- Ложись! - крикнул Дремов Олейникову, и на бегу хлестнул автоматной очередью под откос. И тотчас нарушитель, тяжело подламывая ветки, осел. Дремов бросился к тому месту, куда только что стрелял, вгорячах склонился над неподвижным телом на земле, и в это время совсем близко, метрах в двадцати от распластавшегося врага, раздался выстрел второго…

- Достань его, не дай уйти,- прохрипел Дремов напарнику, неестественно, кулем обрушиваясь на убитого врага, будто занимая положение для стрельбы лежа.

Олейников навскидку ударил очередью туда, где вспыхнул огонь, и не снял пальца со спускового крючка, пока не увидел, как от ели, словно пласт коры, отвалилось чье-то грузное тело. Олейников выждал еще, поводя стволом вправо и влево, но за КСП было тихо. Молчал и Дремов. И тогда сразу встала перед глазами Олейникова подогнутая фигура старшего наряда, осевшего на землю.

- Саня, Санька! - бросился Олейников к Дремову, низко склонился над ним, лихорадочно повторяя: - Ну, чего ты? Чего, а? Слышь, нет? Постой-ка, я тебе подсоблю. Ты тяжелый, я знаю, но я попробую… Надо лицом кверху, чтобы не задохнуться…

Олейников все подхватывал и подхватывал сержанта под мышки, силясь перевернуть его лицом кверху, но ослабевшие руки не слушались.

- Ну, задело малость, царапнуло, дело ясное,- шептал парнишка.- Внезапно споткнулся на полуслове: - Са… Санька!

Дремов лежал на спине убитого им врага, распластав в стороны руки, будто из, последних сил старался удержать его. Автомат ткнулся стволом в землю. Тут же лежал на боку фонарь, обмотанный изолентой, и из него, мерцая, струился свет.

Олейникова била крупная дрожь. Сглатывая горячие слезы, он некоторое время сидел без движений. Неимоверным усилием он все-таки заставил себя подняться - надо было обследовать место нарушения. Словно забыв об автомате, держа его на весу за ре-мень, он все ходил в жуткой тишине по кругу, готовый закричать от малейшего шороха, броситься напролом через лес.

Лес был нем. Олейников сжал ладонями виски: в ушах звенело. Придя в себя, успокоившись, он неимоверным усилием подхватил сержанта под мышки, перевернул на спину.

Лицо Дремова, даже залитое кровью, еще хранило сосредоточенное выражение.

- Все уже, Сашок, никого нет, уложили мы их обоих,- приговаривал Петр, тоненько всхлипывая и не замечая слез.- Теперь вставать надо, слышишь? Надо идти. Нельзя же так - не вставать, мы к своим должны идти. Ведь тебе же командовать надо, а? Ну, хочешь, я местность погляжу? Я сейчас, мигом…- Олейников шарил рукой по земле, не попадая на прибор ночного видения, захватывая в горсть комья холодной земли, пересохшие, ломкие листья…

Дремов молчал. И Олейников медленно подобрал замершую свою руку, втянул голову в плечи. Некоторое время он без движений сидел на мерзлой земле, положив голову сержанта себе на колени. Затем, почувствовав холод и озноб, снял с себя шапку, осторожно подсунул под голову Дремову и, шатаясь, поднялся,- надо было немедленно сообщить о случившемся на заставу…

Обо всем этом Олейников, путаясь и делая частые остановки, рассказал старшему лейтенанту Завьялову, прибывшему в район погранзнака с тревожной группой. Тотчас обследовали место происшествия.

Нарушитель, убитый Дремовым, был одет в темно-синее двубортное демисезонное пальто. На вороте четко выделялись эмблемы и петлицы лесника. Под полой, в кармане форменного кителя защитного цвета, обнаружили документы: диплом об окончании лесного техникума, справку, выданную ему лесничеством - все это несомненная фальшивка.

Другой нарушитель, находившийся в резервной зоне за контрольно-следовой полосой, был одет в пальто на меховой подкладке, под которой оказался еще один пистолет (первый, длинноствольный, был зажат в руке), плоская фляга со спиртом, пробитая пулями, портативная рация.

«Фундаментальная подготовка»,- заторможенно, как во сне, подумал Завьялов, еще до конца не осознав непоправимости случившегося.

Тревожная группа, еще до прибытия личного состава заставы, поднятой по тревоге, тщательно осмотрела местность - никаких других подозрительных следов, кроме оставленных двумя нарушителями, не обнаружила. Пора было возвращаться домой.

3

На заставе все были на ногах. Кем-то оповещенные, сюда же пришли Наталья Савельевна, Лена. Ни о чем не подозревая, носились, мешаясь у всех под ногами, Ирочка и Оленька - их дети. Заплаканные глаза женщин, их опухшие от слез лица действовали на всех угнетающе, но никто не решался запретить им здесь находиться.

- Немедленно по домам! - распорядился Лагунцов, опасаясь, что нервозность и горе, охватившее женщин, невольно передадутся солдатам. Женщины безропотно повиновались. Лагунцов проводил их до выхода. В ту же минуту какая-то сила отрезала его от окружающего, повела к двери, за которой находился Дремов.

Дремов лежал на сдвинутых столах под красными скатертями в ленинской комнате. Наспех убранные со столов альбомы, в разное время подаренные заставе, лежали стопкой на табуретке, прижав своей тяжестью край откинутой и натянувшейся темной шторы, и Лагунцову эта деталь бросилась в глаза первой.

«Как траурный флаг»,- вдруг подумалось Лагунцову.

Пуля прошила сержанта навылет, темные волосы на затылке спеклись, выглядывали в разные стороны скатавшимися сосульками.

- Из отряда выехали? - не оборачиваясь, спросил Лагунцов у Завьялова.

На замполите после утренних событий не осталось лица: серые запавшие щеки, в красных прожилках глаза, плечи опущены. Он стоял напротив Лагунцова, сцепив руки, отрешенный, ушедший в себя.

- Сообщили,- вдруг ответил замполит. Голос у него был усталым.- Уже выехали…

Лагунцов поднял на замполита глаза, ни о чем не спрашивая, пристально посмотрел на него. Как ему в эту минуту хотелось сказать: «Держись, Николай, как бы муторно ни было на душе»! Но ничего не сказал, только тяжело, боком протиснулся к двери и вышел.

У порога, не решаясь войти, толпились солдаты. И Кислов, ближайший друг Дремова, и все остальные смотрели на капитана с надеждой. Каких слов ждали они от него? Если бы он мог снять с них этот тягостный груз!.. «Как все повзрослели за день!» - подумал о них капитан. Вот тебе и старый-престарый отрывной календарь… Нет, не просто листки, обозначающие ушедший день, опадают с него. Опадает все мелкое, пустое, давая взамен что-то незыблемое, вечное, как жизнь - от ее начала и до конца… В эти минуты Лагунцов особенно ценил в своих подчиненных сдержанность, умение, стиснув зубы, пройти в двадцать лет и через такое испытание…

- Где Олейников? - спросил капитан, ни к кому конкретно не обращаясь.

- В беседке,- ответил Кислов.- Спать не идет…

- Не оставляйте его одного,- на всякий случай предупредил капитан, хотя напоминание было излишним.- Пусть кто-нибудь все время находится с ним, слышите?..

Солдаты нехотя поднимались по винтовой лестнице в казарму. Их приглушенные шаги напоминали едва слышную печальную мелодию, и звон дюралевых уголков на ступеньках отдавался в ушах, как скорбный к ней аккомпанемент.

Геннадий Кислов, ближайший друг Дремова, остановился на нижней площадке, молча, повернувшись вполоборота, смотрел в лицо капитану. «Иди! - хотелось крикнуть Лагунцову.- Чего травишь душу? Иди!» Но он лишь тихо сказал:

- Ничего уже не поправишь, Гена…

Лагунцов вошел в дежурную - запрашивала соседняя застава.

Капитан Бойко, вызвавший Лагунцова по рации, в подробный разговор не вдавался, и Лагунцов был благодарен ему за это. Согласно кивнул, словно видел друга перед собой, когда Бойко сказал:

- Трудно тебе, брат, придется…

«Если бы только трудно!..- подумалось Лагунцову.- Виктор Петрович Суриков, начальник отряда, как-то сказал: «Запомните, Лагунцов, в погранвойсках слово «трудно» употребляется без превосходной степени, и русский язык вовсе тут ни при чем. Трудно - просто трудно, и по-другому - никак».

- И по-другому - никак,- задумчиво повторил Лагунцов, выходя из комнаты дежурного в коридор.