— Во-первых: я хочу извиниться за пощечину, прости, — холодно произнес альфа, — я не разобрался, был зол. Больше такое не повторится.

— О! — Я приподняла указательный палец. — Тише! — прислушалась я. — Слышишь?

— Что? — Тори нахмурился и повел глазами в сторону, прислушиваясь. — Что?

— Грохот слышишь? — я тоже нахмурила брови, вслушиваясь. — Это сдохли и упали три, нет, четыре слона в соседнем лесу.

— Какие слоны? Почему сдохли? — опешил муж и положил ладонь на лоб, измеряя температуру.

— У нас так говорят, когда случается что-то невозможное. Чтобы ты извинился, особенно когда виноват, мало одного сдохшего слона, — хмыкнула я.

Тори оценивающе оглядел мое лицо, зацепившись взглядом за что-то на правой скуле, очевидно, там остался синяк после его пощечины, снял руку со лба и провел подушечками пальцев по лицу, еле касаясь.

— В какие игры ты играешь? — прошептал он, обводя большим пальцем мои губы.

В паху у меня заметно потяжелело и дыхание слегка сбилось.

«Упс», — вытаращил смущенно глаза суслик, прижал круглые ушки к голове и ретировался в норку.

— Хотя я знаю в какие… — все так же шептал муж. От его теплого дыхания, от запаха ватрушки пальцы на ногах подогнулись, а в животе начала скручиваться теплая большая пружина. — Почему меня так тянет к тебе? Почему все мысли только о тебе? Я ведь знаю, что у тебя гнилая душонка. Ответь, почему? — слова жалили, а глаза ласкали. Тори наклонялся, а я ничего не могла сделать — ни пошевелиться, ни отвернуться. Губы пересохли, глаза увлажнились, к щекам прилила кровь. — Я понимал почему, когда ты каждый день сиял красотой. Но сейчас? С этими косичками ты выглядишь, как ребенок. Ты делаешь из меня педофила. Что стало с моим вкусом? Ты портишь все, к чему прикасаешься.

— Тори! А сколько мне лет?

— Вот и сейчас все испортил. Будет двадцать через месяц — в первый день последнего месяца весны.

И он без перехода агрессивно впился губами в мой рот, как будто искал ответ на какой-то свой не заданный вопрос, который мучает его. Его стон — от ушибленного плеча, потянувшего болью при неудобном наклоне, и урчание моего живота длинной трелью совпали и так смешно прозвучали нелепой какофонией, что я не сдержалась и рассмеялась. Странно, но смех Милоша звучал как россыпь серебряных колокольчиков. Хотя, что тут странного? Милош к нему привык, а я — нет, потому что у Таси смех был странный: каркающий, нелепый, как завывание гиены. Подружки даже отказывались ходить со мной в кинотеатр, потому что когда было смешно, на весь зал разносились звуки гиенского хохота. Если зал был полон, и рядом сидели люди, некоторые даже пугались. А смешно мне было всегда — от нелепых сцен без обоснуев, от ляпов и провисов в сюжете, ну и собственно от юмора. Причем на людях я смеялась вежливо — кхе, кхе, хахаха и так далее, но стоило проявиться спонтанному, внезапному, искреннему смеху, и аля-улю, гони гусей, — вздрагивали все окружающие.

— Когда ты ел последний раз? — Ториниус с неохотой оторвался от поцелуя, ожидая ответ и внимательно сканируя мое лицо, недовольно поджимая губы, видя результат, еще и еще раз проходя взглядом по скуле, где, видимо, остался след от его руки. — Впрочем, неважно. Пойдем на кухню.

Укол наконец-то подействовал, и я почувствовала себя бодрее, но сил все равно не было, если муж думал, что я брошусь готовить и обслуживать его, то он сильно ошибался. Но он снова удивил меня. Пока я, закутавшись в плед, с ногами забравшись на стул, (все-таки по полу дуло), устраивалась поудобнее, он поставил чайник, зажег газ, достал сковородку, открыл холодильник и достал овощи и ведерко с яйцами. Пока он мыл и крупно резал овощи, бросая их на шкворчащую сковороду, звучал его монолог о ближайших планах. Оказывается, он был поблизости, всего в часе лета отсюда, выиграл самый крупный тендер на контракт на поставку по гос.заказу большой партии деталей для ракет, и через два дня планируется заключительная часть — подписание контракта и традиционный в таких случаях банкет, на котором надо показаться нам обоим, чтобы задавить на корню слухи, расползшиеся после побега и отравления Милоша. В газете после публикаций тех скандальных статей давали опровержение — он нажал на кого следует, и были публично принесены извинения, но слухи успели разлететься. Поэтому мы должны выглядеть как самая влюбленная пара, туда уже приглашена пресса, а я, Милош, в таком неприглядном виде.

— А если я откажусь? — Чисто из любви к противоречию и чтобы нащупать кромку, на которую мне можно было наступать в данном теле, в данных условиях, поинтересовалась я. Чувство черной глубокой полыньи рядом не отпускало меня. Каждый день здесь я ходила по краю ледяной пропасти, нащупывая по шажочку что можно, а что нельзя в этом мире, созданном для альф. Оскальзывалась, резала ноги ледяной крошкой, и все время мерзла от презрения, ненависти и холодности окружающих. — Какой мне в этом толк? Контракт нарушен, мне здесь ничего не светит, я оказался всем должен, без памяти, простой инкубатор для осеменения. И даже когда я рожу ребенка, его отберут, а меня выбросят, как использованный презерватив.

Ториниус развернулся ко мне всем корпусом, оперся двумя руками о столешницу и со злым интересом уставился на меня:

— Не хами. Не люблю хамов.

— Помню-помню. Ты не любишь конкурентов. Так объясни все-таки, в чем профит для меня?

— У тебя нет выхода; тебе некуда деваться; ты связан по рукам и ногам и ты виноват в том, в какой мы сейчас находимся ситуации. Поэтому я рассчитываю хотя бы на малую толику твоей сознательности, которую ты стал проявлять здесь, вдали от меня.

— Ты не находишь, что ключевое слово «вдали от тебя»? — остановиться и не язвить было неимоверно трудно. Не знаю почему, но когда я гладила куклу, мне вспоминались о живом Тори только хорошие моменты. А здесь, видя его вживую, ощущая на себе его подавляющее альфье эго, мощную харизму и целый букет эмоций, направленных на меня, в которых подавляющим большинством было недоверие, злость, презрение, и только на периферии — желание, во мне поднималась только волна сопротивления, противостояния и отталкивания. Как два полярных магнита. Кроме того случая, когда он приблизился ко мне очень близко и поцеловал.

— Знаешь, ты напоминаешь мне океан, — хмыкнул я.

— Такой же большой, могучий и сильный? — Тори поднял руки в жесте бодибилдера и поиграл мышцами, довольно сощурившись.

— Нет. Меня от тебя так же тошнит.

Приятно было видеть как всегда уверенного в своей непогрешимости и идеальности альфу, может коробить от моих слов.

Ториниус развернулся к сковороде, помешал лопаточкой овощи, разбил с десяток яиц, посолил и снова повернулся ко мне, прислонившись задницей к мойке и сложив руки на груди.

— Что бы ты ни говорил, ты все еще мой муж, и мы все так же связаны контрактом. У меня, как и у тебя, есть обязательства, на которые мы не можем наплевать, даже если мир перевернется с ног на голову. И если уж ты, наконец-то включил мозги и начал применять их по назначению, то давай обсудим дополнение к контракту. Видишь ли, пока я не признал нарушение контракта, хоть своим побегом ты его, конечно же, нарушил. Но мы на семейном совете решили не выкладывать на всеобщее обозрение наше грязное белье и закрыть глаза на твое вопиющее поведение, ибо это разрушит все, чего мы добились за эти полтора года с нашей свадьбы — все, для чего это слияние двух семейств было задумано. Поэтому формально ты контракт не нарушил.

— О-о-о! Мои любимые двойные стандарты! Ом-ном-ном! — я бы и хотела притушить немного сарказм в своем голосе, но это было выше моих сил — ведь я совершенно не знала причин, по которым Милош рискнул всем и убежал с «первым встречным назло мужу», а потом еще и решил умереть, что с успехом и сделал, иначе я не была бы в его теле. Вот не верю я, не верю, что Милош безмозглый козлина, который вначале согласился выйти замуж по контракту, а потом, чисто по своему скудоумию наплевал на все это с высокой колокольни. В отношениях, особенно в разрыве отношений, всегда виноваты оба. Жаль, я не знаю, где здесь собака порылась, но подсознательно я чувствовала вину Тори, и он тоже ее испытывал. Только не показывал мне.