Две выдры игриво кружились в воде; их повороты, движения были точны и совершенны — так умеют плавать лишь эти звери. Самочка вертелась около описывающего более широкие круги Лутры, скользила в воде на спине, на боку, животе, — с ней не смогла бы состязаться ни одна рыба. Иногда, чтобы набрать в легкие воздуха, выдры высовывали из воды голову, потом опять продолжалась игра.

Но вдруг выдры прислушались. Вода под ними замутилась, и небольшие волны донесли какое-то необычное движение.

—Охота! — маленькие глазки их, сверкнув жестокостью, несколько секунд напряженно всматривались; потом, разлучившись, выдры поплыли в направлении движения. Игра кончилась. Животные следовали закону жизни.

Речь шла не только о добыче пищи. В каждое движение и во все поведение двух охотников были вложены навыки тысяч их предков. В охоте была вся красота их жизни, ведь она требовала крайнего напряжения мышц и органов чувств. Но теперь это была охота не в одиночку, они старались друг для друга, ради неведомого будущего.

В мутной воде блеснуло несколько рыб. Обе выдры поймали по одной и, не выплывая на поверхность, быстро их проглотили. Потом возле них закружилась целая стая карпов, нескольких они вынесли на берег, но бросили, не доев, — ведь Лутра и его подруга были сыты и охотились только ради самой охоты.

Вода почему-то опять заплескалась, что встревожило рыб, как видно, уже впадавших в зимнюю спячку. Это пошевелился огромный сом, лежавший в своей илистой постели. Вода прикрыла его илистым одеялом, а глупые карпы просто-напросто сели на него. Такое случается, сонный сом обычно и не возражает. Но погода была еще довольно теплая, и карпы ерзали, крутились, вот сому и надоел расположившийся у него на спине и голове наглый народец, и, пошевелив плавниками, он разогнал всю стаю, не упустив случая проглотить придурковатого полуторакилограммового карпа.

Тут осовелые карпы ударились в бегство, а выдры полакомились.

Но еще кто-то охотился поблизости, то есть ловил рыбу в мутной воде. То была огромная щука, размеры которой превосходила только ее прожорливость. При наступлении зимы, когда мирные рыбы прячутся в свои зимние квартиры, водным хищникам иногда приходится сильно голодать, а щуки так ненасытны, что кидаются на новую добычу даже тогда, когда хвост последней пойманной рыбы еще торчит у них в пасти.

Эта щука была почти метровой длины; проглотив с полдюжины небольших карпов, еще держа последнего в пасти, она пустилась вдогонку а убегающей в растерянности стаей. Но одержимая жадностью, не заметила, что и за ней гонятся.

В замутненной воде, постепенно приближаясь к ней, следовали две тени. Одна выше нее, другая ниже.

Потом обе они одновременно бросились на свою жертву. Щука со страшной силой оттолкнула ко дну нападавшую снизу маленькую выдру, которая в одиночку едва ли с ней справилась бы, но сверху в рыбу вцепился Лутра, и обе выдры поволокли ее из клокочущего водоворота к берегу.

Щука не желала сдаваться и билась даже когда ее целиком вытащили на песок.

Но есть выдры уже не хотели. Тяжело дыша, смотрели они на рыбу. Бока их вздымались. Потом самка откусила кусочек щучьей спинки, словно говоря:

—Коли мы ее поймали, надо отведать.

Укус причинил щуке сильную боль, и при последней вспышке угасающей жизни она так ударила самочку, что та упала навзничь, а когда снова вскочила на ноги, Лутра уже крепко держал добычу.

Лунный серп плыл в вышине, и блеск снега потускнел. В темном лесу на том берегу время от времени что-то кричала сова, но, не получая ниоткуда ответа, наконец замолкла. Река бесшумно бежала на юг. Взбаламученный было ил уже осел; небольшие волны реки играли со звездами и на языке света лепетали им что-то непонятное.

Маленькая выдра примостилась возле Лутры.

—Хорошая была охота.

Потом она принялась бегать по берегу, хотя никто ее не преследовал, наконец, привстав на задних лапах, издала свист, на что Лутра присоединился к ней. Тогда она игриво подпрыгнула и бросилась в воду, а следом за ней и Лутра.

Игра эта казалась им теперь более увлекательной, чем охота, и когда Лутра повернул к своей норе, уже маленькая выдра последовала за большой. У входа она помедлила, уступая дорогу хозяину, потом, притихнув, заползла в туннель.

— Тут я живу, — просопел Лутра, а самочка посмотрела но сторонам, точно говоря:

— Лутра, да здесь замечательно, — и положила мордочку ему на шею.

Так пришло утро, оглашенное ружейным выстрелом, а е утром н человек с рюкзаком, в котором была кошачья шкурка и оказавшаяся недостаточно осторожной сорока.

Миклош вырвал из крыла цапли два пера — они пригодятся тете Юли для веничка, а остатки птицы собрал в кучку — вдруг выдры опять сюда придут. У него дома есть для них капкан, даже целых три.

Он обдумал план действий. Поставит капкан не только в деревне, но н здесь. Несколько красивых шкурок — самый хороший подарок, какой только может сделать егерь своей невесте.

—Ка-а-ар, ка-а-ар, есть чем поживиться, сюда-а-а, сюда-а-а! — кричит серая ворона, и неясные мысли Миклоша путаются, а взгляд останавливается на кружащейся за большим тополем птицей.

«Что-то там происходит», — думает он.

—Кар, кар, человек, человек, — стрекочет ворона. — Я не решаюсь опуститься на землю, кар, ой, ой!

Миклош стоит на берегу. Он надвигает шляпу на лоб — ведь вода ослепительно блестит — и в отдалении видит нечто непонятное. Снег раскидан, и на темпом фоне земли лежит что-то длинное. «Что же это такое?» — направляясь к тропинке, недоумевает егерь. Когда он обходит большой тополь, гул его шагов проникает в нору, и маленькая выдра встревоженно смотрит на Лутру, но тот, даже не шевельнувшись, бросает на нее сонный взгляд.

—Спи! Ты тут в безопасности.

Теперь уже Миклош идет быстрей, ведь тропинка отклоняется от реки, и ему уже не виден загадочный предмет, а ворона продолжает возбужденно каркать, потом, сев в сторонке на дерево, следит за человеком, который снова выходит на крутой берег.

«Ого! Что ото? Щука! Да, щука, — и Миклош скатывается по снегу к воде (в непромокаемых охотничьих брюках ему такой спуск нипочем). — Да она еще совсем свежая! — он переворачивает большую рыбу. — Тут от нее немного откусили и там тоже. Какие огромные зубы, как у собаки».

— Кар, ка-ак жалко, он нашел ее, ка-ак жалко! — вопит ворона. — И уносит, ой, ка-ак жалко! — И отделяется от дерева: человек со страшной щукой под мышкой уже идет по лесу, приближаясь к ней.

Егерь, как и дикий зверь, не любит открытых мест. Он не останавливается, пока не находит подходящего места в густом кустарнике. Там он разбрасывает ногами заснеженные листья и вспарывает щучье брюхо, подозревая, что в этом бесстыдно огромном животе можно найти что-нибудь интересное.

Острый нож со скрипом скользит по чешуе, и вскоре из щуки вываливаются карпы и крыса.

«Так, так, старина», — пошлепал егерь щуку по спине и разрезал пополам: метровое чудовище иначе в рюкзак не засунешь.

—Ну, вперед, — скомандовал он сам себе и пошел довольно медленно, ведь раздувшийся мешок оттягивал плечи. — Не меньше двенадцати килограммов, — отдуваясь, бормочет он. — Маленькие карпы пригодятся для капкана.

Рыба отличная приманка, ее любят хорек, куница и даже кошка. Пахнет она сильно, заманчиво, и некоторые кошки ради нее готовы на все.

«И лисица тоже, — оправдывался сам перед собой Миклош, поскольку ловить деревенских кошек капканом — сомнительное геройство. — И лисий капкан на поставлю, тетушка Винце свою кошку запирает, а если попадется бездомная, не велика беда. Никто об этом не узнает, их и так много, а может, и не попадется больше… Фу, как ужасно».

Хоти вопрос с кошками и не был. окончательно решен, Миклош не ошибся: солнце словно опустилось ниже, и внезапно потеплело. На полях и лугах снег еще оставался, но извилистые дороги уже почернели, а бугорки на пашне даже высохли, и река по-весеннему весело вилась среди крутых берегов, точно горы посылали с ней весточку, что и на них растаял снег.