У всех офицеров в услужении были матросы. Князю юнкеру Ухтомскому и барону Гейсмару разрешено взять с собой крепостных. И на них пришлось рассчитывать довольствие. Ухтомского на опись капитан вообще почти не посылает.

В свободное время Гейсмар иногда как нервная дама. Крепостные обязаны исполнять также общие работы. «Нельзя им только помадить и брить своих господ!» — говорил капитан своим рабовладельцам еще в начале вояжа.

Юзеф — поляк, из литовского поместья Гейсмара, дарованного отцу — генералу — за подавление польского восстания.

Дул восточный ветер, и желтые волны в беспорядке плескались по всему мелкому лиману. Взбивало ил, и час от часу море становилось мутней.

Вахтенный офицер в трубу заметил шлюпку. Она быстро приближалась к бригу.

— Их благородие старший лейтенант Петр Васильевич, — доложил капитану впередсмотрящий.

Измученные гребцы налегли еще и еще раз, с трудом перегоняя шлюпку через тяжелую волну, как через последнюю преграду, и матрос Веревкин, тяжело дыша, ухватился за трап. Жесткое брюхо его под тугим ремнем запало еще глубже прежнего.

Петр Васильевич был мокр с ног до головы. Даже фуражка его обвисла, как блин, а лицо побагровело.

— Устье Амура нашли, Геннадий Иванович!

— Ну, слава богу! Я так и знал.

Офицеры обнялись и поцеловались.

Лейтенант, переводя дух, молча показал на дальние сопки. Они грозно стояли по материковому берегу над морем.

— Матросы измучились совершенно.

— Люди пусть идут отдыхать на сутки, — приказал капитан.

— Огромная река, Геннадий Иванович, — стал рассказывать Петр Васильевич.

Он спустился в каюту капитана. Все офицеры собрались там.

— Я вошел в бухту и увидел течение... Матросы стали сами не свои. Подул попутный, и мы быстро пошли против течения. Как только миновали лабиринт мелей и лайд и вошли в устье — сразу попали как в другой мир... Гиляки живут повсюду, на реке идет лов рыбы. На берегу всюду юрты, видны лодки, ездят и ходят люди, сушатся рыболовные снасти, собак много...

— Как же встретили вас?

— Встретили нас приветливо и с огромным любопытством. Ничего похожего на подозрение или враждебность! Сначала побаивались, но не убегали. В одной из деревень мы видели человека явно русского, но он не признается, что знает по-русски. Гиляки обступили нашу шлюпку. Она казалась для них необычайной диковиной, и это навело меня на мысль, что если гиляки так удивлялись виду пашей шлюпки и парусов, то это означает, что никогда к ним никто не проникал.

— Ты прав! Тысячу раз! Потому и встретили тебя так приветливо, что иностранцы к ним никогда не приходили!

Казакевич ушел к себе и переоделся. В капитанскую каюту ему подали вино и горячий обед. Разговор продолжался.

— Амур никем не занят, никаких городов, постов, крепостей. Не принадлежит никакому государству.

— Подлец Нессельроде! — воскликнул капитан. — А у меня вести нехорошие. Прибыл Грот, — сказал капитан. — По его утверждению, к югу пролива нет.

— Под правым берегом, как объясняют гиляки, есть второй фарватер у реки.

— Я ждал вас. Теперь я сам пойду на промер пролива.

— Кто же пойдет с вами?

— Я хочу взять трех офицеров, в том числе Грота, Если окажется, что он ошибся, то пусть убедится в этом. И пусть будут свидетели. Мало ли что еще может произойти и какие обвинения предъявят мне. Потом, бог знает, могут и среди нас в Петербурге начаться разногласия. Мы же не знаем еще…

Невельской показал карту, вычерченную мичманом.

— Я ему все объяснил. Но он, кажется, выбился из сил... Шел вдоль Сахалина, а не Татарским берегом. Люди его очень устали.

Казакевич заметил, что стоило заговорить о южном проливе, как настроение Геннадия Ивановича менялось. А так радовался открытию!

— Когда мичман Грот ушел, я думал, нельзя надеяться, что пролив будет найден легко.

«Все равно, если от него потребуют, чтобы сказал, что нет пролива, то и докажет, что нет!» — подумал Казакевич.

— Кроме нашего покровителя Муравьева в Иркутске, еще существует Третье отделение! Дубельт! И Нессельроде! Подлец! И Синявин подлец такой же, начальствует азиатским департаментом, а не знает сам ничего! Как я ждал вас, Петр Васильевич! Вы бы знали, как я ругался!

— Возьмите с собой людей на три вахты.

— Беру трех офицеров, чтобы круглосуточно несли вахту. Будем как на корабле. Оборудую шлюпку и баркас, чтобы под тентом спать днем и отсыпаться. Все настороже. И трое офицеров — свидетели. Доктор Берг. Как можно больше офицеров... «И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ...»[186] И мы — преданные офицеры... Даже здесь... Помнить... Но, чуть что, я подыму его высочество, я устрою им баню, подлецам... Я до самого царя дойду... Я…

И он схватился за пуговицу.

— Успокойтесь, Геннадий Иванович.

— Я и так уже спокоен. Все слава богу. Это отзвук. Далекий отзвук. Выйду сейчас на ют, посмотрю на горы, на закат, на море, на компас... И подумаю: какая это все мелочь, дробь, что нас беспокоит, по сравнению с тем великим, ради чего не жаль себя, жизни...

В кают-компании офицеры, загоревшие, в старых мундирах со ссевшимися от бесконечных купаний рукавами, с жадностью слушали и Казакевича и капитана и сами засыпали их вопросами.

Как и обычно у Невельского, опять все участвовали в обсуждении и решали сообща, что делать дальше. Каждый высказывал свое мнение. Разрешалось спорить с капитаном и доказывать свое.

Казакевич показывал карты, куда начерно, недорисованным изгибом, нанесено было устье Амура с мысом Тебах, с крутым скалистым берегом и гиляцкими деревушками у его подножия и цифрами промера кое-где на широкой площади лимана.

Невельской думал о том, что теперь начинается новый период исследований. Предстояло решить ряд важнейших вопросов: о доступности устьев с юга, о способах их охраны...

Среди матросов тем временем тоже шло обсуждение того же вопроса.

— Нашли Амур! — заявил товарищам Веревкин, вернувшись на судно. — Я нашел! — добавил он серьезно.

— Ну? Что там? Торговля есть, лавки? — спросил Подобин.

Веревкин объяснил, что он первый заметил устье реки.

— Пойдут на шлюпках — буду тоже проситься! — захваченный его рассказом, молвил Алеха.

— На шлюпках! — отозвался Козлов. — Глубина-то какая! Верно, транспорт пойдет.

— Транспорт зайдет в самую реку! — подхватили матросы, ходившие с Казакевичем.

— Скрозь глубина. Фрегат пройдет, не то что бриг! — подтвердил Веревкин.

— Первый не Веревкин увидал, — рассказывал вечером Конев, худой, плосколицый матрос средних лет, — а я. «Вона, говорю, звери-то пошли туда. Значит, рыба тут идет, на чистую-то воду. Зверь за ней». Сейчас эта рыба идет... Страсть, что делается! И мы туда! И нашли... Веревкин только увидел, когда уже вошли. А я указал прежде.

— А офицеры?

— А они, как всегда. Молоды еще!

В эту ночь Невельской почти не спал. Капитан был у цели. Он мог теперь осуществить то, чего желали все, о чем говорили, спорили, но к чему не могли и не знали, как приступиться. Но и он чувствовал, что одной лишь своей отвагой много не сделать, что без позволения и без поддержки правительства он как со связанными руками.

«Инструкция, наверно, уже есть, — думал капитан. — Быть не может, чтобы ее совсем не было! Надо идти вверх по реке!» Вдумываясь в предполагаемые события и ставя себя на место Муравьева, капитан решил, что губернатор не мог отправить лишь одну инструкцию. Конечно, с утвержденной государем инструкции сняты копии и разосланы в разные места. «Нас должны искать и ищут. Не таков человек Николай Николаевич, чтобы бросить нас на произвол судьбы. Если же — не дай бог! — инструкции нет, я погиб. За опись без позволения царя я — матрос или, верней, каторжник!»