должно… Но должно быть еще что-то, из-за чего они поставили царями нас.

– Может быть, они просто знали, что вы можете выдержать это, маленький Кронид…

Конечно. Они будут нежиться в своих дворцах, рожать детей, наслаждаться мирной жизнью – а эти пусть себе сидят на тронах, в конце концов, у них есть власть, вот пусть и радуются…

Рука дернулась, и два светильника с противоположной стены с грохотом обрушились на пол. От искр занялись какие-то подушки, потом перекинулось на кресло…

Пойти? Сказать им? Глупо.

– Братья знают?

– Чтобы принять такую простую истину – не обязательно знать. Достаточно ценить преимущества своего положения.

Огонь раздувался клобуком змеи, с шипением, оскаливая ядовитые зубы бросался на все новую утварь, наконец плюнул клубком искр в кровать – вспыхнула простынь. Горело ясно и ярко, подогреваясь от огня, который еще не отпылал в моей крови.

– Да, – сказал я пламени. – Братья – Владыки.

Добродушные и нетребовательные хозяева в своих домах. Хозяину принесли обед, разложили на столе: вот власть, а вот поклонение смертных, там на драгоценном блюде зависть, в амфоре плещутся песни аэдов, не налить ли немного? Хозяин потирает ладони, берет полную чашу, ни от чего не отказывается: своё – да не попробовать… хозяину всего хватает.

А я вот приперся капризным гостем, начал ногами топать, орать, что стол неполный, позабыл скинуть обувь-дружбу, входя в дом, да еще съездил на поверхность, оттуда какую-то золотую гадость в сердце приволок.

Ложе пылало весело: ненужная рухлядь, свидетельство многих ночей позорной слабости, – слишком нежных прикосновений к медным волосам, непростительно долгих объятий, поцелуев, недостойно теплых для Владыки…