Сангвиний был создан из психически резонирующего кристалла – как и все отголоски тех, кого убили на борту «Мстительного духа» за его долгую историю. Подобные образования, словно изморозь, покрывали коридоры и залы по всему кораблю, и чаще всего они появлялись после боя или путешествий по бурям Ока. Я уже привык к ним – именно их мы в первую очередь увидели, когда только пришли на «Мстительный дух» в поисках Абаддона. Лишенные разума статуи из мутных кристаллов было несложно игнорировать, если только вы не оказывались достаточно глупы, чтобы прикоснуться к ним. Будучи задетыми, они «пели», психически передавая застывшие образы и ощущения своей смерти, тратя на эти бесполезные выдохи остатки энергии своей души. Этот феномен ненадолго увлек меня, однако вскоре я счел его не стоящим внимания.

Сангвиний умер на борту «Мстительного духа», и его призрак остался здесь. Пропитанная варпом сталь корпуса корабля возрождала примарха вместе с прочими павшими. Я уже не в первый раз видел хрустальную тень Сангвиния. Однажды я разбил ее, заинтригованный силой кристаллических обломков, и один из них теперь был гладким камнем на головке эфеса моего силового меча, Сакраментума. Кристаллический примарх всегда появлялся заново то здесь, то там, точно так же, как всегда восстанавливались другие разбитые хрустальные мертвецы на корабле.

Проходя мимо коленопреклоненного ангела, Ашур-Кай склонил голову, отдавая дань уважения муке, вытравленной на безупречном лице цвета непрозрачного алмаза. Большинство остальных проигнорировали Сангвиния – за исключением Леора, который при виде него страдальчески ухмыльнулся. На ходу он лениво махнул своим цепным топором. Зубья оружия коротко взревели, вгрызлись в одно из огромных крыльев и откололи его от тела.

Я ощутил спазм психической передачи, исходящей от хрустального призрака – укол ложной боли пси-кристаллов.

– Еще одна славная победа, – поддел я брата. Тот с усмешкой обернулся и подошел ко мне. Подлинного веселья в его глазах не было.

Первой неожиданностью стало то, что к собранию присоединился Илиастер. Его иссохшее лицо и клочковатые остатки волос придавали ему сходство с напрочь лишенным юмора черепом. Взгляд его впалых глаз обошел уже собравшихся, и он кивнул, соблюдая формальность, которая, как ему вскоре предстояло узнать, в этом кругу не требовалась.

– Я в Эзекарионе, – произнес он своим голосом, напоминавшим о гробнице в пустыне.

Никто из нас не стал возражать. Его приветствовали кивками, несколько кулаков ударили по нагрудникам. Он также остановился при виде теперь уже однокрылого воплощения мертвого примарха, опустившегося от боли на колени под штандартами старых войн. Осмыслив увиденное, он не стал уродовать его, а просто обошел стороной и точно так же вобрал в себя историю, свисавшую с готических перекрытий.

Эти встречи командиров Легиона были наиболее заметным проявлением усилий создать порядок из хаоса. Нам предстояло обсуждать линии снабжения, ресурсы, технику, формации, численность экипажей, цели, обязанности… Говоря кратко, мы собирались вести себя так, словно мы – организованная боевая сила, а не разрозненное сборище лидеров группировок, объединенных в мире, где не работают физика и военная логистика. Каждый из воинов высказался бы от себя, описав свой вклад в дело. Абаддон, в свою очередь, провел бы совет сравнительно тихо. Он знал, как ценно позволять младшим командирам потренироваться в руководстве и – как и во всякой армии – извлечь пользу из соперничества между ними. Офицеров побуждали не просто выслужиться перед Абаддоном и заслужить его нечастую похвалу, но также превзойти свершения группировок сородичей, чтобы произвести впечатление на Эзекарион и постараться послужить высшему командованию Легиона.

Абаддон раздавал комплименты осторожно, однако одно всегда было очевидно: чаще всего неизменно награждали тех воинов, кто гасил соперничество внутри своих отрядов при помощи харизмы, убийств или ритуальных вызовов – тех, в отношении которых можно было рассчитывать, что они будут сражаться безотказно и не отбросят план сражения ради собственной кровожадности или же вняв зову Богов. Им доставались наиболее почетные и славные роли в каждой атаке, и Эзекарион в первую очередь опирался на них, чтобы обеспечить победу. Они становились становым хребтом Черного Легиона.

Можете не сомневаться: налетчикам, исходящим пеной в бою, и вероломным наемникам находится применение в любом конфликте, но Абаддон всегда хотел, чтобы Черный Легион был не просто очередным сборищем воющих рабовладельцев и распевающих псалмы разбойников. Такое – обычное дело в наших рядах, однако мы не позволяем, чтобы оно нас определяло. Допусти мы подобное, никакая настоящая организованность не была бы возможна.

Никто из нас не удивился, когда вошла Мориана. Единственным неожиданным в ее появлении было то, что она не находилась рядом с Абаддоном. Она не стала как-то особенно обставлять свой приход, просто вошла в громадные двойные двери и заняла место возле Телемахона, который сохранял точно рассчитанную безразличность. Она приветствовала его, на мгновение положив руку поверх наруча. В этом жесте было что-то сестринское. Их головы склонились друг к другу, ведя беседу шепотом. Говоря, она улыбнулась, и его аура вспыхнула в ответ маслянистым свечением злого веселья.

Мы стояли неплотным кругом – вместе, но порознь, как было у нас неофициально заведено. Фальк, Первый. Саргон, Второй. Я, Третий, Телемахон, Четвертый. Леор, Пятый. Ашур-Кай, Шестой. Кераксия, Седьмая. Валикар, восьмой. Вортигерн, Девятый. Амураэль, Десятый. Илиастер, Одиннадцатый. И Мориана: хотя она ничего на этот счет не сказала, но очевидно Двенадцатая.

Последним был Эзекиль, вошедший под протяжное скрежещущее рычание своего терминаторского доспеха. На сборах наших отрядов он всегда занимал центральную позицию, привлекая к себе все взгляды и обращаясь к собравшимся массам. Здесь же, среди доверенных сородичей, он просто встал в образованный нами круг.

Меня вновь поразило, как невообразимо он устал. Если мы ожидали, что время, проведенное наедине с Морианой и пророчествами с ее змеиного языка, придаст ему новых сил и знаний, то были одновременно и правы, и нет. В его глазах пылала ярость – ярость вновь появившейся целеустремленности, однако это была сила человека, находящегося на краю гибели. Что бы ни омолодило его, будь то знания или нечто более темное – оно также и пожирало его заживо.

– Флот направится к краю Ока, – распорядился он. – Мы объявим войну Империуму и трупу, что восседает на его троне. Если у нас на пути встанут Черные Храмовники Сигизмунда, мы сокрушим их. Если против нас выйдет Тагус Даравек, мы уничтожим его. Если кто-то из вас хочет о чем-нибудь спросить, сейчас подходящее время.

Он настолько буднично объявил о своих намерениях изменить Галактику, что некоторые из нас, включая меня самого, улыбнулись. Но, как и ожидалось, все взгляды обратились на меня – в уверенности, что я заговорю первым. Впрочем, на сей раз это сделал Ашур-Кай.

– Мы готовы, Эзекиль. Все проводники по пустоте и колдуны на борту каждого из кораблей армады готовы преодолеть трудности.

Я понимал, какое бремя он несет на своих плечах, и на мгновение ощутил укол сочувствия. Он вел войну, в которой я не мог ему помочь – куда сложнее наших игр убийц. Ему нужно было вывести Легион из не-реальности в реальность, пробив нам дорогу на свободу из тюрьмы, которую держали запертой сами Боги.

– Я верю в вас и полагаюсь на вас, – торжественно ответствовал Абаддон.

– Благодарю тебя, брат, – произнес Ашур-Кай, склонив голову.

Абаддон обвел круг взглядом:

– Кто еще?

Все снова посмотрели на меня, но я не высказался и вторым. Эта роль досталась Амураэлю.

– Мы идем на Империум, – сказал он. – Событие, ради которого мы сражались и проливали кровь, наконец-то происходит, и каждый воин на флоте готов. За пределами этого корабля нашего сигнала к выходу ожидает столько звездолетов, что хватит на Легион. Но я спрашиваю тебя, как брат брата – почему мы объявляем войну Империуму сейчас?