— Д-да!.. — протянул Тимошка. — Это даже похуже моего. Расшиблись, небось, еще, да?

— Не сказал бы. Кожу на теле содрал, но ушибов не помню.

— А… а звезды так и не увидели? — спросил Саша Ивушкин.

— Звезды? Гм!.. Разумеется, не увидел. Позвольте еще полкружки!

Яшка, Толя и Тимошка вскочили, чтобы налить инженеру кипятку.

— Благодарю!.. — Гаврила Игнатьевич поерзал на месте, усаживаясь поудобней, и забасил уже громче и оживленнее: — А что касается побегов из дому, так в наше время все больше в Америку или в Африку. Разумеется, с тем же результатом.

— Ловили?

— Именно. Меня шесть раз ловили. Впрочем, однажды сами вернулись. У брата зуб заболел.

— Расскажите, Гаврила Игнатьевич!

И Гаврила Игнатьевич начал рассказывать. Странно было думать о том, что вот этот усатый, угрюмый дяденька был когда-то таким же мальчишкой, как мы.

А Гаврила Игнатьевич расходился все больше и больше. Он смотрел куда-то поверх наших голов, и в глазах его, совсем изменившихся, плясали красные искорки от костра, и такие же искорки плясали на стеклах его очков. Он весь как-то распрямился, казалось стал еще больше, чем прежде; все сильнее жестикулировал, и огромные тени его рук метались по соседним деревьям.

— Меня, знаете ли, вся улица боялась! — гудел он громким, гулким басом и рассказывал нам о подкопе под снежную крепость, о войне реалистов с гимназистами, о побегах в Северную Африку для охоты на львов и об исследованиях заброшенных склепов на кладбище, где, по словам суеверных старушек, таились привидения.

Одежда моя высохла. Я совсем согрелся и прилег, чтобы удобней было слушать. Но я слишком недосыпал все эти дни. Уже сквозь дрему до меня донеслось:

— А вот, знаете ли, еще случай… Был на озере, возле которого мы жили, остров. Так вот, мы с братом решили, что он отвезет меня туда и оставит одного дня на три в качестве Робинзона…

И последнее, что я услышал, прежде чем окончательно заснул, был шопот Тимошки:

— Свой! Да, Оська? Он совсем свой!

Проснулся я, когда солнце уже ярко светило. Все ребята еще спали, уткнувшись головами в животы друг другу, а от костра остались кучи золы и черных головешек да чуть заметный синий дымок.

Позади себя я услышал плеск воды и фырканье. Я обернулся. В мелкой речке, погрузившись по горло в воду, сидел Гаврила Игнатьевич. С усов его текла вода, волосы на голове прилипли к вискам и макушке. Он очень походил на моржа. Он посмотрел на меня:

— Присоединяйтесь! Знаете ли, освежает.

Проснулись и остальные ребята. Не разжигая костра, мы позавтракали оставшейся в золе картошкой, а потом Тимофей прокричал все морские команды, и «Варяг» с «Тараном» отвалили от берега.

После купанья Гаврила Игнатьевич остался в трусах. Он только надел на нос очки и повязал голову носовым платком, сделав четыре узелочка по углам.

Он уже не сидел на чурбане, а вместе с нами занимался промерами глубины, определял на глаз ширину реки и все время расхаживал по шатким бревнам.

— Так вы говорите, что до нас с вами никто не использовал эту реку как транспортное средство? Гм!.. Интересно! Возможно, что наша экспедиция действительно принесет реальную пользу. Я, знаете ли, внесу предложение в райсовет.

К полудню лес опять кончился, потянулись луга и поля. В одном месте у берега, среди желтых цветов одуванчика, лежал на боку фашистский танк, и по нему мы узнали знакомые места. До города оставалось не больше двух часов пути. На наших плотах поднялось такое ликование, какое поднималось на старинных кораблях при виде земли. Но оно длилось недолго.

Выйдя из леса, река широко разлилась. Повсюду желтела песчаные отмели, только слегка прикрытые водой. За какие-нибудь двадцать минут мы сели на мель три раза.

Гаврила Игнатьевич, высокий, худощавый, белокожий, вместе с нашей загорелой командой шлепал по воде, стаскивая плоты с отмелей, а когда они плыли, разглядывал реку и озабоченно хмыкал:

— Гм! Да, знаете ли… Можно сказать, решается судьба моих досок. Если эти последние километры непроходимы, то… Гм! Вон опять мель. — Он стал у переднего края плота, нагнулся, держась руками за колени. — Нет, пронесло. А вот слева опять… Правее держите! Право руля!.. Теперь можно полный вперед… А теперь лево руля!

Капитан флагмана Яшка почесал в затылке, озадаченно посмотрел на спину инженера и взял в руки свободный шест. Гаврила Игнатьевич еще ниже наклонился и весь подался вперед:

— Гм! Весьма опасное место! Тихий ход! Право руля! Еще правей!

Мы перестали гнать плот вперед. Теперь отталкивались шестами только те, кто стоял у левого края.

«Ррав!..» донеслось вдруг откуда-то с берега.

Я оглянулся. Над глинистым обрывом вышиной с человеческий рост стоял небольшой, похожий на овчарку пес. Он смотрел на нас и помахивал хвостом. Что-то знакомое почудилось мне в его ушах, из которых одно стояло, а другое висело. Но мне было некогда вспоминать. Гаврила Игнатьевич все время кричал то «право руля», то «лево руля», и мы едва успевали выполнять команду. Пес на берегу попрыгал боком не громким лаем куда-то умчался. В это время шедший впереди «Таран» сел на мель. Нас несло прямо на него.

— Левее! Еще левее! Лево на борт! — загремел Гаврила Игнатьевич.

Мы поняли, что нам грозит: если «Варяг» ударится о Тимошкин плот, он так засадит его на мель, что потом много будет возни. Мы стали отгонять «Варяга» влево, но там тоже оказалась мель.

— Стоп! Право на борт! Стоп машина!.. Табань! Табань, говорю!

Мы толкнули плот вправо, потом уперлись шестами в дно, стараясь затормозить. Но течение на мелководье было быстрое. Нас волокло к «Тарану».

— Еще табань! Задний ход! — кричал Гаврила Игнатьевич таким голосом, что у меня отдавалось в темени.

Андрюшка и Оська соскочили в реку, сели на дно и уцепились за корму «Варяга». Но такой якорь не помог — их тоже потащило вперед. В суматохе я заметил каких-то людей на берегу, слышал какие-то голоса, но не обращал на них внимания.

— Чорт знает что такое!.. Полный назад! Полный назад!

Мы были уже в трех метрах от «Тарана». Но тут Тимошкина команда спрыгнула в воду, уперлась в «Варяга» спереди. Мы общими усилиями остановили флагман и осторожно посадили его на мель рядом с «Тараном».

Гаврила Игнатьевич выпрямился и повернулся к нам. Одной рукой он вытирал вспотевший лоб, а другой поглаживал поясницу:

— Да, знаете ли!.. Это была бы катастрофа.

— Осип! Ося! Отзовешься ты наконец или нет! — донесся женский голос с берега.

Все повернули головы. На берегу стояли Анна Федоровна, моя мама, Андрюшкина старшая сестра Вера и Платон Иванович, одетый в длинную толстовку из сурового холста и черные брюки. Он придерживал у носа пенсне.

— Так, так, Николай! — сказала моя мама. — Очень мило! Очень хорошо! — Она достала из кармана жакета платок и вытерла глаза.

— Ну, Колька, теперь тебе дома будет! — сказала Вера, качая головой.

Плот задрожал. Это прыгал на одной ноге Гаврила Игнатьевич, надевая брюки. Лицо и шея его были темно-красного цвета.

— Иди сюда, негодный мальчишка! — приказала мама. — Похудел-то как за эти дни!

Один за другим мы побрели к берегу получать нагоняй.

— Ну, есть ли у тебя, Осип, что-нибудь, кроме ветра, в голове! — говорила Анна Федоровна. — Милицию на ноги поставили! Весь город в волнении был, пока эта ваша Галина не перестала врать, будто не знает, куда вы делись.

— Нехорошо, голубчики! Очень нехорошо! — твердил Платон Иванович. — Нужно более бережно относиться к своим близким. Особенно в наши тяжелые дни. И к вам, товарищ… простите, не знаю вашего имени и отчества… и к вам обращаюсь. Ну как, в самом деле, можно увозить детей на трое суток, не предупредив об этом родителей! Для меня это в высшей степени странно.

Гаврила Игнатьевич не перешел с нами на берег. Он надел брюки, плотно запахнул пальто на голой груди и хмуро смотрел на нас из-под полей шляпы.

— Да, товарищ Ковчегов! — подтвердила Анна Федоровна. — От кого, от кого, а от вас не ожидала такого легкомыслия. Мы две ночи не спали. А сегодня, вместо того чтоб отдохнуть в воскресенье, прошли восемь километров, разыскивая детей.