Марина Константиновна ждала не какую-то там случайную девицу, а именно меня, поэтому удивлена не была. Телепортация в Рязань прошла отлично, и очутились мы аккурат в центре маленькой гостиной. Константиновна отложила вязание, сняла очки и крепко обняла нас.

- Привет, ма.

- Здравствуйте, – тихо сказала я.

- Здравствуй, сыночек. Здравствуй, Верочка. Вы проходите, я сейчас чайник поставлю: остыл.

- Вам помочь?

- Нет-нет, Верочка, я сама. Располагайтесь пока, – она вышла на кухню. Мне показалось, или со времен нашей последней встречи седины в волосах вдовы заметно прибавилось?

Осмотрелась. Тесновато, но очень уютно. Вязанные накидки на креслах, подушки, много фотографий на полках, львиная их доля – черно-белые.

- Это ты?

- Я. Просил ведь убрать.

- Смешной такой! – на вид года два с половиной. Плюшевый медведь тут больше самого Воропаева.

- Тетка из Польши прислала, тогда ведь дефицит был. Потапыча жалко: потеряли при переезде.

Артемий и Маргарита, Марго с мамой, они втроем; детский сад, первый класс. А тут Марго совсем маленькая, один нос из пеленок торчит! Воропаев сидит рядом, лицо кислое, точно лимон жует. Рита-первоклассница, банты – с полголовы размером, букет астр и пионов на манер веника. На цветных фотографиях запечатлены в основном Пашка и Марго, только на одной все вместе: Марина Константиновна, едва начинающая седеть, коротко стриженная загорелая Маргарита и Артемий с сыном на руках.

- Это незадолго до моего отъезда.

Я взяла в руки карточку, которую не заметила поначалу. Старая, сильно выцветшая, с обтрепанными уголками. Парень и девушка на фоне городского парка. Он одет довольно просто, на ней дорогое по тем временам «заморское» платье, у мамы когда-то было похожее. Молодые, много моложе меня сейчас, счастливые. В углу стояла размашистая подпись: «Моей любимой девочке. 25 августа 197* г.»

- Это твой папа, да? – зачем-то спросила я. Будто неясно. – Вы похожи.

- Дату видишь? Ирония судьбы: ровно через год, день-в-день, родился я.

Разве ж это ирония? Я смотрела на беззаботных ребят с фотографии, и в животе скручивался тугой узел. Они не побоялись быть счастливыми, но были вместе совсем недолго. Жизнь редко играет справедливо: сводит тех, кто совсем этого не ценит, и разлучает искренне любящих. Если бы он остался жив, кто знает, как сложилась бы их судьба. Его, ее, их сына… Вполне возможно, что мы бы никогда не встретились…

- Мне, правда, очень-очень жаль твоего папу…

- Мне тоже. Я ведь его почти не помню, по фотографиям только. Или всплывет порой что-нибудь такое, из раннего детства, – он мягко, но настойчиво забрал у меня карточку и вернул на место. – Помню, как ждал его с работы; как гуляли все вместе. Мать рассказывала, что он мне книжки по вечерам читал. Знаешь, когда Елена объяснила, что я… в общем, не такой как все, и предложила свою помощь, я долго просил научить поворачивать время вспять. Хотел вернуть его, как-то изменить прошлое. Не знал, что это невозможно, и думал, что она специально отказывает мне. Потому что ленюсь, не уделяю должного внимания учебе. Тогда и начал учиться…

Повернуть время вспять… Снежинка! …способен изменить Прошлое, властен над Настоящим, лишь одно ему не ведомо – Будущее.… Вот оно! Вот для чего!..

- Тём, я ведь могу. Могу изменить прошлое…

Это же так просто, взять и загадать желание! Тогда не будет в его жизни ужасного дяди Жоры, не будет нищеты и голода, побоев и унижения. Всё будет хорошо!

Сообразив, что я собираюсь сделать, Воропаев побледнел, как смерть, даже посерел немного.

Снежинка на цепочке вспыхнула странным серебристо-опаловым светом.

- Не смей!

Подвеска погасла так же быстро, как и зажглась, ее сковал лед.

- Почему? – прошептала я, вздрагивая от холода.

- Вера, Вера… – меня прижали к себе, заставляя закрыть глаза. Его губы отыскали мою макушку, – добрая моя, наивная девочка. Кто ж знал, что ты воспримешь это так… Прости. Нельзя менять прошлое, Вер, нельзя, даже если очень хочется. Только хуже будет.

- Извини, я не хотела… вернее, хотела…

- Всё, всё, не плачь.

Марина Константиновна на кухне будто бы притихла и не спешила показываться.

- Ма, выходи, не съедим.

- Только понадкусываем, – пробормотала я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Она с опаской заглянула в комнату. Всплеснула руками.

- Верочка, что с тобой?

- Всё нормально, – я глубоко вдохнула. – Не справилась… с эмоциями.

Они вдвоем усадили меня в кресло (лед на цепочке успел исчезнуть без следа, вместе с холодом). Марина Константиновна принесла плед, укутала потеплее.

- Ты хорошо себя чувствуешь? – подозрительный, даже слегка гневный взгляд на сына.

- Да. Перенервничала немного.

- Давай пустырника накапаю…

- Мать, не надо. Без успокоительных обойдемся.

- А ты молчи! – прикрикнула будущая свекровь, впервые на моей памяти повышая голос. – Довел девочку, аж губы синие. Сейчас я чаю принесу.

Задушевного разговора не вышло. Это они говорили, а я пыталась не терять сути. Стыдно-то как! Со стороны, наверное, кажусь дурой припадочной. Плохая тенденция, ох плохая. К психологу, что ли, записаться? Или лучше сразу к психиатру?

Марина Константиновна и не пыталась меня разговорить: видела, что бесполезно. Только чаю подливала и уговаривала попробовать ватрушки. Ватрушки оказались вкусными, но для того чтобы справиться хотя бы с одной понадобилось полчаса.

- Извините…

- Да за что, Верочка? Всякое бывает.

Решив что-то в уме, она сходила в комнату и принесла тонометр. Сунула сыну.

- На, померь лучше. Не нравится мне ее бледность.

Давление не зашкаливало, но норму превышало. Воропаев помрачнел еще больше. Чувствую, сканируют меня со всех возможных сторон и ничего понять не могут.

- Не на погоду, нет? – обеспокоенно уточнила Константиновна.

- Метеозависимостью не страдаю, – улыбнулась я, стремясь ободрить их обоих, – устала просто. Тяжелая выдалась неделя.

- А я говорила, заморите вы себя своей работой! С утра до ночи, с утра до ночи! Ничего себе, всё для других…

Марина времени зря не теряла: отправила сына за продуктами, чтобы не бежать завтра самой, и подсела ко мне. Налила нам еще чаю, протянула ватрушку.

- Кушай, кушай, а то худенькая такая, бледная.

- Спасибо.

- И всё-таки, что стряслось? Просто ведь только кошки плодятся, должна быть причина.

- А вы разве не слышали? – ляпнула я и прикусила язык.

- У меня, Верочка, слух хороший, но не уникальный. Да и подслушивать не люблю. Вы поссорились?

- Нет, – односложные ответы – признак ума и сообразительности.

- Вот ты говорила, что перенервничала. Не из-за меня, надеюсь?

Опустила глаза. Что тут ответишь?

- Боже ж ты мой! – ахнула вдова. – Думала, что не пойму? Не приму? Неужели я зверь такой? Она вздохнула, погладила по голове. Будто сняли камень с души: не прогонит, не отвернется… Когда Марина Константиновна заговорила, ее голос звучал необычайно мягко:

- Артемушка мне всё рассказал, от начала и до самого конца. Вижу, что любит тебя, крепко любит, можешь поверить мне как матери и как женщине. Разве рука поднимется счастье ваше ломать? Ты не подумай, я и против Галочки ничего не имела, потому что это был выбор сына, сознательный выбор. Раз не по любви, то хоть по нраву. Но вздорная она, Галочка, очень вздорная. С тобой ему гораздо лучше будет, только вот… Павлушку жаль, меж двух огней ребенок оказался. Боюсь, придется вам и дальше так мыкаться, пока не подрастет да не определится. А если с отцом остаться захочет, примешь ли ты его? К тому времени-то свои наверняка будут.

Она, наверное, шутит. Могу ли я не принять? Его ребенок как родной мне… Нет, без «как» родной, не может быть чужим.

- Ну дай Бог. С моей стороны возражений не встретите, лишь бы счастливы были.

Она обняла меня крепко-крепко, от всего сердца. Марина Константиновна пахла свежей выпечкой, корицей и совсем немного – лекарствами. Говорят, что плохая свекровь теряет сына, а хорошая – приобретает дочь. Очень надеюсь, что моя свекровь будет хорошей.