Казалось, что откуда не возьмись прилетел рой диких пчел: Чувства шептали, шипели, гудели и ругались.

- Неправда! Неправда!

- Какое право ты имеешь судить?!

Даже лидирующая Любовь не смогла удержаться от комментария:

- В отличие от других, я всегда приношу радость.

- А многого ли стоит Любовь без Счастья? – вдруг прошептала Скромность.

Любовь покраснела, потом побледнела и бесследно исчезла в водовороте ярких красок. Спор потерял смысл. Качества вернулись в свои чертоги, вскоре и Чувства последовали их примеру. Только Счастье, беззаботное, всепоглощающее и немного беспечное, осталось на месте. Ему было совестно и за свое опоздание, и за вызванный переполох, но Счастье совсем не умело лгать и всегда озвучивало свои мысли.

Что касается Ревности, Зависти и Злобы, то они были очень недовольны таким исходом.

- Пускай Любовь и унижена, мы все равно проиграли! – проскрипела Злоба. В сопровождении Мстительности, одного из самых жестоких Качеств, они подкараулили Счастье и потребовали изменить свое решение.

- Ты же Счастье, ну чего тебе стоит? – просюсюкала Зависть. – Просто объяви меня самым сильным Чувством, и Мудрость тебя послушает!

Давно смирившиеся Злоба и Ревность согласно закивали.

- Я не умею лгать, – честно призналось Счастье и попыталось незаметно уйти, но Чувства взяли его в кольцо. Счастью удалось убежать, однако Зависть очень скоро нагнала его. Чтобы спастись и не исчезнуть из жизни людей навсегда, Счастье превратилось в звезду. Там, в бескрайних просторах неба, неотличимое от остальных, оно могло ничего не бояться. Другие звезды с радостью приняли Счастье в свою семью и упросили его появляться в первую очередь.

Чувства и Качества долго искали Счастье, но так и не смогли отыскать. Только Мудрость, взглянув на небо, сумела различить там звездочку, непохожую на всех остальных. Но даже она не могла ничего изменить.

С тех пор Счастье живет на небосклоне. Днем оно тихо спускается на Землю и практически незаметно, однако с наступлением темноты появляется самым первым и указывает путь. Если вам удастся увидеть первую загоревшуюся звезду, то знайте: вам улыбается звезда по имени Счастье.

- Занятно, – похвалил труды рассказчика Артемий, – но в чем здесь назидание?

- Каждый видит своё. Может, весь смысл в том, что любовь не так совершенна, как принято считать? Грош ей цена, если рядом не идет счастье. Или другое: в мире нет места тому, кто высказывает свое мнение и при этом не лжет, – я пожала плечами и повторила: – Каждый видит своё.

Мы ничуть не замерзли, но пришло время уходить. На предложение сделать визиты сюда доброй традицией мне ответили расплывчато: «Посмотрим».

Путь домой показался слишком коротким. Минута, и «Ниссан» свернул в знакомые с детства дворы. Прекратившаяся было снегопляска началась по новой. Погода меняется быстро.

- Ты не торопишься?

- Нет, – Воропаев хотел добавить что-то еще, но промолчал.

Я догадывалась, о чем он мог думать: в родном доме его ждет очередная канитель с применением подручных средств убеждения.

После обещанного разговора Галина разнесла стекла в гостиной заодно со всеми хрупкими предметами. Потом, правда, опомнилась и кинулась восстанавливать разрушенное, но согласия на развод так и не дала.

«Охота по судам таскаться – ничего не имею против; все соки выпьют, прежде чем дело сдвинется. А если вдруг сдвинется, такие алименты потребую, что жизнь станет не мила. Квартира-то до сих пор на тебя оформлена: не догадалась я, дура, вовремя подсуетиться! Кто ж знал, что припечет?»

В порыве злости она наговорила много лишнего: и с сыном видеться не позволит, и заявление напишет (трудно ли ведьме в наше время сфабриковать доказательства вины?). Все «ласковые» эпитеты в адрес любимого супруга не пропустила бы никакая цензура. Когда Артемий, потеряв терпение, прервал поток оскорблений заклятьем немоты, Галина стала объясняться жестами. В сердцах плюнув (разбилось чудом уцелевшее стекло), она заперлась в спальне и завыла, как раненый зверь. Пашка с бабушкой, которая выписалась совсем некстати, сидели в детской и ждали, пока минует угроза. Ребенок привык к бурным ссорам, поэтому просто заткнул уши и спрятался под одеяло. Марина Константиновна беззвучно плакала.

Артемий не хотел рассказывать мне, пришлось настоять. Нечестно будет, если ему придется в одиночку тянуть эту лямку. В конце концов, меня это тоже касается, напрямую и непосредственно.

- Не переживай, – шепнул Воропаев, возвращая к реальности, – не мы первые, не мы последние. Рано или поздно всё это закончится. Расходятся ведь люди, и мы с Галкой как-нибудь разойдемся.

- Опять на лбу написано, да?

- Не совсем. Ты как атомный реактор, излучаешь эмоции в пространство. Раньше – тоже, но не так сильно.

Он чувствует меня, как никто другой. Почему я так не могу?

- Выпить чаю, понятное дело, не пригласишь…

- Чаепитие в десятом часу вечера могут понять превратно, – грустно хмыкнула я, – а жаль.

- Тогда увидимся завтра. Заехать за тобой?

- Не надо, лучше поспи подольше. Маршрутки ходят по расписанию, не опоздаю.

- Думаешь, меня заботит только это? – притворно нахмурился он. Делает вид, что смертельно обижен, а в глазах – милые сердцу чертики.

Прощались мы долго, очень долго. Сначала искали по всей машине шапку с шарфиком, снятую по случаю включенной печки, всё остальное время я тренировалась в умении целоваться. Тренер мне, надо сказать, попался образованный, одно удовольствие учиться. Ни зажатости, ни былой неуверенности не испытывала. Не узнаю себя.

«Домашняя» коса безнадежно растрепалась, пришлось спешно переплетать. Пальцы дрожали, и получилось еще хуже, чем было.

- Иди, коварный искуситель, – Артемий еще раз поцеловал меня. – Подожду, пока поднимешься. Не забудь смс-ку сбросить.

- Пренепременно. Спокойной ночи! – не удержавшись, я крепко его обняла.

Эх, родная работа, как же тебя недоставало! Считайте меня конченной «трудоголкой», но бессмысленное времяпровождение ведет к деградации.

Бледная от недосыпа Карина уже тащила куда-то поставленные друг на друга коробки с бахилами. Вечно их не хватает, Авдотья Игоревна ругается.

- Карина, привет!

- Привет, Вер, – она стрельнула глазами в мою сторону и поспешила ретироваться, верхняя коробка едва не свалилась.

Странная она сегодня (Карина, а не коробка), грустная. Посмотрела так, будто в чем-то провинилась. Надо будет узнать.

- Возвращение блудного попугая, – резюмировал Толик, стоило войти в ординаторскую. – Ну и как на Таити?

- Я тоже соскучилась, Анатолий Геннадьевич. А Славка где?

- Да зуб у него разболелся. Стонет, хныкает… короче, ты сама знаешь, аж пристрелить хочется. Пошел к Бенедиктовичу записываться, – поведал Малышев с простодушной ухмылкой.

- Бедный, – я села за стол, ожидая привычного визита «злобного повелителя».

Толян, чьи больные проходили процедуры, составил компанию.

- Меньше жрать надо, – озвучил он свою точку зрения. – Аукнулись благодарные шоколадки, не делится ведь ни с кем, сволочь!

- Утро доброе, мигрени мои, – поприветствовал нас Воропаев. – Так, считать до трех я пока не разучился. Где юное дарование, столь озабоченное карьерным ростом?

- Зубы делает, Артемий Петрович, – доложил Малышев. – Полянская в курсе.

- Рад за них обоих. Что, доктор Толик, разнежила Наталья Николаевна ваши наглые организмы? Будем исправлять. Халява, увы и ах, закончилась. К кому вы сейчас?

- К Исаевой А.Т., слизистый отек, и Дудкину К.К., воспаление хитрости. Симулирует Дудкин, – пояснил Толян в ответ на вопросительный взгляд, – чисто у него всё, здоровый как бык, а жалуется. Неохота мужику пахать, вот и добывает больничный.

- Дудкин, Дудкин… А, вспомнил! Это же наш любимый симулянт, профессиональный, так сказать, больной. Не повезло, Малышев: он у себя раз в полминуты кожные покровы проверяет и реакцию зрачков на свет, миндалины измеряет. С ним надо жестче, пускай в очередях помается, анализы посдает. Выгнать его всё равно не имеем права.