Он старался дышать как можно медленнее, чтобы не бередить едва притупившуюся боль. И снова донеслись удары колокола. Он погрузился в полудрему, однако это не мешало ему прислушиваться к ночным звукам: отдаленному лаю, протяжным крикам совы, далекому жалобному стону моря. Потом вдруг, лежа все так же неподвижно, он обрел поразительную ясность мысли, как бывало в канун знаменательных открытий. Пора было действовать. Он встал, на цыпочках прошел через всю комнату и широко распахнул окно. Жизнь, там кипела жизнь, такая многоликая и такая близкая! Он сел на подоконник, свесив ноги. Цветочная клумба смягчит удар при падении. Он прыгнул. Глухо ударившись о землю, тело его содрогнулось. Оглушенный, с разбитыми коленями, он вцепился пальцами в мокрую землю, прислушался. Дом спал глубоким сном; сад простирался вокруг умиротворенный, благоухающий, дружелюбный. Он поднялся, вытер ладони носовым платком. Очки потерялись, и на вид он был, конечно, страшен в своих перепачканных землей брюках да еще с безглазым лицом. Его наверняка тут же узнают. Первый встречный сразу поймет… Он свернул в сторону, подальше от стены, пошел по аллее, сгорбившись, ожидая выстрела, который вот-вот мог грянуть. Чувствуя наведенное на него дуло оружия и в то же время зная, что побег его обнаружат только утром, он заспешил к воротам. А добравшись до них, словно утопающий, схватился за железные брусья и, подняв свое изуродованное лицо к небу, несколько раз глубоко вздохнул, не в силах унять бешено колотившееся сердце. Затем, приподняв один из железных крюков, отвел его в сторону. Потом потянул за створку, чувствуя, как она поворачивается на петлях, и, проскользнув в образовавшуюся щель, вышел на середину дороги. Он вырвался на волю. Он был свободен.

Свернув влево, он начал отсчитывать шаги, досчитал до пятидесяти. Если он не ошибся, то должен был уже выйти на дорогу, ведущую к деревне. Сойдя на обочину, он пошел по траве, вытянув вперед руки, и тут же наткнулся на край откоса. Направление было верным. Проверяя его по откосу, он сделал еще несколько шагов и угадал начинающийся поворот. Тогда он снова вышел на дорогу, чтобы удобнее было идти. Деревня находилась неподалеку, на расстоянии километра, а может, и того меньше. Трудность состояла в том, чтобы не делать зигзагов. Как только он доберется туда, он постучится к Меруди, и Меруди отвезет его в Ла-Рошель. А если не удастся сразу отыскать дом Меруди, он постучит в первый попавшийся. Его там все знают. И он легко найдет себе союзников. Его полотняные туфли на каучуковой подошве не нарушали тишины. И все-таки, как знать? Вокруг было, пожалуй, слишком уж тихо, слишком спокойно. Слышался только шорох камешков, когда он забредал на обочину. Он тотчас исправлял оплошность. Небо, наверное, было усыпано звездами, а дорога, гладкая и блестящая, походила на застывшую воду. С правой стороны через каждые три секунды наверняка вспыхивал красноватый свет: Китовый маяк. Великолепная ночь для побега! Ему хотелось бежать, и не только потому, что было страшно. Впрочем, страха он больше не испытывал. Бежать хотелось потому, что он вновь ощущал вкус к жизни. И даже если им удастся догнать его, он согласен умереть здесь, вдали от ловушки, которую они с таким тщанием приготовили. Но они его не догонят, ведь деревня теперь совсем близко. Наверное, видны уже первые ее дома: кафе Пабуа с лаврами в горшках у съезда с дороги, и кузница Пайюно, и семенная лавка сына Люка с неизменным серым котом, свернувшимся клубочком за стеклом витрины. Эрмантье ускорил шаг. Пейзаж вставал в его памяти с такой поразительной ясностью, что он уже не давал себе труда вытягивать вперед руки. Еще каких-нибудь несколько минут, всего три или четыре, и он будет на месте, почувствует под ногами старинную деревенскую мостовую. Увидев его, Меруди придет в ужас. Лучше поговорить с ним сначала через дверь. Объяснить ему, что человек, который просит приютить его, вовсе не призрак, а всего лишь приговоренный. Пугать людей не стоит — момент не тот.

Прошагав добрых пять минут, Эрмантье понюхал воздух. Обычно запахи кузницы слышны были издалека, а ночью всегда находились две-три собаки, которые от страха яростно лаяли у своей конуры. Сколько же времени прошло с тех пор, как он двинулся в путь? Трудно сказать. Шел-то он долго, но продвигался, видимо, не очень быстро. Ничего! Осталось совсем немного. И вдруг он заметил, что снова протягивает вперед руки. Тогда он сунул их в карманы, пытаясь доказать себе, что ничего не боится. И главное, не боится заблудиться. Пройти мимо деревни было просто нельзя, потому что дорога вела прямо туда, и даже перекрестка не было. Поэтому следовало шагать вперед и не отчаиваться. Да, но если шагаешь уже полчаса? Полчаса с избытком хватит, чтобы пройти километр, даже если идешь неуверенно и делаешь зигзаги — от одной обочины до другой. Наклонившись, он дотронулся до земли, хотя заранее знал, что пальцы его встретят шероховатую поверхность асфальта. Несколько встревожившись, он снова двинулся вперед. Его не покидало ощущение, что в окрестностях пусто, что вокруг простираются бескрайние луга. И мало-помалу, едва ли не против собственной воли, походка его стала менее уверенной, а руки сами собой вытянулись вперед, словно защищая грудь от возможного удара. Он боялся наткнуться на что-то, но, уж во всяком случае, не на деревню. Вскоре ему пришлось признать, что никакой деревни нет и уже никогда не будет. А между тем он следовал по единственной ведущей туда дороге. Но она, видно, вошла в сговор с Кристианой. Так вот почему они позволили ему уйти! Они верили дороге и ее коварству. «Ну, будет, — уговаривал себя Эрмантье, — нельзя предаваться таким мыслям. Дорога эта совершенно безобидна, и я хорошо ее знаю. С каждым шагом по этой дороге я удаляюсь от них и, следовательно, приближаюсь к спасению». Он шел и шел, решив двигать ногами до полного изнеможения. Так можно продержаться не один час. И тут он услыхал чьи-то шаги впереди себя. Он остановился. Незнакомец насвистывал. Башмаки его ритмично поскрипывали. Верно, какой-нибудь турист или крестьянин, отправившийся на поиски скотины, заблудившейся в болотах. Человек перестал свистеть, но продолжал идти вперед.

— Простите, — сказал Эрмантье, — где я сейчас нахожусь?

В ответ — ни звука.

— Я заблудился, — продолжал он. — Я перенес операцию и… очень плохо вижу.

Башмаки заскрипели снова. Они удалялись, набирая скорость.

— Очень прошу вас, — крикнул Эрмантье, — скажите мне, где я?

Он попробовал бежать вслед за прохожим, но тот со всех ног кинулся прочь, словно объятый неописуемым ужасом. Только каблуки громко стучали по асфальту. И долго еще было слышно, как он убегает. Наконец все смолкло, он исчез, а Эрмантье охватило страшное отчаяние. Неужели он хуже прокаженного, нечто вроде зловонной твари, при виде которой люди шарахаются, едва сдерживая крик! А может, мужчина узнал его и решил, что повстречался с мертвецом? Но тогда это кто-то из деревни. Какой деревни? Где она прячется, эта деревня, которая, похоже, и сама убегает от него этой странной ночью? Ну а если человек поднимет тревогу? И все-таки следовало двигаться дальше. Надо было во что бы то ни стало обратиться к какому-то человеческому существу. Скоро начнет светать, а рассвет — это предвестник погони.

Эрмантье снова двинулся вперед. Под ногами его бежала все та же дорога. Неужели она слегка пошла вверх? Или сам он немного устал? А когда он устает, голова его может сыграть с ним любую шутку. Вот сейчас, например, он чувствует запах сосны. Едва уловимый, и все-таки запах сосны. Максим уверял его, будто в сильную жару от земли исходит запах смолы. Но это — чтобы успокоить его. И вот теперь его снова преследует все та же галлюцинация. По мере продвижения вперед у него возникало ощущение, будто он углубляется в душную лесную чащу и со всех сторон к нему подступает запах сосны. Он свернул влево… Нога его замерла на краю покатого склона, который мог спускаться в ров. Он кинулся вправо, на другую сторону дороги, и тоже обнаружил там склон. Спасенья нет. Все было пропитано резким, пьянящим, вязким от перегретой смолы сосновым запахом. У него закружилась голова. Значит, они были правы, когда утверждали, будто Лотье… Он бросился бежать, рискуя наскочить на какое-то препятствие, и вдруг правой рукой, плечом и головой сильно ударился обо что-то, стоящее на краю дороги. Он упал и лежал ничком, ожидая, что его вот-вот прикончат. Но вокруг не было слышно ни звука. Никто на него не нападал. Легкий ветерок, казалось, шелестел недосягаемой листвой. Осторожно вытянув руки, он наткнулся на что-то твердое, металлическое. Затем встал. Кровь текла у него по подбородку.