И еще много чего я им наговорила, но Георгий был все так же суров, обращался ко мне по-прежнему на «вы» и на личную встречу не соглашался. После одного из разговоров, а вернее, допросов я на короткое время осталась в комнате одна, у меня уже не было сил даже плакать, и тут в комнату ворвалась та женщина с родинкой — из комиссии, залепила мне пощечину, схватила за волосы, резко повернула лицом к себе и буквально заорала:

— Говори, сволочь! За что ты продала моего братика?! Я тебя с лица земли сотру, так и знай!

— Если ты уверена в моей вине, сестра, сотри, — тихо ответила я ей, голос уже не подчинялся мне. — На твоем месте я сделала бы то же самое…

Она как-то странно поглядела на меня, отпустила и вышла. Мне стало ясно — она не была уверена в моей вине. Несколько лет спустя она нашла меня в санатории, тогда я узнала и имя ее — Денка. Волосы у нее были все такие же пышные, но их прожигала ранняя седина, и лицо сморщилось, постарело, по всему видно было, что ее терзает какая-то невыносимая мука. Она вошла ко мне в палату, рухнула на колени и стала целовать мои одеревеневшие ноги. Не могу передать, как неловко и больно, мне было, я все пыталась поднять ее, а она все повторяла и повторяла:

— Прости меня, сестра… Ради Бога, прости меня…

Я стала успокаивать ее — вот же, я на свободе, они убедились, что подозревали меня напрасно, слава Богу, не тронули, а ведь сколько людей невинно пострадали, а я хоть и болею, но живу…

— Я простить себе не могу то, что сделала, как поступила с тобой… Я ведь никогда в жизни не поднимала руку на человека, какой мрак опутал нас тогда… И я знала, всегда знала, что судьба за это накажет меня, я верю в возмездие! Сделаешь кому-нибудь зло, поступишь несправедливо — вот все это и обернется и падет на твоих близких… Так и вышло, мне жить не хочется — дочь у меня болеет, хиреет, она под машину попала…

И снова и снова, рыдая, она билась головой о край моей кровати:

— Прости, прости меня, сестра! Если ты простишь меня, простишь искренне, от всей души — дитя мое оживет, я уверена! Но только если ты простишь! Я на все готова для тебя, проси что хочешь — деньги, вещи, только прости!

— Хватит глупости молоть! — разозлилась я. — Вставай с колен и садись рядом! Я простила тебя еще тогда… Правда, тогда простила разумом, а теперь — всей душой и сердцем. Честное слово, поверь мне и беги за хорошими лекарствами, в них дочкино спасение, а все остальное — бабушкины сказки!

Да, бабушкины сказки, может быть, и так, только вот что случилось — дочка-то и вправду ожила и стала выздоравливать… И доктора смотрели на нее во все глаза, как на чудо какое-то, а то ведь они ее совсем списали с корабля. И вот с тех пор и мама и дочка ни одного праздника не пропускают и обязательно или сами приедут ко мне с гостинцами, или пришлют что-нибудь, а то и без всяких праздников примчатся — говорят, соскучились. Ну, выпьем немного вина, поговорим-повспоминаем, мать с дочерью иногда поспорят о чем-то при мне, я всегда беру сторону дочки, потому что пышноволосая красавица мама (она опять помолодела и похорошела, стоило дочке выздороветь) забывает о том, что и сама когда-то была молодая… Они находят меня всюду, где бы я ни была, чаще всего в санаториях — я теперь провожу там бо́льшую часть года, особенно влажные месяцы, сырость сковывает все мое тело, и даже на костылях, с которыми я не расстаюсь последнее время, мне трудно подниматься с места и двигаться. А тир я открываю только летом…

Через месяц после расследования появился и Свилен. Он был ужасно расстроен и собирался ругаться с Георгием. Я очень ему обрадовалась, мне хотелось успокоить его, и я наврала (второй раз в жизни), что Георгий все время защищал меня перед комиссией и только благодаря ему моя невиновность была доказана… Свилен, милый, добрый друг, сделал вид, что поверил мне, стал все чаще приезжать в наш город или в санаторий, где я лечилась, — и сколько вечеров, сколько новогодних ночей мы провели с ним у телевизоров в просторных уютных холлах этих санаториев, а десять лет назад он вообще перешел работать в наше окружное управление, и его тут же сделали главным следователем. Талантливый он человек, работает безошибочно, за эти годы — ни одного нераскрытого преступления, одно его имя наводит трепет на всякую нечисть. А имя-то доброе, прекрасное — Свилен… Скрашиваем друг другу одиночество, поддерживаем друг друга — и не сдаемся.

Ну, а Георгий так и не появлялся. Прошло больше двадцати лет после того злосчастного следствия, мог бы хоть два слова черкнуть — так, мол, и так, произошла ошибка, я поверил в то, что ты предатель, любовь ушла, я женился, у меня двое детей, я директор большого предприятия и у всех на виду, ни о каком разводе и говорить нечего, но я непременно как-нибудь приеду, и мы снова соберемся втроем — ты, я и Свилен, выпьем по рюмке, вспомним юность и постреляем по очереди из бельгийки… Нет, не написал, не вспомнил, не приехал. Как будто меня уже нет на этом свете…

— Товарищ полковник! — на табло замигала лампочка, и раздался голос дежурного из бюро пропусков. — Тут к вам некий Цачев рвется. С палкой.

— Пусти его! — велел я и выключил табло, чтобы мне никто не помешал «побеседовать» с этим Цачевым. Несколько дней назад Мария рассказала мне, что он пришел к ней в тир и заявил, что он самый натуральный племянник и прямой наследник имущества Марии, следовательно, законный владелец тира. Он даже показывал ей какие-то документы.

В дверях показался низкорослый человечек, опирающийся на трость, в клетчатом костюме, с бабочкой, с тонкими черными усиками, набриллиантиненные волосы были разделены на пробор. Я поглядел на него, и мой профессиональный подсознательный рефлекс позволил мне определить, кстати почти точно, его профессию — мелкий торговец, подвизавшийся в коммерции до 9-го Сентября[9].

— Полковник Свиленов? Не так ли, товарищ полковник? — произнес он таким тоном, в котором была и официальность, и раболепие, да и что-то вроде убежденности в собственной правоте.

— Прошу, — я указал ему на диван у стола; таким образом мне удалось пресечь его попытку поздороваться со мной за руку.

— Цачев! — представился он на расстоянии. Не сводя с меня глаз, он улыбался, великодушно прощая выбранный мною грубоватый способ знакомства — через стол. — Благодарю вас, — это в ответ на мое приглашение садиться. После чего он, медленно ковыляя из-за протеза, отправился к дивану, изо всех сил стараясь казаться выше — как, впрочем, большинство людей небольшого роста. Трость в руке и сам будто аршин проглотил, невольно подумал я, но тут же постарался отогнать эту мысль, потому что с самого детства мне внушили, что страшно стыдно смеяться над физическими недугами калеки. И все же я не мог не ощутить нарастающую с каждой секундой неприязнь к этому человеку.

— Слушаю вас! — бросил я ему чуть резче, чем хотелось.

Он не спеша уселся на диван, вытянул вперед свою деревянную ногу и оперся обеими руками на трость. У меня создалось такое впечатление, что он расположился тут на целую вечность, не считаясь с моим временем, а меня это абсолютно не устраивало, и я еще резче произнес:

— Я вас слушаю!

Несколько секунд он продолжал смотреть на меня и улыбаться, подчеркивая этим, что понимает, сколь я невоспитан, груб и даже просто неумен, потом тихо, «мирно» произнес:

— У вас есть время выслушать меня? Или, может быть, мне прийти завтра?

Я понял — этой подчеркнутой интонационно приставкой «вы», этим тихим, вкрадчивым голосом, этим недвусмысленным намеком на чиновничье «приходите завтра» Цачев хотел внушить мне, что его невозможно вывести из равновесия, что он стоически адаптирован по отношению к вышепоименованной бюрократии и скорее он может вывести ее из себя, а не она его. Я подумал, что он действительно способен на это. Честные люди открыто возмущаются, протестуют, а эти, цачевы, с понимающей улыбочкой, с неопределенной туманной жестикуляцией как будто доверительно делятся с тобой само собой разумеющимся соображением — это, дескать, характерная черта системы, и надо уметь извлекать из нее пользу для себя. И что же? Чаще всего такие типы оказываются победителями и добиваются своего, в то время как честные и порядочные, устав бороться с нашей бюрократией, посылают все к чертовой бабушке и сходят с дистанции.