– Что так?

– Буерак на буераке, и, бывало, в осеннее время вовсе проезду нет.

Кирша пошел седлать своего коня, и через четверть часа наши путешественники отправились в дорогу. Алексей не отставал от своего господина; а запорожец, держась левой стороны проезжего, ехал вместе с ним шагах в десяти позади. Несколько уже раз незнакомый посматривал с удивлением на его лошадь.

– Кой черт! – сказал он, наконец, – чем больше я смотрю… Да где ты добыл этого коня?

– А на что тебе?

– Если б только он был побойчее, так я бы в него вклепался: я точь-в-точь такого же коня знаю… ну вот ни дать ни взять, и на лбу такая же отметина. Правда, тот не пошел бы шагом, как этот… а уж так схожи меж собой, как две капли воды.

«Ага! – сказал про себя Кирша, – признал боярского коня, господин казанец!»

– Чему дивиться? – примолвил он громко, – человек в человека приходит, а конь и подавно.

Тут дорога, которая версты две извивалась полями, повернула налево и пошла лесом. Кирша попевал беззаботно веселые песни, заговаривал с проезжим, шутил; одним словом, можно было подумать, что он совершенно спокоен и не опасается ничего. Но в то же время малейший шорох возбуждал все его внимание: он приостанавливал под разными предлогами своего коня, бросал зоркий взгляд на обе стороны дороги и, казалось, хотел проникнуть взором в самую глубину леса.

Около двух часов ехали они, не встречая никого и не замечая никаких признаков жилья; наконец, вдали, подле самой дороги, стало виднеться что-то похожее на строение; но когда они подъехали ближе, то увидели вместо избы полуразвалившуюся большую часовню.

Кирша осадил полегоньку свою лошадь и, проехав несколько шагов позади незнакомого, вдруг вскрикнул:

– Гей, товарищ! посмотри-ка, что у тебя на шапке!

Едва проезжий успел схватить ее с головы, как от сильного удара нагайкою у него посыпались искры из глаз. Он выхватил из-за пазухи длинный нож; но Кирша повторил удар – незнакомый зашатался и упал с лошади. С быстротою птицы запорожец спрыгнул с коня, кинулся на лежачего и, прежде чем он мог очнуться, скрутил ему назад руки собственным его кушаком.

– Что ты, разбойник! – вскричал Алексей.

– Разбойник-то лежит, – отвечал спокойно Кирша, затягивая узел.

– С чего ты взял?.. почему ты знаешь?.. – спросил торопливо Юрий.

– А потому знаю, что слышал своими ушами, как этот душегубец сговаривался с такими же ворами тебя ограбить. Нас дожидаются за версту отсюда в овраге… Ага, собака, очнулся! – сказал он незнакомцу, который, опомнясь, старался приподняться на ноги. – Да не уйдешь, голубчик! с вашей братьей расправа короткая, – прибавил он, вынимая из ножен саблю.

– Стой, Кирша! Я не допущу тебя! – вскричал Юрий. – Ну, если ты ошибаешься…

– Эх, боярин! Коли не веришь мне, так посмотри хорошенько на эту рожу. Ну можно ли с такой образиной не быть разбойником?

– Побойтесь бога! что я вам сделал? – прохрипел незнакомый.

– Что, брат, заговорил! – перервал запорожец. – Так говори же все! Если ты покаешься, мы тебя помилуем; а если нет, так прощайся навсегда с белым светом! Сказывай, много ли у тебя товарищей в засаде?

– Помилуйте! каких товарищей?

– Слушай, Омляш! – закричал грозным голосом Кирша. – Я знаю тебя… говори правду!

Незнакомый с ужасом взглянул на запорожца, но не отвечал ни слова.

– Так, видно, брат, с тобой один конец, – сказал Кирша, обнажив свою саблю. – Я не хочу губить твоей души – молись богу!

– Постой! – вскричал незнакомый.

– Нет! нам некогда с тобой растабарывать: кайся проворней в грехах, или… так и быть!.. В последний раз, – примолвил Кирша, подняв свою саблю, – говори сейчас, сколько у тебя товарищей?

– Шестеро, – прошептал разбойник.

– Слышишь, боярин? – сказал Кирша. – Счастлив ты, что я дал тебе слово… Делать нечего, околевай своей смертью, проклятый! Помогите мне привязать его к дереву; да нет ли у вас чем-нибудь заткнуть ему глотку, а то, как мы отъедем, он подымет такой рев, что его за версту услышат.

Алексей вынул из кисы платок и, пособляя Кирше привязать к дереву разбойника, спросил: для чего он не предуведомил их об этом в деревне?

– Я боялся, что вы не сумеете притвориться, – отвечал запорожец. – Этот вор как раз смекнул бы делом, дал тягу – и мы верно бы их рук не миновали.

– Но мы и теперь их не минуем, – сказал Юрий.

– Авось, боярин! Бог милостив! – примолвил Кирша, садясь на лошадь. – Здесь есть другая дорога. Говорят, она больно плоха, да все лучше: зато остановки не будет.

Кирша поехал вперед. Подле самой часовни дорога делилась надвое: та, которая шла направо, едва была заметна и походила более на межевую просеку, чем на большую дорогу. Кирша повернул по ней и, пробираясь с большим трудом сквозь кустарник, пеньки и кучи валежника, медленно подвигался вперед; глубокие рытвины и крутые овраги встречались им почти на каждом шагу, и только изредка на проталинах едва заметные колеи означали проезжую дорогу. С полчаса ехали они, не говоря ни слова; вдруг налево послышался отдаленный свист; ближе к ним отвечали тем же. Кирша остановился и скинул шапку. Несколько минут, подобно истукану, он пробыл в этом неподвижном положении. Едва заметно было, что он переводит дух; казалось, ни один волос не пошевелился на голове его во все время, как он прислушивался к свисту.

– Ну, боярин! – сказал он, надевая шапку, – мы, точно, их миновали. Теперь надобно выбираться опять на большую дорогу; а не то мы заедем в такую трущобу, что как раз загубим всех коней.

Путешественники стали держаться левой стороны; хотя с большим трудом, но попали, наконец, на прежнюю дорогу и часа через два, выехав из лесу, очутились на луговой стороне Волги, против того места, где впадает в нее широкая Ока. Огромные льдины неслись вниз по ее течению; весь противоположный берег усыпан был народом, а на утесистой горе нагорной стороны блестели главы соборных храмов и белелись огромные башни высоких стен знаменитого Новагорода Низовския земли.

III

Наши путешественники находились в весьма затруднительном положении. Нижний Новгород был перед ними; но им невозможно было переправиться через Волгу, на которой лед тронулся и шел так густо, что на простой рыбачьей лодке нельзя было переехать на другую сторону, не подвергая себя неминуемой погибели. Кругом их незаметно было никакого жилья, кроме пустых сараев и небольших рыбачьих хижин без дворов по-видимому также необитаемых. Проехав с версту по берегу реки, путешественники увидели, наконец, избу перед которою стояло человек двадцать рыбаков; все они смотрели с большим вниманием на противоположный берег.

– Глядь-ка, боярин! – сказал Алексей, – вон там, у пристани, никак человек идет по реке… так и есть! Ах, батюшки-светы! кого это нелегкая понесла! Смотри, смотри!.. ну… поминай как звали!

В самом деле, какой-то смельчак, отойдя шагов двадцать от противоположного берега, провалился сквозь лед и утонул в виду множества любопытных, которые толпились на переправе.

– Ах, боже мой! – вскричал Юрий. – Зачем пускают этот народ?..

– А кто его удержит, боярин? Русский человек на том стоит: где бедовое дело, тут-то удаль свою и показать.

Меж тем они подъехали к рыбакам. Один из них, седой как лунь, с жаром доказывал другим, что прохожий не мог бы утонуть, если б был легче на ногу.

– Да, ребята, – говорил он, – все дело в сноровке, а то как не перейти! Льдины толстые, хоть кого подымут!

– Эх, Пахом Кондратьич! – возразил один молодой рыбак, – какая теперь ходьба! Разве – прости господи! – какой ни есть полоумный сунется.

– Ох вы, молокососы! – сказал седой старик, покачивая головою. – Не прежние мои годы, а то бы я показал вам, как переходят по льдинам. У нас, бывало, это плевое дело!.. Да, правду-матку сказать, и народ-то не тот был.