Так.

— Дин, мы расстались с тобой прошлым вечером. Какая тебе разница?

— Ага, ну, ты могла и соврать мне, — он вытирает открытые губы ладонью и убирает с лица свои черные волосы. — Почему ты не можешь ему сказать, чтобы он отстал? Ты трахаешься со мной, но я знаю, что по ночам ты пробираешься в его комнату и делаешь там что? Ты и с ним тоже трахаешься?

Я задумываюсь над тем, когда я стала девушкой, которая скрывается за черной шапочкой и серой толстовкой, разорванной по краям, и которая позволяет, чтобы на нее кричал ее бывший парень.

Я не реагирую на то, что Дин матерится, на его обвинения в том, что я все делаю неправильно. Вместо этого я пялюсь на свои руки и серые рукава, которые натягиваю на них. В сером я чувствую себя комфортно. Черный цвет предполагает что-то плохое, белый предсказывает что-то хорошее, но серый, серый это просто цвет между теми двумя, который, так же, как и я сама, никогда не вписывается ни в какие стандарты. Серый — мой цвет, потому что это цвет моей жизни, облаков надо мной.

Когда я начала рассматривать свою жизнь как разные оттенки серого?

Случилось ли это тогда, когда умерли мои родители?

Или это произошло уже позже?

Нет, я знаю, когда это началось. Это произошло прошлым летом и стало самой большой ошибкой в моей жизни.

Кто-то стучит по окну со стороны Дина и машет ему двадцаткой.

— Оставайся в машине, Куинн.

Пока Дин общается со своими клиентами, я сижу внутри машины с открытым окном, слушая разговоры собравшихся на лужайке, которые думают, что я их не слышу. Мне нужно было бы выбраться из машины и уйти, но я сижу здесь, поглощенная разговором снаружи.

— Вы верите этим двоим? — девушка указывает на Дина, подносит к губам свой стаканчик и делает глоток.

— Дину и Бренту? — спрашивает вторая девушка, развернувшись и уставившись на черную «Импалу», в которой сижу я, а Дин стоит, прислонившись к капоту.

— Нет, я имею в виду, Дина и Куинн. Они выглядят как-то… Не знаю, странно.

В любом случае, что вообще является нормальным?

Эти девушки сами-то знают это?

Каково определение этого слова?

Я думаю, что для каждого оно означает что-то свое.

Большинство людей сейчас считают меня кем-то вроде изгоя. Они скажут: «Ох, посмотрите на нее, она несчастный трудный подросток, потому что ее родители погибли в автомобильной аварии».

В течение долгого времени я получала особое обращение и экстра внимание. Не то, чего я хотела в тот момент, но мои родственники даже прислали мне экстравагантный подарок на день рождения и сотни баксов в подарок на Рождество, чтобы компенсировать мою потерю. Я не знаю, пытались ли они таким образом подтолкнуть меня к тому, чтобы я жила с ними, а не с Эмери, но спустя некоторое время это прекратилось, и жизнь стала такой, как была раньше, только без родителей.

Нам с Эмери удалось сохранить дом, в котором мы росли. Жизни обоих наших родителей были застрахованы, поэтому страховка окупила дом, и деньги были внесены в мой трастовый фонд на колледж.

Со своей половины денег Эмери купил рыбацкое судно и начал свой собственный бизнес, поэтому мог заботиться обо мне сам. И тогда со стороны казалось, что все получилось, но в реальности все было совсем не так.

Я была в восьмом классе, когда поняла, что, несмотря на веру, что все будет хорошо, я уже никогда не смогу быть такой, какой была до этого происшествия. Сказать, что я испытывала чувство вины из-за того, что выжила, ничего не сказать. Я, как неустойчивый склон холма с потенциальной возможностью схода земли.

Я продолжаю наблюдать за группой первокурсниц, подслушивая их через приоткрытое окно.

По их хихиканьям становится понятно, что они в восторге, что находятся здесь, в доме у выпускника. Полагаю, что в некотором роде я даже не могу их винить, потому что, будучи первокурсницей, я была точно такой же, как они.

Одна из них стоит ближе ко мне, ее хихиканье разносится на весь двор, но никого не привлекает, будто она невидимка.

— Если бы вы могли выбрать парня из школы, с которым потеряли бы девственность, — начинает она, резко дернув рукой со стаканом в сторону подруг, — кто бы это был?

Они взвизгивают от ее вопроса, каждая из них начинает рассматривать бейсбольных игроков, которые сейчас стоят на газоне, но, похоже, они все склоняются к тому, чтобы выбрать Чейза, так же, как сделала бы я, но его здесь больше нет.

Он уехал сразу после драки. Он, наверное, целуется с Тейлор в своем грузовике. Эта картинка в моей голове ранит, отдается болью в груди, будто в ней застрял нож.

— Чейз Паркер, — почти все соглашаются с ней, но кто-то называет Джейдена, остальные называют имя Ганнера.

— Но Чейз занят, — говорит одна из девушек. — Как бы на самом деле занят. С Ганнером у вас было бы больше шансов.

Когда она произносит эти слова, мне становиться так больно, что я делаю глубокий вдох, в надежде, что боль уйдет.

— Ты не говорила, что он должен быть доступным, — уточняет другая, а затем вздыхает так, будто говорит о кинозвезде. Для нее Чейз вполне может казаться кинозвездой. Наверняка, именно таким он для нее и выглядит. — Что бы я только ни сделала, чтобы отдать свою девственность Чейзу Паркеру.

Не уверена почему, но я улыбаюсь. Может, потому, что я сама сделала это, и до сих пор помню все о той ночи на углу улицы, где мы остановились, запотевшие окна, он, сражающийся с пуговицами на моей рубашке, как он дышал мне в шею.

— Ну, если уж у Куинн был такой шанс, то я просто обязана попробовать, — говорит другая девушка, смеясь, будто сказала что-то забавное.

Им смешно. Вот она я — девушка, которая в прошлом году пропала с карты социальной жизни и превратилась в цель для шуток всей школы. Полагаю… это забавно.

Пока они смеются, Ганнер подходит к машине и стучит в окно, и я опускаю его, так как надеюсь, что он засунет свою голову внутрь, и смогу поднять окно и обезглавить его.

— Ты что-то сказала ему? — он говорит низким голосом, не желая, чтобы кто-то его услышал.

— Нет, Ганнер. Я бы никогда не причинила ему боль таким образом. У нас была договоренность. Зачем мне это делать?

Он пожимает плечами. Мне хочется открыть дверь, а потом прижать ей его руку, чтобы даже не вздумал прикасаться ко мне этой ночью.

— Извини. Просто сегодня вечером он вел себя так… странно. Почему тогда они подрались с Дином?

— Какого черта я должна это знать? Он встречается с Тейлор Томас, может, поэтому он вел себя так странно сегодня вечером?

Ганнер смеется, его плечи слегка трясутся, потому что он думает, что я пошутила.

И он продолжает стоять здесь, будто считает, что я должна сказать что-то еще.

— Что-то еще?

Он хмурится, и я знаю этот взгляд. Такой знакомый. Он смущен.

— Ничего.

И затем, он уходит.

Ганнер не хочет, чтобы Чейз узнал о том, что произошло прошлым летом, преимущественно потому, что для него Чейз — это весь мир. И, конечно же, он не хочет причинять боль своему лучшему другу, рассказав, что однажды ночью, когда его не было в городе, мы напились и переспали.

Я тоже не хочу, чтобы Чейз узнал об этом. Несмотря на то, что не помню подробности той чертовой ночи, я не хочу, чтобы Чейз узнал о ней.

Как только Ганнер уходит, Дин садится обратно в машину. Мгновенье он смотрит на меня, его губы дергаются, будто он собирается что-то сказать, но в итоге только хмурится.

Интересно, он видит, как действует на меня? То, как я подыхаю рядом с ним, когда он хранит молчание, а он каждый раз просто тратит на это еще чуть больше времени?

Дело в том, что его это не заботит. Мы оба это знаем. Его никогда не будет волновать это.

— Я уезжаю, Дин. И не с тобой. Я хочу поехать домой одна.

— Нет.

— Ты же понимаешь, что в этом и есть причина? Именно в этом, поэтому у нас никогда ничего не получится, — именно поэтому я и рассталась с ним.

Я тянусь к ручке двери и выбираюсь наружу, добившись только того, что он тоже выбирается наружу и быстро останавливает меня у своей машины.