— Вон! — кричит. — Берегись у меня!

Только Моисеенко не испугался, а ткачам сказал:

— Что же вы смотрите, как вас обворовывают? За себя надо уметь постоять.

Рабочие боялись увольнений и молчали.

На следующий день после стычки Моисеенко с браковщиком подошла к нему ткачиха:

— Анисимыч! Погляди мою машину. Нитки рвёт. Я тебе заплачу.

Моисеенко машину ей наладил.

— А насчёт денег, — говорит, — детишкам одежонку купи.

Казарма за чугункой — так называли железную дорогу — была двухэтажная. Рабочие казармы строили на века. Кирпич брали хорошо обожжённый, тёмно-красный.

В каждой каморе окно, двухэтажная кровать и полати. В одной каморе жили по две и по три семьи. Коридоры в казармах длинные, гулкие.

Чтение книжки про Стеньку Разина устроили в коридоре. Жильцы вынесли из камор лавки, табуретки, а чтец расположился на подоконнике.

Книжка была написана стихами, но все слушали затаив дыхание.

Пётр Анисимович читал громко, взмахивал рукой, когда место ему особенно нравилось.

Так говорил Разин поднявшимся на бояр крестьянам.

Когда чтение закончилось, пошли разговоры.

— Стенька-то! — удивлялись рабочие. — Мы думали — злодей и душегуб, а он нашего поля ягода, за бедных стоял.

— А кто говорит, что он злодей? — спросил рабочих Пётр Анисимович и сам же ответил: — Попы так говорят. Разин против попов выступал, потому что они боярам да купцам — первые подпевалы. Другое дело Степан Тимофеевич! Сам погибал, а думал о всех бедных. Как им помочь в жизни. У нас вот нет своего Разина, и мастера совсем сели рабочему человеку на шею. Штрафы пишут ни за что. В любой день и час могут с работы прогнать, из казармы на улицу с детишками выкинуть.

Ваня-приютский так слушал, что даже на цыпочки поднялся, а Пётр Анисимович, никого не боясь, говорил:

— Мы всё думаем, авось да небось. Только никто о нас не позаботится. Хозяину, что ли, мы нужны со своим горем?

— А ведь верно! — сказал ткач-старик. — Рука в ремень попадёт, и будешь весь век милостыню под забором просить. Никому до нас дела нет!

— Пора нам организовать хотя бы маленький кружок для защиты себя! — сказал Пётр Анисимович. — Давно пора.

И тут появился хожалый — хозяйский человек.

— Что за сборище?

— Книжку читаем, — сказал Моисеенко и показал хожалому журнал.

— «Вестник Европы», — прочитал тот. — Что ж, книга для чтения вполне дозволенная.

Казарменские ребята поманили Ваню-приютского в тихий уголок, под лестницу.

— Айда Анисимыча провожать?

— Да ему же недалеко.

— Недалеко! На прошлой неделе он в тридцатой казарме читал про Стеньку, пошёл домой, а на него четверо напали. Только наши казарменские следом шли, не дали Анисимыча в обиду.

Прячась за домами, приютские и казарменские ребята проводили Моисеенко до казармы.

— Кто же нападал на Анисимыча? — спросил Ваня казарменских. — Он, чай, не купец. Денег у него нет.

— Соображать надо! — сказали казарменские. — Бандюг подослали, потому что Анисимыч правду людям говорит.

Решили приютские ребята промеж себя охранять правдивого человека Анисимовича.

На тайной сходке ткачи и прядильщики договорились, что 7 января они на работу не выйдут. Но страх перед фабричным начальством был ещё велик. Как только раздался гудок, все отправились на фабрику.

Сторожа были предупреждены. С дубинками они стояли возле проходной и не давали рабочим задерживаться.

Моисеенко стоял поодаль, и горько ему было видеть, как, понурясь, идут рабочие на фабрику.

— Рабские души! — Моисеенко в сердцах кинул шапку на снег.

К нему подошёл ткач Волков.

— Не ругайся, Анисимыч. Видно, предатель был среди нас на сходке. Сторожей нагнали. Я посчитал — их тут больше двухсот человек.

— Их двести, а нас — восемь тысяч! — Моисеенко решительно запахнул зипунок. — Ладно, ещё поглядим, кто кого.

Волков и Моисеенко пошли на фабрику.

Приютские ребята, сидевшие, как воробушки, на деревьях, попрыгали в снег, побежали следом.

Машины уже были пущены, фабрика работала. Завидя Моисеенко, ткачи потянулись к нему.

— Сторожей с дубьём напугались? — сердито спросил ткачей Моисеенко.

Ткачи виновато молчали.

— Вот что, братцы! — крикнул Волков. — Ничего страшного, станки и теперь можно остановить.

— А потом что?

— Морозов приедет, губернатор, жандармы. Подадим губернатору наши требования. Чтоб Морозов не отвертелся.

— Тихо! — крикнули. — Младший мастер идёт.

— Почему не работаете? — спросил мастер. — Собираться запрещено.

— Ты, милый человек, — сказал из толпы Моисеенко, — шёл бы отсюда. А то ненароком зашибём.

Мастер постоял и, словно вспомнив что-то важное, быстро ушёл.

— Ура! — закричал Ваня-приютский.

Он подбежал к Моисеенко.

— Дядя Анисимыч, я знаю, как погасить газ.

Электричества ещё не было, фабрики освещали газовые горелки.

— Я тоже знаю как, да ведь высоко. Лестница нужна, — сказал ткач. — Станем брать лестницу, мастера увидят.

— Нас, малолеток, вон сколько. Мы на плечи друг дружке встанем и закроем кран. Пусть только горелки в первом ряду пригасят, чтоб не так видно было.

— За дело! — сказал Моисеенко.

К Моисеенко подбежала Марфа-ткачиха.

— Что, мужики, сдрейфили бунтоваться?

— Не сдрейфили, — сказал весело Моисеенко. — Заверните поскорее горелки в первых рядах станков.

«Началось!» — подумал Ваня.

Горелки гасли одна за другой, помещение погружалось в полумрак.

— Скорее! — скомандовал Ваня приютским.

Ребята собрались возле газовой трубы. На плечи Грине вскарабкался Миня, на Миню встал Кочеток и… не дотянулся до крана.

Ваня помогал Грине, увидел, что дело плохо, вскарабкался, как кошка, по спинам ребят и закрыл кран.

Стало темно.

Грохочут в темноте машины, словно поезд в тоннель нырнул. И разом тысячеголосый вопль:

— Выходи!

— Что делаети-и-и?!

— Выходи!

— Не тро-о-о-нь!

Станки умолкали. Моисеенко бросился на второй этаж выпроваживать людей.

— Смелее! Смелее, ребятки!

— Бабы, за мно-о-ой! — Марфа за грудки схватила какого-то мужичонку. — Останавливай машину! Глаза выдерем!

— Да как же…

— Не побаивайси-и-и! — И по шее мужичку-то, к дверям его.

Со второго этажа Моисеенко вернулся на первый.

Сторожа закрыли боковые двери, в главных — давка. Столкнулся с Волковым.

— Из прядильного корпуса были двое, просят, чтоб к ним пришли и остановили работу.

— Айда! Только дворами надо пройти, не то сторожа перехватят. Кто короткую дорогу знает?

Ваня-приютский со своими мальчишками тут как тут:

— Мы знаем!

— Веди!

Прибежали в чесальню.

— А ну, ребятки, кончай работу! — закричал Анисимович. — Ткачи уже все на улице.

Рядом объявилась Марфа. Высокая, руки длинные. Платок сбился, головой тряхнула, косы — двумя золотыми молниями.

— Кто хлипенький? Подходи, сопли утирать буду!

Засмеялись. Рванулись, как ребятишки, к выходу, толкая, наминая друг другу бока.

А Марфа уже ворвалась в прядильный корпус. Отодрала от машины иссохшую дрожащую прядильщицу.

— Чего ты прилипла к ней! Она же, машина твоя, как паук — всю кровь твою высосала. Ступай домой, в зеркало поглядись.