На его жезле выгравировано: «Вильгельм Кейтель, генерал-фельдмаршал».
17-я минута.
Кейтель медленно подписывает пять экземпляров, каждый раз картинно отстраняясь на спинку кресла и ожидая, пока секретарь подставит новый экземпляр.
Подписаны все пять, начинающиеся словами: «Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе…»
Фельдмаршал встает, обводит взглядом зал, словно желая увидеть, какое впечатление произвела эта последняя в его жизни «операция». Ему нечего сказать, он ничего не ждет. Битый гитлеровец понимает, что это не Компьен. Компьена не будет. И Версаля не будет. Фельдмаршал вынимает монокль и возвращается к своему месту за стол немецкой делегации. Слышно, как он четко отбивает шаг. Все с ненавистью глядят на него. В этом зале сейчас нет равнодушных людей, нет равнодушных и во всем человечестве, и тем более в нашей стране.
Здесь, в зале, незримо присутствуют все наши воины — от солдата до маршала, все герои, сложившие свои головы на родной земле и на Висле, Одере, Шпрее. Они вместе с живыми продиктовали свою волю побежденному.
22-я минута.
К столику медленно, шаркая штиблетами, подходит генерал-адмирал Фридебург. Он подавлен. Рука дрожит. В отличие от Кейтеля, никакой позы. Старается быстрее подписать документы, не поднимая головы. Адъютанты помогают ему встать со стула и провожают его.
27-я минута.
К столику идет краснощекий, толстый Штумпф. Лицо его пышет злобой. Он тоже старается ни на кого не смотреть. Но когда подписал последний документ, встал и поклонился в сторону победителей. Это было неожиданно и смешно.
Все это происходило при полном молчании. Слов уже не нужно.
30-я минута.
Документы приносят на стол, за которым сидят представители Верховного Главнокомандования Советских Вооруженных Сил и Верховного командования союзных войск. Маршал Жуков, надев очки в золотой оправе, подписывает экземпляры акта. Затем это же делает главный маршал авиации А. Теддер. Далее свои подписи ставят генералы Спаатс и Делатр де Тассиньи.
43-я минута.
Капитулянты внимательно следят за всем происходящим. Переговариваются. Жуков сообщает:
— Немецкая делегация может быть свободна.
44-я минута.
Фельдмаршал и генералы шумно поднимаются со стульев, кланяются и молча уходят вместе со своими офицерами.
В зале сразу стало оживленно. Жуков пожимает руки Теддеру, Спаатсу и другим генералам.
— Дорогие друзья, — сказал он, обращаясь ко всем находящимся в зале, — нам с вами выпала великая честь. В заключительном сражении нам было оказано доверие народа, партии, правительства вести доблестные советские войска на штурм Берлина. Это доверие советские войска, в том числе и вы, возглавлявшие войска в сражениях за Берлин, с честью оправдали. Жаль, что многих нет среди нас. Как бы они порадовались долгожданной победе, за которую, не дрогнув, отдали свою жизнь!..
В 0.50 минут заседание закрылось. В холле столпились генералы.
— Ну, что теперь будем делать? — спрашивает кто-то, улыбаясь и утирая слезу.
— Не знаю, кто как, а я буду рыбу удить.
Дружный смех раздается под сводами.
Для нас началась горячка. Иван Золин из холла по ВЧ моментально соединяется с редакцией «Правды», сообщает новость о капитуляции и просит оставить четыреста строк, которые будут переданы через час.
— Что? Что? Почему?.. Что, завтра?..
Золин кладет трубку и печально сообщает:
— Материал нужно передавать завтра утром, он пойдет в номер на 10 мая вместе с важными правительственными документами.
Мы ничего не можем понять. Как же так, кончилась война, а мы еще сутки будем молчать?..
Но все так устали, что в душе, наверное, обрадовались такому ходу событий. Многие уехали в Штраусберг, остальные пошли на прием и банкет.
Б. Горбатов, Я. Макаренко, Л. Коробов, П. Трояновский, Л. Высокоостровский и я остались в холле, надеясь, что нас еще вызовут из Москвы. Но нас не вызывали. Золин снова позвонил в редакцию.
На сей раз к телефону подошел главный редактор Петр Николаевич Поспелов. Золин подробно рассказывает ему обстановку и кстати упоминает, что сегодня утром все крупные газеты мира опубликуют подробный отчет агентства Рейтер, а мы…
Золин к нам оборачивается и говорит:
— Петр Николаевич просит подождать…
Ждем минуту, две, три. Наконец Золин громко говорит «есть» и кладет трубку.
— Срочно в номер четыреста строк, — говорит он нам, и мы стремглав летим в зал узла связи и садимся за корреспонденцию «Капитуляция». «Срочно» всегда писать трудно, Горбатов нервничает. Я его успокаиваю:
— Сейчас не до художественных образов, пиши репортаж.
Мы разделили свои функции: я пишу первую часть — встреча на Темпельхофском аэродроме, дорога через Берлин в Карлсхорст, ожидание, а он начинает со слов: «В зал входит Маршал Советского Союза Жуков…» Как только листок написан, он передается телеграфистке, а затем Золин передает его по ВЧ — «чтобы перестраховать» возможную задержку на телеграфе. Ведь ночь сегодня, как и первомайская, тоже «особо важная».
Только в пятом часу мы закончили репортаж. Борис еще раз просмотрел его и буркнул: «Концовки нет». Взял ручку, дописал:
«Победа! Сегодня человечество может свободно вздохнуть. Сегодня пушки не стреляют».
Так кончался наш последний военный репортаж…
Когда мы, совершенно обессилевшие, поднялись в холл, из банкетного зала вышли Симонов и Кривицкий. Они поспешили к машинам.
— Куда вы?
— Торопимся в Прагу…
Мы вошли в зал, когда Жуков медленно произносил речь, останавливаясь после каждой фразы, чтобы офицер перевел ее на английский язык, а Теддер и повеселевший Спаатс согласно кивали головами.
С удовольствием закусили остатками банкетной роскоши.
Но вот прием окончен. Жуков, Теддер, Спаатс и остальные члены делегации направляются к выходу. Здесь Жукова окружают иностранные корреспонденты и просят автограф. Маршал улыбаясь лезет за очками. Он роется в кармане, заглядывает в карман — очков нет. Все бросились искать: одни шарили в кресле — не завалились ли, другие под столом…
Наконец пришла догадка: жуковские очки исчезли как драгоценный сувенир. В эти минуты исчезало всё — чернильницы, карандаши, ручки, которыми якобы подписывал капитуляцию Кейтель. Тем временем Жуков вынул из внутреннего кармана очки в оловянной оправе и хотел уже было поставить свою подпись на клочке бумаги, который ему протянул иностранный корреспондент с черной курчавой бородкой.
Маршал подозрительно посмотрел на этот клочок бумаги и дал рядом стоящему переводчику. Тот сказал:
— Это, товарищ маршал, неоплаченный счет на квартиру в Лондоне.
Жуков вернул клочок корреспонденту. Тогда тот, сконфуженный, быстро достал зелененькую бумажку доллара и протянул ее маршалу.
Образовалась очередь за автографом. Жуков терпеливо подписывал листки блокнотов, а затем, сказав «хватит», ушел. Так ранним утром девятого мая кончилось историческое «особое мероприятие».
Мы вышли на улицу. Никогда не забыть этого свежего майского утра. Кругом тишина. Никто не стреляет. Мир! Мы направляемся в Берлин, а затем в Штраусберг. Первые косые лучи солнца падают на разрушенные дома, улицы, уцелевшие деревья.
В центре на Александерплатц мы увидели обыкновенную кухонную двуколку. Из нее валил пар. Наш солдат в белом халате разливал украинский борщ в супники, чашки, миски, а другой раздавал большие ломти хлеба. Немецкие женщины, стоявшие в очереди, о чем-то переговаривались.
— Давай, давай, — кричали солдаты, — всем хватит, подходи живее! — И впервые мы увидели на лицах берлинцев улыбки.
Кончилась самая ужасная из всех когда-либо бывших войн. Штраусберг встретил нас новой, неорганизованной стрельбой — салютом. Но мы повалились в кровати и под автоматную пальбу уснули так крепко, как не спали давно.