Все это делалось за спиной Советского Союза. Именно тогда антисоветские круги США и Англии попытались пойти на сговор с германскими генералами, чтобы убедить их в том, что англо-американские войска должны захватить как можно большую часть Германии.

Вмешательство СССР сорвало эти замыслы. В самый разгар сговора Даллесу, как снег на голову, пришла из Вашингтона телеграмма с пометкой «срочно, совершенно секретно». Из-за «осложнений, возникших с русскими», в телеграмме предписывалось немедленно прекратить все контакты с германскими эмиссарами. В конце значилось: «Дело следует считать закрытым». И хотя все было «на мази», Аллану Даллесу пришлось дать «задний ход».

Между тем, не зная о новой директиве, Вольф добился у главнокомандующего немецкими войсками в северной Италии генерал-полковника Витенгофа согласия на капитуляцию армии. Уполномоченные для ведения переговоров и подписания капитуляции вместе с Вольфом ехали в Швейцарию, в Люцерн, к Аллану Даллесу, чтобы договориться о деталях поездки в штаб союзников.

Даллес их не принял.

Вольф вернулся в Рим и имел даже тайную аудиенцию у папы Пия XII. Эта комическая встреча тоже не принесла результатов. Посланец Гиммлера сказал духовному вождю: «Вы, великий владыка, видите, как проливается кровь европейской людской силы. Конфликт цивилизованных наций с Востоком, с коммунизмом неизбежен». Папа выслушал Вольфа, осенил его крестным знаменем и молча ушел в свои покои…

И вот теперь Гиммлер делает последнюю попытку договориться, на сей раз без ведома и согласия «фюрера». Он знает, что это будет расценено как предательство, и все же решился на этот шаг. Он и Шелленберг летят в Любек.

23 апреля

Корпус Переверткина сворачивает к рейхстагу. — Советские танкисты на окраинах Берлина. — Первые встречи с жителями Берлина. — Чубук рассказывает. — «Я ненавижу Гитлера». — У врага в подземелье

Как бы ни было коварно и жестоко сражение, как бы оно ни пылало в огне трассирующих пуль, минометов, гаубиц и ракетных снарядов, ночь, спускаясь на землю, глушит его, охлаждает.

Сколько раз я наблюдал, что с наступлением темноты реже слышались перестрелка, свист снарядов, летящих где-то над головой. Бой по приказу ночи утихает.

Поднималось новое утро войны. По неписаным ее законам в этот час просыпался и огонь. Был ли то огонь ураганный, либо беглый, была ли то редкая или, как говорили солдаты, «ленивая» перестрелка, — все равно: с рассветом начинался бой.

Мы снова заехали к генералу Переверткину, с которым наладили хорошие, деловые отношения. Он нам доверял, и этим многое определялось.

Семен Никифорович как никто умел приоткрывать перед нами завесу секретного, но только в той мере, которая могла быть полезна для нашей работы. Не больше. Мы старались укрепить эту веру генерала в нас и всегда делали вид, что не интересуемся его телефонными разговорами, а он делал вид, что не видит, как мы то и дело беремся за карандаш. Вот и сейчас, когда мы вошли, он, улыбаясь, сказал:

— Вовремя пришли.

— Что случилось?

— Очень важное. Только что звонил начальник штаба армии генерал М. Букштынович и сказал, что мне приказано перегруппировать корпус и продолжать наступление, теперь уже с задачей овладеть районом Сименсштадт и выйти на реку Шпрее… Понятно?

— Не очень.

— Мы пойдем не мимо Берлина, а будем брать его, так сказать, за глотку… Сейчас я еду к Шатилову. Поехали…

Генерал быстро надел плащ, и через несколько минут мы осторожно пробирались по разбитым пригородам, мимо горящих домов и машин.

Но Шатилова не так легко было найти. Он менял свой наблюдательный пункт так же часто, как часто менялась ситуация городского боя. Нашли его в подвале одного разбитого дома. Он сидел на перевернутом ящике и говорил по телефону. Лицо его вытянулось, глаза покраснели: сказывались бессонные ночи.

Закончив телефонный разговор, он подошел к генералу Переверткину и доложил обстановку. Генерал его обрадовал:

— Задача меняется…

— Как?

— А вот как, — Переверткин вынул карту, на которой были уже прочерчены пути всех трех дивизий корпуса. — Вы пойдете южнее, в районе Плетцензее… Вот сюда: южная оконечность пригорода Рейникендорф, рубеж восточного колена канала Берлин — Шпандауэр — Шиффартс… Левее вас пойдет 171-я дивизия Негоды.

Шатилов воспринял это известие с нескрываемой радостью и тут же начал отдавать приказания командирам двух своих полков — Зинченко и Плеходанову, пообещав им артиллерийское усиление…

Дела явно шли на лад. В штабе армии генерал М. Букштынович рассказал нам о событиях дня. Он говорил спокойно, поглядывая на карту.

— О действиях нашей армии вам известно, — сказал он и поглядел на нас поверх очков… — Из остального следует отметить стремительный марш наших соседей-берзаринцев. На соседнем фронте армия Рыбалко готовится к форсированию Тельтов-канала.

— А широкий он?

Генерал посмотрел на карту.

— Метров сорок… У противника сильные укрепления. На помощь Рыбалко подошел корпус генерала Батицкого… Там предстоят горячие бои.

— А где армия Лелюшенко?

— Его танкисты успешно продвигаются на северо-запад. Между ними и передовыми частями армии Перхоровича осталось 25 километров.

— Выходит, что Берлин скоро будет в кольце.

— Очень скоро, — сказал генерал.

Мы попрощались. Хотелось пройти по городу, увидеть его жителей, поговорить с ними, узнать, кто же вывешивает спасительные белые простыни, а кто стреляет с чердаков…

Но на улицах — ни души. Вдруг в подворотне большого дома показались женщины. Пожилые немки. Некоторые смотрели на нас испуганно.

— Что вы здесь делаете?

— Дышим, — отвечают они, — дышим воздухом…

Есть два Берлина. Мы это увидели теперь своими глазами. Один — нанесенный на карту, с которой мы каждое утро знакомимся в оперативном отделе штаба, — вот этот, в котором мы деремся сейчас, разбитый американскими бомбами и русскими снарядами. Другой — подземный Берлин, в котором многие месяцы жили, спасаясь от бомбардировок, обитатели столицы. Мы побывали и в этом Берлине.

Подвалы и бункеры. Подземелья. Пещеры. Темно, сыро, душно, тесно… Как сельди в бочке, — люди. Они сидят, скорчившись, поджав ноги, прикорнув на табуретке, прижавшись друг к другу. Молодые женщины, дети, грудные младенцы и престарелые люди, которые все еще хотят жить.

— Это нам дал Гитлер, — усмехнувшись, сказал Вилли Вестфаль, ресторатор. — Он обещал нам весь мир, а дал эту пещеру…

В этих подземельях и жил обыватель Берлина в долгие часы частых бомбардировок. Постепенно с верхних этажей перекочевывали сюда подушки, матрацы, детские кроватки, примусы, сковородки, кастрюли. Вместо постели с пуховиками — теперь узкие нары, вместо деревянных полов — сырой цемент, вместо электричества — коптилки.

Несколько месяцев назад асы английской авиации разбомбили водокачку и электростанцию. Исчез свет, нет газа, нет воды, нет отопления.

Немцы теперь поняли, что такое война. Она пришла на их землю, в их столицу. Война разворотила их быт, их квартиры, обжитые отцами и дедами, целыми поколениями приобретателей и стяжателей.

Ограбив всю Европу, Гитлер подкармливал своих верноподданных. Они жили в чаду и дурмане побед. Они называли себя нацией солдат. Почти в каждой квартире на почетном месте две большие фотографии. На одной — глава фамилии с будущей женой в подвенечном платье, на другой — он же в солдатском мундире — кайзеровском, рейхсверовском или эсэсовском. В золоченых рамках висят снимки парадов, смотров, учений. В них обязательно присутствует член семьи, господин ефрейтор, а то и офицер.

И вспомнился рассказ Максима Чубука.

— …Мне повезло, — сказал он, — наш полк шел как раз по направлению Фогельзанга — родины коменданта Малиновой Слободы — лейтенанта, который — помните, я вам рассказывал — издевался над нами. Ну, я подумал: доберусь я до тебя!

И действительно, вышло так, что не только полк, но батальон, в котором служил Максим Чубук, атаковал небольшой городок Фогельзанг. Когда огонь приутих, Максим обратился к командиру батальона: