Здесь, в лагере, мы неожиданно обрели гораздо большую свободу, чем в училище. Нас не гоняли, как обычно. Преимущественно занимались топографией в поле и новым уставом. Тут не было ни окованных железом ворот, ни проходной, ни даже глинобитного дувала. Так, неширокая лесополоса, засаженная карагачом и желтой акацией. Границы лагеря носили чисто условный характер. Но, кроме всего, такое скопление людей, одетых в одинаковую форму, приводило к некоторой неразберихе и бесконтрольности.

На третий день произошло неожиданное событие. Было объявлено торжественное построение, на котором нам сообщили потрясающую новость: вчера, двадцать третьего ноября, в 16.00 наши войска завершили операцию по окружению немецких войск в районе Сталинграда.

Мы ждали этого часа, надеялись, и все же пробил он неожиданно. Так неужели же началось? Или будет как в сорок первом, после победы под Москвой? Новые неудачи, новые отступления? Но сердце подсказывало: нет, не то время, теперь все началось всерьез.

«Это есть наш последний и решительный бой», — пели мы в тысячу голосов, и полные решимости слова рождали в нас уверенность и ощущение собственной силы.

Весь следующий день мы ходили возбужденные, обсуждая последние сводки Информбюро. По всему было видно, что великая битва на Волге близится к завершению. Тогда, разумеется, никто не знал, что бои за Сталинград продлятся еще целых два месяца и судьбы многих из нас окажутся связанными с судьбой этого города…

Сашка Блинков перед самым выходом в Горный Орел получил из Алма-Аты небольшой перевод и теперь тяготился неожиданно привалившим богатством. Под каким-то предлогом отпросившись у Абубакирова в село, он сумел выторговать бутылку самогона. Мой мудрый помкомвзвода справедливо рассудил, что победу по русскому обычаю надо обмыть. Понятно, в первую очередь он позвал меня и Витьку. По дороге мы встретили Сорокина. Его нос был выпачкан сажей, а от шинели пахло дымом костра — наверное, опять пек кукурузу в золе…

— Давай с нами, не прогадаешь, — пригласил его Сашка.

— Всегда готов! — обрадованно крикнул Сорокин, еще не зная, в чем дело. У него было особое чутье на всякую поживу.

— Тогда вперед! — скомандовал Витька, врезаясь грудью в мелкий кустарник, разросшийся посреди лесополосы.

Мы забрались в двухметровые заросли кукурузы, вытоптали там небольшую площадку и приступили к делу. Сашка вытащил из противогазной сумки бутылку с мутноватой жидкостью. Он выдернул зубами кукурузную кочерыжку, которой было заткнуто горлышко, и разлил самогонку в колпачки от иранских фляг, которые с некоторых пор мы всегда носили на поясе во время длительных походов.

— А тебя не надули? — спросил Витька. — Не разведенный?

— На, смотри, — обиделся Сашка. Он тут же чиркнул спичкой, и над колпачком задрожало призрачноголубое пламя.

— Туши! — забеспокоился Сорокин. — Выгорает же…

Он замолчал на полуслове, даже забыл прикрыть рот. Только тут за своей спиной я услышал сухой шелест кукурузных листьев и обернулся. В трех шагах от меня, заложив один палец за портупею и похлопывая по сапогу прутиком, стоял начальник училища подполковник Лисский. Он молчал, но в глазах его мы увидели нечто такое, от чего нас стала пробирать дрожь. Я заметил, как под скулами подполковника начинают перекатываться желваки. Он смотрел так, словно не мог решить, с какой стороны начинать нас есть.

Мысль работала лихорадочно, пытаясь подсказать единственный выход. У Гришки Сорокина дрожали руки, и он начал расплескивать самогон. Мы все стояли, вытянувшись по струнке, но тут Витька не выдержал, взял колпачок из его рук и поставил на землю. Гришка силился что-то сказать, но зубы его клацали и слова застревали в горле, как непрожеванная галушка.

Первым пришел в себя наш помкомвзвода. Надо думать, он больше других сознавал свою ответственность. Сашка расслабился, перенес тяжесть на левую ногу, как бы становясь по стойке «вольно».

— Товарищ подполковник, просим к нашему шалашу, — сказал он естественно, непринужденно и даже слегка улыбнулся при этом.

Начальник училища не вскипел от гнева, не взорвался, но Сашку явно не понял и тона его принимать не захотел. Он оставался все таким же неприступным, отчужденным и грозным.

— По какому поводу пьянка? — спросил подполковник и отчего-то посмотрел на Сорокина. Голос его прозвучал холодно и бесстрастно, как голос робота в кинофильме «Вратарь».

— Я, я, — начал заикаться Гришка, — я сюда случайно попал. Вот честное благородное! Уже по пути. Они подтвердят. Правда, ребята?

— Ты предатель и трус, — все еще не повышая голоса, проговорил подполковник, и только шея его заметно покраснела. — Ступай к командиру роты и доложи, что получил от меня пять суток строгого ареста. С отбытием на гауптвахте по возвращении в училище.

С треском ломая кукурузные стебли и неловко размахивая руками, Сорокин кинулся бежать, словно за ним гнались с палкой.

— Разгильдяй с Покровки! — крикнул ему вслед начальник училища. — Ишь, крыльями размахался — горный орел! — Потом он посмотрел на меня: — Вы тут, надеюсь, не случайно?

— Не случайно, товарищ подполковник, — ответил я.

— Так по какому же поводу? — повторил он, кивнув на бутылку.

— Решили отметить победу войск Донского и Сталинградского фронтов, — сказал я.

— Это верно? — повернулся он к Блинкову.

— Так точно, товарищ подполковник, — козырнул Сашка с наивной улыбкой школьника.

— Чья инициатива?

— Моя, товарищ подполковник, — четко ответил наш помкомвзвода. — Разрешите пригласить? Это ж, однако, не пьянка — флакончик на четверых. Фронтовая норма!

— Пожалуй, — усмехнулся подполковник, и у глаз его появились морщинки.

— Только ведь это не водка, — на правах гостеприимного хозяина стал оправдываться Витька. — Коньяк три буряка.

— Говорят, один пил политуру, другой французский коньяк, а в результате от обоих сивухой пахло. — Подполковник снял фуражку, повесил ее на обломанный стебель и протянул руку. — Лейте! Выпью из уважения к компании и по достойному поводу. Пить просто так на войне последнее дело. Но по великим дням или ради сохранения здоровья — это другое дело. Думаю, из вас получатся командиры. Не потому, что выпивку затеяли, а потому, что труса не праздновали…

На следующий день нас послали на ломку кукурузы. Бывший комиссар, а нынешний замполит Чурсин сказал:

— Для колхозников это задача, для вас одно развлечение. Что лишний раз в атаку сходить. Надо помочь кормильцам.

Замполит оказался прав — кукурузу мы собрали в бурты за. полдня, а после обеда вышли на учения. Было выставлено походное охранение по всем правилам. По очереди взводом командовать досталось мне, а Блинков занял в строю мое обычное место. Это меня ужасно веселило, и я с удовольствием, подражая старшине, покрикивал:

— А ну, пидтянысь! Младший сержант Блинков, шире шаг и нэ тягнить ногу. В строю ходыть разучилысь!

Два стрелковых батальона с приданной пулеметной ротой и двумя минометными направились к исходному рубежу наступления. Тут мы обнаружили старые окопы, отрытые, по всей вероятности, курсантами прежнего поколения, которые теперь давно уже по-настоящему воевали на фронте. Стенки ходов сообщения были обшиты горбылем, и поэтому время их пощадило — земля нигде не осыпалась.

Разгоряченные ходьбой, мы и не заметили, как сильно похолодало к вечеру. Небо затянули тяжелые литые тучи. Нас накормили ужином, а потом подняли и дали команду поротно двигаться в район сосредоточения.

Вперед были высланы разведка и головной отряд походного охранения. Откровенно говоря, жаль было на ночь глядя оставлять такие уютные окопы. Наш минометный взвод попал под начало командира стрелковой роты, который, как нам показалось, слишком небрежно указал наше место в боевых порядках и поставил огневые задачи.

До наступления темноты мы шли по оврагам и лощинам, так как местность вокруг просматривалась на многие километры. Глухая ночь застала нас на продуваемом всеми ветрами свекловичном поле. Именно здесь нам приказали оставаться до рассвета. С неба сеяло что-то непонятное: то ли мелкий дождь, то ли снежная крупка.