Синело небо, снег играл искрами.

В избе, сооруженной Стеллером и приданными в помощь казаками, где при полном любопытстве всех жителей Большерецкого острога учились грамоте казацкие и камчадальские дети, топилась печь.

От дыма Стеллер закашлялся. Навстречу из синевы выплыл учитель Иван Гуляев, рослый, с добродушным лицом и веселыми усами.

Он помог ему раздеться. И в минуту, едва Стеллер, зайдя за перегородку, кашлянул и сказал: «День добрый», к нему кинулись ребятишки. Они облепили этого долговязого, на вид замкнутого человека. Стеллер гладил мальчишек по вихрам, они что-то кричали наперебой, он же ничего не понимал среди шума и гвалта.

Урок мог показаться странным для Московии да Петербурга. Дети сидели на длинной низкой лавке за таким же длинным столом. Перед ними лежала береста. Придерживая ее пальцами, чтобы не скрутилась, ученики, пыхтя, выводили буквы. Бумаги не имелось, и для упражнений особо выделанная береста вполне годилась.

Иван Гуляев подходил к каждому и, если был доволен, говорил: «Молодец». Особое пристрастие он имел к камчадальским мальчишкам.

— Господин Стеллер, — говорил не раз Иван Гуляев, — камчадалы — способнейший народ. В учебе преуспевают, очень сообразительны, и при том каждый знает столько сказок, что, наверно, всасывает их с молоком матери.

Стеллер соглашался. Да, камчадалы ничуть не хуже африканцев. Их только обучить, не бросать на произвол судьбы. Они принесут России громадную пользу. Поэтому с особым рвением Стеллер заботился о школе.

Учителем пригласил Ивана Гуляева, ссыльного. Его упрекали: не вызовет ли такой выбор недовольства у высшего начальства. Раз Гуляев на Камчатку сослан, то замешан в дворцовых интригах… Опасный человек. Стеллер возражал: лишь бы грамоте учил… К тому же Иван Гуляев беднейший в остроге, того и смотри с голоду ноги протянет, а он еще молод. Пусть заработает. Да, в конце концов, кому какое дело! Школа частная, и это его, Стеллера, забота, кого и на какие средства он будет содержать и учителя, и школу, и учеников.

После урока Иван Гуляев беседовал со Стеллером.

— Аз да буки усвоили… На лету ловят. — Пощипал усы. — Только вот… — улыбнулся виновато, потер руки, — дров бы, не хватает, а казаки на выпивку просят…

— Сколько?

Полез было в карман, но вспомнил, что именно деньги он и забыл дома, насупился и сердито буркнул:

— К вечеру зайдешь.

И стал натягивать шубу.

Гуляев помогал, говоря успокаивающе:

— Дровишки можно растянуть…

— Ты что, детей поморозить хочешь? — вспылил Стеллер.

— Да, да, именно школы, — горячился Стеллер. — Дети везде одинаковы. А грамотны они или нет, от них сие не зависит! Все решают условия. И не говорите — камчадалы… В науке все равны. Тому пример ученики Петра.

Стеллер любил в спорах прибегать к ссылке именно на Петра. Царь, о котором даже после его смерти говорит вся Европа с почтением, да нет, даже с трепетом, внушал ему уважение. Кроме того, именно Петр послал первую экспедицию на Камчатку. И хотя она не смогла выполнить всех возложенных на нее задач, что ж, вторая экспедиция, для участия в которой пригласили его, Стеллера, блеснет такими открытиями, о которых заговорит весь мир. Он уверен в этом.

А сейчас шел спор о камчадалах. Мартын Петрович Шпанберг, умница в морской науке, обольстительный офицер для женщин и вздорный человек в мужской компании, потому что после бутылки вина лез в драку, обвиняя всех в непочтительном отношении к своей особе, язвительно шутил:

— Что вы носитесь со своей школой? Добро бы она прибыль давала. А так… Я просто не понимаю вас… Образованный человек и вдруг — благотворительность… Им бы чего попроще. Скажем — ать, два.

Шпанберг в восторге щелкнул пальцами.

— И на самом деле — ать, два…

Стеллер, не любивший насмешек, поджал губы, однако с упрямством продолжал:

— Школы будут по всей Камчатке. В Большом остроге — только первая ласточка. В Верхнем, в Нижнем построить… На Тигиле. Учителей найдем. Сам обучением займусь. Надо поднять этот народ. Он ко многому способен.

— Даже детей рожать, — вставил Шпанберг.

— Вы далеко заходите!

— Милый мой, — попытался смягчить гнев Стеллера Мартын Петрович, положив руку на его плечо. — Милый мой. Мечты ваши — утопия. Поймите меня. Камчатку я знаю. Здесь нужны тысячи, а у вас их нет. И школа в Большом остроге прогорит, и будете вы осмеяны прежде всего камчадалами. Русские поймут. Камчадалы — нет. Не спорьте…

Поняв всю безнадежность разговора со Шпанбергом, недовольный собой, что не сумел ничего доказать лейтенанту, Стеллер оборвал разговор. Они могли бы разругаться, но тут появился Иван Гуляев, вежливо поклонился Шпанбергу, на что последний ответил небрежным кивком, и его всегда румяное лицо поскучнело. В присутствии худого Гуляева он казался себе маленьким, хотя был среднего роста и широк в плечах.

— Я посоветоваться, — обратился Гуляев к Стеллеру.

Лицо Шпанберга побледнело. В его присутствии… ссыльный… на равных… И как это Стеллер, ученый, всеми уважаемый, позволяет советоваться? Не лучше ли приказать, а там — ать, два. Так надежнее и проще. Пренебрежительно скривив пухлые губы, он церемонно раскланялся, и от его взгляда не ускользнуло, что Иван Гуляев подавил усмешку, а Стеллер еще больше нахмурился и стал похож на взбитого ветром воробья, только очень большого.

А дела со школой были совсем плохи. Не только не хватало дров — можно заплатить казакам, и дровами завалят, — но и чистой бумаги. Береста хороша, но сколько же можно писать на этих хрупких прозрачных листочках… Пора детей приучать к бумаге. Придется в приказной избе кланяться, авось уважат. И судьба велит идти самому, у Гуляева прав никаких… Тут еще камчадалы на реке Утхолок взбунтовались. А здешние детей из школы забирают. Дома помогать надо, говорят. Шаманы в бубны ударили: портят русские детей.

Пришел камчадал в школу, говорит:

— Детей наших с собой возьмете, да-да? Так ли?..

Стеллер камчадала усадил на лавку, вложил в руки перо, сказал:

— Пиши.

Повертел камчадал недоуменно перо, пальцы чернилами испачкал, крестик кое-как вывел. Ничего больше не получается.

— А твой сын писать умеет. Смотри. — Стеллер подал берестяной листок.

— И-и-и-и! — удивленно протянул камчадал и с любопытством стал разглядывать сыновье письмо. — Большим человеком будет, шаманом будет.

— Хоть и шаманом, — вздохнул Стеллер. — Но ты сына приводи и с сородичами поговори, пусть не боятся. Ты же видел, ему здесь хорошо.

Кивнул головой камчадал, ушел. Назавтра полная школа, на лавках еле умещаются. Стеллер радуется, Иван Гуляев пот со лба утирает, в усы усмехается: пошли дела.

Стеллера растолкали ночью. Узнав, что от Беринга из Петропавловской гавани пакет доставили, быстро оделся.

Острог будто и не засыпал. Горели факелы, грызлись собаки.

Перед приказной избой спорили о чем-то казаки. Завидя Стеллера, поклонились.

— Что происходит? — спросил Стеллер.

— Камчадалов привезли вот… Изменников утхолоцких…

— Где они?

— В казенке, — ответил тот же простуженный голос.

Дверь приказной избы распахнулась, вышел нарочный.

Стихли, думая, что о чем-нибудь известит. Нарочный молчал и держался независимо. Лишь поинтересовался, где отхожее место.

В приказной избе дым стоял коромыслом, хоть топор вешай. Читали приказ капитана Беринга. Он был коротким: камчадалов держать в строгости.

Приказной дьяк, командир острога и десятник кляли иноземцев: хлопот и так полон рот, а тут за ними наблюдай да корми.

— Каков срок? — поинтересовался Стеллер.

— Пожизненно или до виселицы, там видно будет… Распорядятся, — прогудел дьяк и так зевнул, что всем враз захотелось спать.

Стеллер не мог до утра глаз сомкнуть, все ворочался. Он думал: «В школу с таким трудом детишек затащил, уже и налаживаться началось все, а тут вновь распри. Что восстали — плохо. Только в острог заложников везти зачем? Ну накажи со строгостью. А так ведь помрут в казенке. В юртах детей полно… Тоже помрут… Мужчин не будет, женщин не будет, захиреют острожки… Надо выпустить».