Не забывает Марциал перечесть и перстни на пальцах Стеллы (V, 11) и намекнуть на неверность его супруги (VI, 21). Марциал легко переходит к фамильярности. Стаций фамильярности чужд совершенно.

Адресата второй книги — Атедия Мелиора — мы знаем только благодаря Стацию и опять-таки Марциалу. По предисловию ко второй книге Стация мы можем заключить только, что между ним и Мелиором была тесная дружба и Стаций ценит в Мелиоре понимание поэзии и умение разбираться в жизни. Из Марциала же видно, что Мелиор был необыкновенно богат (IV, 54, 8). Одна из эпиграмм Марциала, в которых упоминается Мелиор, обращена к Стацию. Марциал не верит, что кто-то может отказаться от хорошего обеда или пойти на обед только потому, что обязан откликнуться на приглашение. Он явно задет позицией Стация, которого насмешливо называют «классик».

Почему Стаций должен был отказываться от обеда у Мелиора, с которым у него были добрые отношения? Только потому, что на этот обед не пригласили Марциала? Или потому, что он — в отличие от Марциала — не раз отказывался от других приглашений? — Трудно судить. Но несомненно, что чуждый искательности Стаций был белой вороной в своем кругу. Не обладая ни богатством, ни положением, какое было у других писателей и поэтов I в. — Сенеки, Персия, Лукана, Силия Италика, Квинтилиана, Плиния, Тацита, а вероятно, и Валерия Флакка, Стаций в то же время умел сохранять достоинство в общении с более обеспеченными и влиятельными друзьями. Он не был провинциалом, который любыми средствами жаждал утвердиться в Городе и потому не брезгал ничем. Стаций был прежде всего поэтом, причем поэтом эпическим. Вспомним бездну эпиграмм Марциала, требовавших всего его внимания, остроумия, ловкости и опиравшихся на знание всех новостей, сплетен и интриг. В «Сильвах» у Стация — при всей его славе признанного поэта — всего 32 стихотворения по случаю, одно из которых — самое большое — (V, 3) — на смерть отца, другое (V, 5) — на смерть воспитанника; V, 4 — прелестная миниатюра — жалоба на бессонницу; III, 5 — обращение к жене, которую Стаций просит переехать в Неаполь; II, 7 — послание к вдове чтимого Лукана в день его рождения. Остается двадцать с небольшим стихотворений на случай, многие из которых написаны за день — за два (о чем Стаций не забывает упомянуть — не столько, чтобы похвалиться своим даром импровизации, на что он — блестящий версификатор — тоже имел право, столько для того, чтобы подчеркнуть несерьезный характер своих стихотворных безделок). Это не слишком много, в особенности если учесть, что Стация часто приглашали к обеду или на виллу и демонстрировали ему разные диковины и достопримечательности как раз в расчете на то, что он — модный поэт — откликнется на это приглашение и ответит стихами (I, 3, 5; II, 2—4; III, 1). Свадебная (I, 2) и погребальные (II, 1, 6; III, 3; V, 1) песни Стация достойны и уместны; стихотворения, написанные прямо против воли, — ироничны (III, 4)… Из всех входящих в «Сильвы» стихотворений всего пять написаны для Домициана (I, 1, 6; IV, 1—3). Они вполне официальны, полны обязательными преувеличенными восторгами и несколько тяжеловаты, как, впрочем, многие его стихотворения: поэтические средства, которыми в совершенстве владел Стаций-эпик, не всегда были хороши в стихотворных безделках. Но нам знакома эта тяжеловесность в стихотворениях на случай: вспомним Гаврилу Романовича Державина.

Книга третья адресована Поллию Феликсу, славному соотечественнику Стация, чьи занятия поэзией Стаций хвалил и с которым находился в дружеских отношениях. Поллий Феликс был свидетелем того, как Стаций сочинял многие из своих «Сильв»; II, 2 посвящена описанию суррентинской виллы Поллия, III, I — небольшому храму Геркулеса, который тот воздвиг; IV, 8 посвящена его зятю Юлию Менекрату. Убеждая жену переехать в Неаполь и описывая его окрестности, Стаций упоминает и суррентинское владение Поллия: приятное соседство Поллия — также довод в пользу переезда.

Четвертая книга посвящена Виторию Марцеллу, к нему же обращено четвертое стихотворение этой книги. Виторий Марцелл всадник, был женат на дочери консула Гнея Госидия Геты; Квинтилиан посвятил Виторию Марцеллу 12-ю книгу своих «Наставлений» и был воспитателем его сына. Упомянутое стихотворение — послание Стация Виторию Марцеллу в Рим из Неаполя: Стаций справляется, как его адресат намерен провести лето, и сообщает, что начал работу над «Ахиллеидой»; до некоторой степени Стаций подражает Горацию: Марцеллу пристала его государственная и военная деятельность, а ему. Стацию, — поэзия.

Пятая книга «Сильв», которую Стаций не успел издать, осталась без посвящения. Но к первому ее стихотворению есть прозаическое предисловие. Стаций пишет это стихотворение на смерть Присциллы, жены Абасканта, могущественного приближенного Домициана, его секретаря, ведавшего административной перепиской. В предисловии Стаций объясняет, почему он счел своим долгом откликнуться на смерть Присциллы: «Я написал свое стихотворение не как один из толпы и не как твой подчиненный. Присцилла любила мою жену и своей любовью пробудила во мне еще большее уважение к жене. С моей стороны будет неблагодарностью не откликнуться на твое горе…»

Среди тех, кому Стаций посвящает отдельные стихотворения, — Манилий Вописк — эпикуреец, поэт и антиквар, державшийся в стороне от политической и общественной жизни. Описанию его виллы посвящено третье стихотворение первой книги. Стаций в предисловии к этой книге упоминает Вописка и характеризует его как «мужа ученейшего, который с особым тщанием спасает от забвения сочинения, почти совсем уже исчезнувшие». Антикварные штудии приобрели особенную популярность при Адриане, но независимо от моды Стаций умеет дорожить дружбой ученого Вописка, которого он к тому же ценит и как поэта (I, 3, 99—104).

Нет необходимости перечислять всех тех, кому Стаций посвящал свои стихотворения, вошедшие в «Сильвы». Но совсем обойти вниманием «Сильвы» тоже нельзя. Благодаря этому сборнику мы можем представить Стация и его окружение и можем отчетливее сформулировать тезис, важный и для понимания «Фиваиды». Стаций, несомненно, не был свободен от обязательств и обязанностей своего времени и круга. Но никогда они не были для него определяющими и сковывающими. Частный человек и поэт, Стаций здесь — в частной жизни и поэзии — находит свою свободу, здесь ощущает себя независимым. Его талант сочетался со счастливым характером, чуждым мелочной амбициозности, не исковерканным семейной и светской жизнью. Стаций питал нежную сыновнюю привязанность и благодарность ученика к своему отцу; у него были сердечные отношения с женой — первой слушательницей «Фиваиды»; его отличало чувство собственного достоинства, осмотрительность и лояльность к вышестоящим и покровителям, искренность в отношениях с друзьями. Но, самое главное, у Стация была твердая уверенность в том, что высокая поэзия существует и что именно здесь он — несмотря ни на какие внешние обстоятельства — может полно раскрыть свою душу и обессмертить свое имя. Хранить такую уверенность во времена Стация было непросто, — вспомним насмешки над Стацием Марциала, одного из его талантливейших современников. Но давала эта уверенность очень много.

Бывают эпохи, когда о том, что происходит здесь и теперь, нельзя говорить открыто; бывают другие — когда можно. Но и в те, и в другие эпохи существует и никому не подчиняется та вечная область человеческого Духа, в которой расцветает искусство. Хвалители и хулители своего времени, только им и живущие, уже для ближайших потомков начинают представлять антикварный, исторический интерес, а отношение подлинного художника к своему времени всегда опосредовано его причастностью к тому, что времени неподвластно. Эпическая поэзия в античности в самой высокой степени обнаруживала эту причастность к надвременному, но тем больше требований предъявляла она к эпическому художнику. Не случайно Гомер и Вергилий величались «божественными»: их способность создавать то, чего никогда не было, а вернее, открыть то, что было всегда, — казалось, превосходит человеческую.