Аксмана мы застали за копанием цветочных грядок. Это высокий человек с седеющими висками, лет 53—54. Правая рука у него в черной перчатке — протез. (Он потерял руку в первый день войны на Восточном фронте.)

Я смотрю на цветочки, и мне чудится, будто история дает неправильные показания. Словно и не было разгрома фашизма, самоубийства Гитлера, не было и клятвенных заверений Аксмана в преданности своему фюреру.

Тишина. Вдали, сквозь платаны, видна огромная водная поверхность, по которой плывут парусные лодки. Слышен по-летнему веселый птичий гомон. Так это далеко от темы предстоящего разговора. О подземелье, о бункере, об опаленных улицах Берлина, о грохоте орудий на Вильгельмштрассе, где стояла имперская канцелярия.

Аксмана трудно заставить вновь взглянуть в лицо своему прошлому. Не так-то просто пробраться сквозь его ответы к истине. Наши взгляды на мир, на историю диаметрально противоположны.

Вздохнув и окинув взглядом поместье, он говорит:

— Если бы видели, в каком состоянии мне вернули эту усадьбу… Сюда же зайти нельзя было — грязь, разорение, ужас…

Мы переглянулись. Нет, Аксман не шутил. Он искренне возмущался «несправедливостью», допущенной по отношению к нему. Перед нами сидел фашист, не разоруженный, не потерявший надежд на восстановление «справедливости».

21 апреля

Берлинская автострада «оседлана». — Упорные бои за канал. — Гитлеровцы испуганы. — Агитатор капитан Матвеев. — Знамя № 5 в дивизии Шатилова. — Пригород Каров освобожден. — У врага в подземелье

Успех сопутствовал нашим войскам, наступавшим севернее Берлина. 3-я ударная армия, которой командовал генерал В. Кузнецов, вела в этот день наступательные бои, обходя вражеские опорные пункты и стараясь не вступать в бой с их гарнизонами.

Уже рано утром была «оседлана» берлинская автострада — окружная магистраль. Сделали это солдаты 171-й дивизии под командованием А. Негоды в районе пригорода Блонкенберг. Отличился 380-й полк.

Этому предшествовала смелая операция батальона старшего лейтенанта К. Самсонова, который, обходя опорный пункт, прорвался в районе Ной-Линденберга в тылы противника на три километра и вынудил его отойти от кольцевой автострады.

Самсоновцы первыми вошли в пределы большого Берлина. Спустя час магистраль была пересечена у Шванебека и противник выбит из Линденберга. В полдень была захвачена дорога еще и в третьем месте. Это — явный успех.

Войска корпуса генерала С. Переверткина врывались в зеленые дачные окраины Берлина. Впрочем, в эти дни они были не зелеными, а бело-розовыми: цвели яблони и вишни. Дачные домики пустовали, хозяева бежали. Куда? Они не знали, что 2-я гвардейская танковая армия генерала С. Богданова уже шла по северо-восточной окраине Берлина. Передовые соединения 5-й ударной армии — полк подполковника И. Гумерова — ворвались в Нейенхаген. Тяжелые бои продолжались на участке 8-й армии. Сюда германское командование несколько дней назад перебросило моторизованную дивизию «Нидерланды». Ломая сопротивление, наши части вклинились в оборонительный обвод в районе Петерсхагена и Эркнера. Танкисты армии П. Рыбалко продолжали продвигаться на север и все брали с ходу. Генерал даже немного тревожился: войска не встречали серьезного сопротивления. Нет ли подвоха? Не держит ли противник где-либо бронированный кулак, готовый к сильному контрудару? Только у Цоссена, в болотах и лесах, танкисты встретили чувствительный отпор. Во всяком случае, штаб германского верховного главнокомандования, расположенный в Цоссене, был защищен со всех сторон дотами и сильными гарнизонами. Все же 22 апреля Цоссен пал. Дорога на Берлин была открыта.

Но получился разрыв между армией В. Гордова, вышедшей к Котбусу, и танками генерала П. Рыбалко, которые находились у Цоссена. Обстановка продиктовала приказ маршала И. Конева, по которому армия генерала А. Лучинского, выйдя в район Барута, ликвидировала этот разрыв. Погода улучшилась, и авиация произвела массированный сокрушительный налет по большой колонне.

…Генерал Переверткин ходил из угла в угол своего временного штабного кабинета и только из вежливости поддерживал с нами разговор. Ему было не до нас. Бои шли за канал. А сведений не было. Наконец Шатилов позвонил:

— Полк Зинченко зацепился за южный берег. Бои ведет батальон Неустроева. Отличился старший лейтенант Кузьма Гусев.

— Спасибо, — сказал в трубку генерал и, повернувшись к нам, улыбаясь, заметил: — Немного отлегло…

— Вам может показаться, — сказал он, — что полковники и генералы — это сухари, которые хорошо знают свое военное дело и профессионально применяют его на поле боя… Так, что ли?

Не услышав от нас ответа, он продолжал:

— Нет, братцы, не так… Полководец должен творить. Ну, как бы вам сказать, ну, как пианист, что ли, скрипач, или, вернее, как дирижер. В его оркестре все должно согласованно повиноваться палочке… Понимаете? Разница только в том, что дирижер не начнет концерта, если в его оркестре не будет скрипки, или флейты, или тромбона. А вот мы «играем» иной раз без нужных инструментов… А творить надо.

— Не только это отличает вас от дирижера, — сказал Борис Горбатов. Все рассмеялись.

Тем временем стало известно, что полк Зинченко полностью форсировал канал, понес большие потери и был отведен во второй эшелон. Другие полки развивали успех и двигались к берлинскому пригороду Карову.

Комдив Шатилов доносил:

— Перешли берлинскую магистраль… Перед нами Каров.

Спустя несколько часов бои шли уже на улицах пригорода. К ним давно готовились войска, в частности дивизия Шатилова. Пользуясь каждым случаем вынужденного отдыха или так называемой «оперативной паузой», она проводила занятия на тему «Уличный бой в крупном населенном пункте».

Однако как ни сложны и опасны были бои, в германской столице они приобретали особый характер, и не только из-за ожесточенности, но и потому, что улицы, отвоеванные нашими подразделениями и оставленные в тылу, вновь оказывались в руках гитлеровцев, которые теперь уже стреляли в спину. Бывало, что роты и батальоны теряли связь, и командиры могли лишь предполагать, где идет сражение. Появились штурмовые отряды.

Один из таких отрядов оказался в большом сером полуразрушенном здании, верхние этажи которого еще были заняты гитлеровцами, а на лестничных клетках рвались гранаты. Генерал Шатилов стоял на балконе второго этажа маленького коттеджа и в бинокль наблюдал за ходом боя. Это было рискованно, но зато он ясно видел, как, отстреливаясь, уходили гитлеровские солдаты.

В наших войсках, особенно в 8-й гвардейской армии, которой командовал генерал В. Чуйков, немало солдат и офицеров прошли школу уличных боев в Сталинграде. Там впервые были созданы штурмовые отряды. Такие же отряды в других армиях дрались на улицах Кенигсберга, Варшавы, Лодзи, наконец в Кюстрине. Это была последняя репетиция.

И вот теперь снова были созданы штурмовые отряды среди сожженных и разрушенных каменных громад. Столица почти вся уже парализована — все замерло, городской транспорт не работал, даже метро превратилось в убежище не только от английских бомб, но и от советской артиллерии. Нет электрического света, нет газа. Жители спрятались в подвалы.

А бои в предместье Каров становились все ожесточеннее и кровопролитнее.

Мы поехали в расположение полка Зинченко, отведенного во второй эшелон для переформирования и пополнения. Командира полка мы нигде найти не могли, но группа офицеров, окружившая нас, наперебой рассказывала о боях за канал, о героизме многих солдат, о схватке на мосту.

Именно на южном берегу солдаты батальона Неустроева встретились с людьми, которые вырвались из лагеря. Его не успели эвакуировать, а колючая проволока была разбита нашей артиллерией. Сотни советских граждан, поляков, чехов, словаков, венгров, измученных, бледных, со слезами на глазах встречали солдат Советской Армии.

— Они заполнили улицы и задержали наше движение, — сказал Кузьма Гусев. — Всю группу освобожденных отправили на восток, а один из них остался.