Подходя к гостинице, я поймал себя на мысли о том, что мне не хочется идти в комнату, особенно если брынзу еще не убрали из подвала. Лучше прогулять всю ночь под звездами и облаками и поспать на деревянной скамейке в парке.

У входа было темно. Лампу, висящую у дверей, уже погасили. Директор, видно, ушел — в окнах его кабинета тоже темно. Молчит телефон, печати с чернильницей отдыхают после дневных трудов. Наверное, и горячую воду перекрыли, не говоря уже о душевой, которая работает лишь по субботам. Ну ладно, решил я, ополоснусь под холодным душем, как это делают молодые.

Я уже был возле входа, как вдруг меня кто-то окликнул. Обернувшись, я увидел сидящего на лавочке у входа в гостиницу Гнома. Он помахал мне ручкой, приглашая посидеть с ним. Я заколебался, но он настаивал:

— Присядь, присядь на минутку… Ты только посмотри, какая ночь!..

— Да, ночь хорошая. Звездная.

Он подвинулся, давая мне место, и спросил, где я был. Я ответил, что был на собрании, а он вдруг мне выпалил, что у него здесь, в гостинице, свое собрание было. Большие неприятности…

Я удивленно посмотрел на него.

— Свалилось, брат, на мою голову одно происшествие… Такая досада…

— Что же случилось?

— Арестовали Масларского, молодого…

— Что ты говоришь! — вскочил я со скамейки.

— Честное слово, застукали тут его с одной в комнате… Сейчас оба в милиции.

У меня в горле пересохло. Язык не поворачивался спросить, кто она.

Гном, словно прочитав мои мысли, сказал:

— Нет, не библиотекарша, какая-то другая. Кажется, в бухгалтерии работает.

— Молодая? Старая?

— Ха, было мне ее когда рассматривать!.. У меня в глазах потемнело. Теперь меня, может быть, уволят из-за него.

— А как это произошло?

— Я был на собрании, а он, мерзавец, воспользовался моим отсутствием.

— Уж не Виолета ли Драгова?

— Нет, с Виолетой он себе подобных вольностей не позволяет. Эта, похоже, старше его, но сохранилась неплохо. Говорят, разведенная. Ну теперь их поженят. Пусть отвечает, если нашкодил… Я его не жалею, только вот почему это случилось в моей гостинице?.. И ведь не в какой-нибудь гостинице, а в ведомственной. Тут останавливались и директора, и главные бухгалтеры, и даже писатели из Софии… Как я теперь буду оправдываться? Это же пятно. Ведь пятно же?

— Да, конечно.

— И представь себе, он признался. Как ни вертелся, но я его прижал. А он признался, что регулярно водил ее в гостиницу, когда я куда-нибудь отлучался по служебным делам… Ох и злой же я на таких! Пусть теперь поспит на голых досках в милиции, может, ума прибавится.

— А что он говорил?

— А ничего! Молчал… Чуб причесал…

— Да, дурак он. Ну а она?

— Кудахчет как курица. «Не имеете права меня задерживать! Я свободная гражданка! Этот человек мне нравится!» Ну и прочие дикости… Ну хорошо, он твоя симпатия, а что тебе надо в ведомственной гостинице? Идите в парк, разгуливайте себе по кустам на берегу Марицы… А в гостиницу-то зачем? Это же общежитие! Как же так? Что, я не прав? Я давно за ними следил!

— Что же теперь будет?

— Уволят меня… И Векилов только и ждал в отношении меня удобного случая. У тебя, часом, нет связей с милицией?

— Нет, я тут совсем недавно. Никого пока не знаю.

— Жалко. Я лично пойду к Векилову и объясню ему, что был на собрании. Правда?

— Конечно.

— Векилов понятливый… Как это ты его не знаешь? Он же каждое утро ест говяжью чорбу в нашей столовой. Да неужто ты его не видел? Характер, правда, у него особый, вспыльчивый… Нет, Векилов понятливый. Только вот характер…

— Женатый?

— А почему это тебя интересует?

— Да так просто.

— Думаешь, не простит? Нет, Векилов понятливый.

Мы помолчали, думая об этом Векилове. Я не знал его, но представлял себе: полненький, затянутый высоким жестким воротничком, черные усики, поредевшие волосы, красная шея. Не иначе, скоро пострадает от апоплексического удара. Немало людей прошло через его руки.

— Да, идите к Векилову. А я завтра выеду из гостиницы.

— Почему? — испуганно спросил он и остановился напротив меня.

— Не могу больше жить здесь, — отрезал я.

— Но я все продезинфицирую…

— Нет, приготовьте мне счет.

— Я прошу тебя, Масларский. Что же это получается? Выходит, это я, Гюзелев, выгнал клиента. Значит, я виноват.

— Нет, просто я не могу жить рядом с человеком, который позорит мое имя. Всему городу станет известно, что Масларского застали в гостинице с какой-то подозрительной женщиной. Что мне прикажешь делать?

— Нет ничего проще. Предоставь это мне. Все сделаю как полагается, все расставлю по местам.

— Спасибо, но я все равно не останусь. Приготовьте мне счет.

— Я тебя прошу, Масларский! Нет, я запрещаю!

Мы поднимались по лестнице, и я, пользуясь случаем, напомнил ему обо всех безобразиях, с которыми мне пришлось столкнуться. Не забыл сказать и о брынзе. Он мне пообещал, что завтра же выбросит бочки, а в туалете прикажет насыпать побольше хлорки. Душ всегда будет открыт. Теплая и холодная вода будет круглые сутки. Мне он скоро выделит отдельную комнату. Он даже показал ее мне. До сих пор там жил директор, командированный.

Я продолжал хмуриться, а Гном смотрел на меня умоляюще и снова начал ссылаться на Векилова, мол, он понятливый и, если я выеду, задумается над этим фактом… Он долго еще что-то мне говорил, но я отодвинул его в сторону и заторопился уйти к себе в комнату. Там было тихо. Все спали. Глядя на свою смятую, неубранную постель, я подумал: «Векилов понятливый… Векилов простит…» Не раздеваясь, бросился на постель и сразу же заснул.

Получилось так, как я и думал: по комбинату поползли слухи, что я водил в гостиницу женщин и развратничал с ними ночи напролет. Злые языки утверждали, что женщины были замужние, что я дарил им подарки, что среди моих любовниц была и одна девица, на которой я обещал жениться. После этого все, особенно женщины, стали смотреть на меня с любопытством. Все мои усилия объяснить, что речь идет о другом Масларском, не принесли результата.

Самым неприятным было то, что бай Драго отложил запланированную пирушку. Ни тебе карпа, ни утки, ни белого вина. В конце концов, решил я, можно и без утки прожить. Буду-ка я лучше выполнять свои нормы, может, кто-нибудь и скажет обо мне доброе слово; уйду в себя, стану гордым и неприступным.

Однажды мне передали, что меня вызывает начальник милиции Векилов. Вначале это ошарашило — слишком живы еще были в моем сознании воспоминания, но затем меня разобрало любопытство, и я пошел в милицию. Страха я не испытывал, потому что, как говорится, воробей я был стреляный. Чего мне было бояться? Я даже решил с ними поскандалить, если они начнут читать мораль. Слишком уж много мне давали до сих пор всяких советов. Хватит! Сыт по горло!

Вот с таким настроением я и перешагнул порог милицейского управления. Наконец-то я увижу Векилова! К моему удивлению, он оказался худым, болезненного вида человеком с бледно-желтой, сморщенной на лице кожей. Голова его высовывалась из широкого стоячего воротничка, как голова черепахи из панциря. Глаза у него были большие, навыкате. Я сразу предположил, что у него базедова болезнь. Позже, когда мы разговорились, я узнал, что его еще с тех пор, когда он сидел в тюрьме как политзаключенный во времена фашизма, мучает язва желудка. К тому же оказалось, что мы с ним земляки, из соседних сел, что и он пострадал в 1951 году, но сейчас снова работает на старом месте и чувствует себя отлично, несмотря на болезни.

— Почему я такой худой? — спросил он и ответил: — Сам себе удивляюсь. Ем я достаточно… Вон коллеги мои — люди полные, крепкие, здоровые. Их и уважают. А меня, простите, несерьезным считают… Да, молодой Масларский… А ты отдуваешься… Донжуана из тебя сделали… Интересно… А почему бы и нет? Хорошая слава… — Он похлопал меня по плечу и сел рядом в кресло.

Кабинет у него был просторный, все стены увешаны плакатами. Я понял, что имею дело с человеком добрым, который на своем месте долго не продержится.