Но жених Штефан Кубалик был доволен свадьбой. Вот и угостили не хуже других: славно поели, а водка даже осталась. Хорошую водку продал ему Винцо Совьяр. На других свадьбах в этот час только бы разохотились выпить, а у него каждый уже выпил досыта.

Штефан, сидевший под темными образами, встал и робко предложил:

— Спели бы, люди добрые!

Призыв остался без ответа. Немного погодя один мужик, вытянув сухую длинную шею, смешно, по-петушиному закукарекал:

На середине куплета голос у него, как это сплошь и рядом случается и с петухами, сорвался, да как раз в тот момент, когда кое-кто собрался было подтянуть. Песня не ладилась. Штефан вышел из-за стола и вместе с Качей отправился к танцующим в ригу. Там балаганил на потеху молодежи основательно захмелевший Шимон Педрох. Он приглашал всех по очереди, но ни с кем не смог сплясать: ноги у него заплетались, голова кружилась, удивительно, как он еще держался на ногах. Музыка на мгновенье смолкла, и он сказал:

— Наверно, сегодня святой Петр у райских ворот ни одного нашего не спросит, откуда он. Как почует изо рта запах сивухи, ага, скажет, мне все ясно! Все вы на одну колодку, все пьете. Пшел отсюдова!

Подойдя к музыкантам, он крикнул первой скрипке:

— А ну-ка, сыграй что-нибудь!

Музыканты заиграли всем известную, распространенную мелодию, и Педрох, покачиваясь и бормоча себе под нос, указательным пальцем отсчитывал такт. Все уже начали терять терпение, когда он вдруг запел на этот мотив только что сложенный куплет:

Молодежь встретила песню взрывами хохота и одобрительными возгласами. Зная Педроха, все ждали, что он на этом не остановится. И действительно Педрох снова запел:

В неукротимом восторге все бросились к Шимону. Каждый спешил его похвалить, похлопать по плечу, несколько парней потащили его в угол, где дружка разливал вонючую водку. Но Педрох уже не мог пить. У него потемнело в глазах, и держась за стенку, он неверной походкой побрел прочь. Звуки музыки, голоса теперь доносились до него как бы издалека.

К нему подошла Зуза Цудракова.

— Не валяйте дурака, Шимон, отправляйтесь домой! Что скажет Агнесса, когда узнает?

Они пошли домой вместе, но Зузе вскоре пришлось пожалеть об этом: Педрох то и дело падал и с трудом поднимался на ноги, всем телом наваливаясь на Зузу, так что она почти волокла его на себе. На поляне в буковой роще Шимон вдруг вспомнил о жене и заартачился:

— Не пойду домой!

Он улегся под деревом, и теперь уже никакими силами нельзя было сдвинуть его с места.

Зуза одна побежала через рощу вниз. На опушке остановилась отдышаться. Она чувствовала себя обессиленной танцами, одурманенной противным запахом сивухи, тяжелым дыханием объевшихся гостей, а сейчас ее пьянил аромат поляны, густо поросшей тимьяном.

Она осторожно опускалась вниз по склону, как вдруг ее окликнул знакомый голос:

— Ты и белого танца не дождалась?

Зуза испугалась и чуть не вскрикнула: «Чур меня, сатана!» А узнав по голосу Павла Гущаву, сказала:

— На что мне сдался белый танец? Я и на свадьбу-то пошла больше по обязанности… Там тоже пустили в ход этот… гамершлок. Ты кого тут ждешь?

У Зузы к сумбуру в мыслях и словах добавилось и полнейшее недоумение, как понимать эту встречу. Павол, спускаясь вслед за ней по косогору, не стал хитрить и чистосердечно признался:

— Я подумал, что ты пойдешь этой дорогой. Я тебя ждал…

Зуза онемела от удивления.

И это тот самый Павол Гущава, который на пасху с таким злорадством облил ее; на него девушки заглядываются, какой ему резон к бабе липнуть?

— Зачем ты, не надо бы так… Кругом людские глаза и уши, сам знаешь! Чего тебе от меня надо?

Они стояли возле избушки Гущавы, что угнездилась под горой на берегу. Окна избушки уже давно темны. Во дворе разок-другой тявкнула спросонья собака.

— Ухожу в Витковице. Поищу работу. Дома нам всем не прокормиться… да и все мне здесь опостылело.

Зуза все еще не понимала.

— Чего же тебе от меня-то надо?

Он взял ее за обе руки и, с трудом выговаривая слова, сказал:

— Не хотелось мне просто так уйти, Зуза! Ноет душа почему-то, и никак я не могу с этим справиться. Я хотел узнать, ты все еще сердишься на меня за то… обливание?

В избе у гадалки набилось столько баб, что между ними и мышь не прошмыгнет. У каждой что-нибудь спрятано под полотенцем: у одной комок масла, у другой яйца в узелке, а некоторые принесли парное молоко. Неважно, что гадалка на весь свет раструбила о своем бескорыстии. Бабы тоже не лыком шиты и знают, что и курица не задаром в соре роется.

Гадалка сидит посредине избы за маленьким столиком и больше помалкивает. От ее молчания у баб начинает бешено стучать в висках, и их разыгравшееся любопытство, помноженное на болезненную суеверность, заставляет их предчувствовать невиданные таинства и судьбу, которой не минуешь. Старомодное черное платье гадалки придает ее действиям еще больше таинственности. Толстенная книга, в которой якобы обитает всеведущий дух, пухнет на столике от череды счастливых и трагических судеб этих многострадальных людей, стоящих одной ногой на пороге потустороннего мира…

Сегодня пришла наконец сюда и Зуза Цудракова, стала в сторонке, смотрит и слушает. В объявшей ее со всех сторон неестественной тишине, слабея от напряженного ожидания, она еще сильнее ощутила всю тяжесть своего одиночества, сердце ее будто сжали раскаленными обручами. Тетка Туткуля, просиживавшая тут целыми днями, подтолкнула Зузу к гадалке и, коснувшись гадалкиного плеча, значительно шепнула:

— Вот это она и есть!

Гадалка и бровью не повела. Сидела по-прежнему неподвижно. Все, что она делала, было рассчитано на дешевый эффект. Немного погодя она испытующе посмотрела в испуганные глаза Зузы и ласково спросила:

— Что вы хотите, голубушка?

К счастью, Зуза не могла ответить. Из нее нельзя было выжать ни единого слова. Всем заправляла тетка Туткуля:

— Она хотела узнать судьбу по вашей книге. И что делает муж ее, Марек, в Америке. И вообще… про все.

Гадалка опять помолчала немного.

— Когда вы родились? Это нужно знать духу.

Этого тетка Туткуля уже не знала, и Зуза вынуждена была ответить:

— На святую Агнессу.

— Когда это?

— В первых числах марта, — немного осмелела Зуза.

Гадалка долго и сосредоточенно листала захватанные страницы. Бабы затаили дыхание. Упади иголка — и то бы испугались. А Зуза едва держится на ногах, так ей жутко от того, что должно последовать. Вот гадалка застыла, стиснула зубы, на лбу у нее вздулась темная жила.

— Смотрите, в нее входит дух! — прошептала одна из баб.

— Тише! — гневно ткнула ее в бок другая.

И тут гадалка начала читать по книге Зузину судьбу:

— Родились вы между последними четырнадцатью днями февраля и первыми четырнадцатью днями марта. По натуре вы холодны, характера нерешительного, под знаком Рыбы и планеты Юпитер…

Зуза ничего не поняла. Она старалась слушать внимательно, но слова у гадалки были какие-то чудные, шли из неведомых глубин и будто испарялись в воздухе.

— …вашей мудрости многое открывается, вы счастливы во многих мудро задуманных вами делах, счастливы в купле и продаже, а также в браке; многие достойные люди к вам благосклонны; вы вспыльчивы, у вас большой житейский опыт, но и масса противоречий. Счастье ваше непостоянно…