- К тебе можно, Михаил? - показался на пороге Резниченко.

- Сергей! Старый бродяга. Здоров!

- Привет, Миша, привет!

- Ты когда приехал?

- Сегодня утром.

- И только сейчас показался!

- Не мог раньше. За это время я уже успел побывать в десяти местах.

- Да сядь ты хоть на минутку. У тебя какой-то взбудораженный, воинственный вид.

- Воинственный, говоришь? - Резниченко удобно расположился в кресле у пульта, вынул папиросу и, старательно разминая ее, продолжал: - Ты прав, воинственный. Я решил воевать. Решил бороться до конца и, думаю, мне удастся… Михаил, - Резниченко пододвинулся ближе к Бродовскому, почему-то оглянулся по сторонам и заговорил приглушенным голосом. Михаил, ты не думаешь, что есть люди, очень сильные люди, которые делают все для того, чтобы наша страна оказалась не подготовленной к борьбе в эфире?

- Сергей! Ты хорошо подумал прежде, чем сказать это?

- Разве и с тобой я не могу быть откровенным?

- Можешь. Но вот думать так ты не должен. То, что отклонили твой проект защиты, еще не значит…

- О, многое значит! Многое. - Резниченко встал, подошел к двери, резко швырнул в урну окурок и быстро вернулся к Бродовскому. - Подумай, Михаил, я еще раз хочу предложить тебе сотрудничество со мной, хочу еще раз напомнить, что ты прежде всего радиофизик.

- Спасибо.

- Не иронизируй. Ты отлично понимаешь, о чем я тебе говорю. Ты разбрасываешься, увлекаешься частностями.

- Я ищу общие закономерности.

- И углубляешь работы Зорина.

- Ну, конечно, ведь его открытие…

- Вот, вот! Его открытие! Все мы своими плечами подпираем его открытие, все мы…

- Сергей! Да что ты говоришь! Ведь мы, молодые ученые, развиваем советскую науку. Каждый из нас стремится внести свой вклад. Вспомни, как открытие Попова облетело весь мир и как тысячи ученых, техников, радиофизиков и, наконец, просто радиолюбителей развивали его. Так и открытие Зорина. Развивая его, мы…

- Остаемся чернорабочими в науке.

- Сергей!

- Да, да, чернорабочими. Не делай страшных глаз и, самое главное, не вздумай жалеть меня: «Ах, свихнулся друг. Надо направить его на путь истины!» Чушь! Мне жаль тебя. Да, да, жаль! На таких, как ты, вырастает слава зориных и сибирцевых. А я не хочу, ты понимаешь? - глаза Сергея потемнели, он вплотную приблизился к Бродовскому и почти шепотом закончил: - Не хочу!

Резниченко подошел к установке, все еще светившейся десятками разноцветных лампочек, резким движением откинул назад свои пышные волосы. На его крупном, властном лице лежали цветные пятна света, глаза блестели, и теперь он говорил громко, порывисто.

- Я не хочу строить крылья для других!.. Я хочу летать сам.

- Осторожно, Сергей… позади аппаратура.

Резниченко вернулся на землю. Он взглянул на каркас с аппаратурой, осторожно сделал шаг от нее и довольно долго молчал. Ему стало ясно Михаил не пойдет за ним. Вспышка злобы и чувство горечи и одиночества ворвались в душу разом, смятенно и беспокойно. При всей своей воинственности и упрямом желании победить во что бы то ни стало ему было страшновато оставаться одному. Он выжидательно посмотрел на Михаила. Бродовский сидел у пульта. Лицо его выражало большую озабоченность. «Михаил безнадежен, - твердо решил Резниченко. - Ему не понять, не понять никогда!»

- Сергей! - Бродовский произнес это тихо, не меняя позы и выражения лица, продолжая бесцельно смотреть на приборы. - Сергей, ты не прав.

Резниченко не расслышал, а может быть сделал вид, что не расслышал сказанного Михаилом, подошел к установке и без тени участия спросил:

- Как у тебя дела?

- Плохо.

- Плохо? - переспросил Резниченко, и в его голосе прозвучала радостная нотка.

- Да.

Бродовский поднялся и пошел к установке, вздохнул и стал выключать приборы один за другим. Погасли цветные огни, утих мерный шум моторчиков, установка замерла.

- Сегодня закончился последний этап намеченной работы и - никаких результатов. Теперь мы уже перепробовали все, весь диапазон частот, который способна генерировать наша аппаратура, и цитологические исследования не дали ничего. Тайна образования биоксина в клетках растений остается нераскрытой.

- Ну, и что же дальше?

- Думаю, надо брать пример со старика. Он правильно сделал, что переехал в свое время в Петровское, ближе к природе.

Резниченко презрительно усмехнулся.

- Ты тоже собираешься в Петровское?

- Нет, там не то, что мне нужно. Я хочу попробовать вести работы, так сказать, снизу. Хочу опять начать с простейших, с бактерий, и постепенно подбираться к растениям. Мне нужен и «фарфоровый зал» и оранжереи, в которых применяется электролюминесценция. Думаю, надо перебазировать свои работы в Славино.

- Предлог неплохой, - саркастически скривил губы Резниченко.

- То есть как предлог? - не понял Бродовский.

- Не думай, Михаил, что я ребенок.

- Да ты о чем?

- О твоем повышенном интересе к «усовершенствованию растений», - злобно ответил Резниченко.

- Дурак, - спокойно сказал Михаил.

В полуоткрытую дверь лаборатории тихонько вошел академик Зорин и с недоумением посмотрел на своих учеников.

- Простите, простите, молодые люди. О каких дураках здесь идет речь?

- Викентий Александрович!

Резниченко подчеркнуто вежливо поклонился Зорину и отошел к окну, стараясь скрыть свое волнение.

Бродовский пододвинул кресло старому академику. Зорин тяжело опустился на него, поставил между колен свою массивную палку с костяным набалдашником и оперся на нее подбородком.

- Ну-с, молодые люди, вернемся к вопросу о недостатке умственных способностей. Продолжайте.

Шутливый тон Зорина не разрядил атмосферы. Резниченко стоял у окна, Бродовский оперся о пульт, силясь придумать приемлемое продолжение разговора.

- Так кто из вас страдает этим страшным недугом? - не унимался старик.

- Очевидно, я, Викентий Александрович, - ответил улыбаясь, Бродовский.

Резниченко быстро обернулся и бросил взгляд на обоих.

- Что так, Михаил Николаевич? - участливо спросил Зорин.

Бродовский коротко рассказал о своих неудачах.

- Мне кажется, Михаил Николаевич, что вы слишком уж прочно засели в лабораториях, а надо быть поближе к природе. Всматриваться в каждый растущий листочек и размышлять. Что я могу подсказать вам? Чем помочь? Сейчас, пожалуй, ничем. Допрашивайте природу - вот мой совет.

Зорин по-стариковски обстоятельно начал перечислять все преимущества работы в Славино.

- Я предпочел бы в Славино не ехать! - отрезал Бродовский.

Зорин с еще большим энтузиазмом продолжал убеждать Бродовского. Наконец, он привел самый веский аргумент:

- Ведь в Славино у вас будет такой чудесный помощник. Да, да, Белова будет незаменимым помощником! - восторженно закончил Викентий Александрович, только тут заметив, как сузились глаза Михаила и вздрогнули плечи Резниченко. Сразу вспомнилось лицо Сергея, просившего разрешения ознакомить свою приятельницу с лабораториями в Петровском. «Так вот почему шла речь о дураках», - наконец, догадался старик.

- Михаил Николаевич, - произнес он не без строгости. - Я хотел бы знать ваше мнение. Для пользы дела, где лучше проводить работы: здесь или в Славино?

Михаил минутку помолчал и потом твердо сказал:

- В Славино.

Старик встал, крепко оперся на палку и тоном приказа сказал:

- Считаю излишним дальнейшее обсуждение этого вопроса. Работы перебазируйте в Славино. Вы, кажется, что-то хотите возразить, Сергей Александрович?

- Нет, нет, - поспешил ответить Резниченко.

- Ну, вот и прекрасно. Вот и прекрасно. - Зорин все еще силился смягчить тягостный для молодых людей разговор.

- Поезжайте, Михаил Николаевич, немедля поезжайте. Проветритесь в пути немножко, а там, смотришь, и возникнут у вас какие-нибудь плодотворные идеи. Мне, между прочим, уже успели доложить, что вы вторую неделю с утра до ночи пропадаете в лаборатории. Куда это годится? Да в вашем переутомленном мозгу свежая мысль и приюта себе не найдет. Поезжайте. Помню, вот этак же меня после моих неудач с новой конструкцией регистрирующего аппарата чуть ли не насильно отправили в Гагры. Зима, декабрь, в Москве сугробы снега. На автомобиле еле добрался до вокзала. Ну, думаю, что за отдых в этакую пору, а в Гагры приехал - теплынь, прелесть. Новый год встречали с распахнутыми окнами, розы цвели, хорошо! Но, знаете, Михаил Николаевич, нормальные розы, а не такие, о которых вы мечтаете, - с кочан капусты.