— Золотая девушка! — восхищается Скульптор.
Должен же кто-то раскрыть глаза Раду…
И тот наконец-то замечает: верно! Глаза, брови, ресницы и волосы девушки от природы почти бесцветны. Кожа прозрачна. В пасмурный день такую и не приметишь. Цвета ее словно бы приглушены. Но стоит ей очутиться в солнечном свете — и она вся сияет. Прозрачная кожа лучится. Волосы блещут огнем. Золотятся тонкие брови. И ресницы порхают пчелиными крылышками. В глубине зрачков улыбаются янтарные лучики. И смех ее золотист.
— Невеста солнца! — восклицает Поэт.
— Только солнце наше что-то супится! — бросает Насмешник, оглядываясь на Рада.
А Рад еще больше насупился. Асен находит в этом повод для развития новой теории. Он наклоняется к Даре и говорит тихо, испытующе:
— Некоторые женщины влюбляются в тучу. Должно быть, она привлекает их своим электричеством. Атавизм. Женский инстинкт покорствовать грому.
— Наоборот, инстинкт подчинять себе гром, приручать его, как верного пса!
— Что это ты сегодня такая веселая? — дразнит Росицу Бранко.
Но девушка обезоруживает всех своей откровенностью:
— Сегодня мой самый счастливый день!
При внезапных порывах ветра целые потоки желтых листьев опускаются вниз.
Росица взбегает на крутизну так легко, словно над ней не властны законы земного притяжения.
— Тимьян! Ветер пахнет тимьяном! — Она собирает веточки.
Вот она спустилась чуть ниже, склон осыпается. Раздуваемый ветром костер ее волос блестит на солнце.
— Осторожно! — выкрикивает Рад.
Крик его сердит. Девушка дразнит свою тучу. Беззаботно прыгая с камня на камень, она размахивает благоухающим букетом.
Рад устремляется следом.
— Сколько тимьяна! — Она протягивает руку…
Камень вывертывается из-под ее ног. Девушка цепляется за стебель тимьяна, но растение вырывается из ее рук. Она летит вниз.
Обезумевший от собственного бессилия Рад несется за ней.
Нежное ее тело гора влечет по камням. Девушка летит с огромной высоты. Букет рассыпается. Смерть в полете.
Рад склонился над пустотой. Осыпаются камешки. У страшной смерти — аромат тимьяна.
Лицом к лицу с бездной. Ум его помрачается. Словно он глянул в самое сердце темных скал.
Мы помним его молчаливым.
Он поражен шоком. Прежде такой вспыльчивый и суровый, теперь он спокоен.
Онемев, он бродит по горам, словно отшельник.
Он молчит, потому что ему так много нужно сказать самому себе. Поэт пытается расшифровать внутренний монолог Молчальника:
Мы дурно поступаем с теми, кого любим.
Чья здесь вина?
Любовь всегда безвинна, что бы она ни принесла нам, куда бы ни завела. Силы разрушения — внутри нас.
Не надо ослепления в любви, не надо солнечного затмения.
Мы утрачиваем способность к самозащите.
И тут налетают темные силы в облике самой ароматной, самой невинной травы…
Рад лихорадочно оглядывает скалы. И, едва ощутив запах тимьяна, спускается и срывает растение. Он словно спешит спасти кого-то. И продолжает молчаливую беседу с самим собой.
Поэт пытается понять Молчальника:
— Нужно с корнем вырывать все, что манит нас своим благодушием, поит нежным ароматом, обещает покой, все, что усыпляет тревогу.
Ведь все это ведет нас к пропасти!
Ему чудится эхо чьего-то противоречащего хохота. Рад пробует предупредить людей об опасности.
Нам кажется, что рана его немного затянулась, но вот Бранко со всей недогадливостью юности восклицает:
— Снова осень… Как пахнет тимьян!
— Молчи! — Асен делает ему знак.
Но Рад уже услышал. Он остервенело рвет стебли.
Мы перестали упоминать слово «тимьян». Это табу сделало язык нашей группы более интимным, замкнутым, полным тайного очарования. Посторонний человек не может проникнуть в эту магию группового языка. Общая забота о друге связывает нас особенной, благоухающей тимьяном близостью. Несчастье одного сильнее всего сплачивает группу. Оно подчеркивает необходимость нашей общей связности, озаряет нас общей озабоченностью, взаимопомощью. Придает нам новое значение, возвышает в собственных глазах.
Мысль о несчастном друге приводит нас в умиление: как мы добры!
Молчание Рада звучит зовом о помощи.
Это молчание — гимн нашей группы.
Снег с холодным шепотом осыпается вниз.
Рад уходит в белую вечную ночь.
Наконец! Он давно ждал этого.
Он сделал все, что было в его силах. Уничтожил весь тимьян на своем пути. Но что может сделать один человек в необъятном мире, полном обманчивой кротости и предательского аромата?
Белый цветок снега не благоухает.
Не может обмануть.
Рад не сопротивляется смерти, он немедленно засыпает — жизнь его давно была тяжким сном.
Лавина возвращает ему невесту.
Белая пропасть — сон без сновидений.
Никифор, последний в цепочке, первым заметил лавину.
Он предвидел! Он ждал!
В первое мгновение он почти ликовал.
Но тотчас же был втянут в снежную карусель. Молниеносный обмен местами. Первые становятся последними, последние — первыми.
Никифор чувствовал себя невиновным — ведь он шел последним. Но теперь он первый.
Лавина снова сделала его вожаком, обрушив на его плечи всю тяжесть снежного потопа.
Он знает: когда ты распрямляешься и вскидываешь голову, ты превращаешься в мишень. И он наклоняется и сжимается в снежной безопасности. Мельница лавины все перемолола: и первых и последних.
Он отчаянно ищет землю — ухватиться, ступить на прочное. Земли нет. Кто отнял ее?
Кто может очистить от снега его веки, прочистить уши тщеславного Никифора воплем:
— Посмотри правде в глаза! Это крохотная лавина. Вытянувшись во весь рост, подняв руку, ты достанешь до ее потолка. И засыпало тебя совсем неглубоко.
О, он был бы разъярен. Никто не смог бы его разубедить — лавина огромна, как раз под стать его тщеславию.
Что ж, пусть у него останется хотя бы эта, последняя иллюзия!
Поэт ищет формулу характера Никифора.
Великое — вот твоя провинциальная страсть.
Всю жизнь ест тебя сожаление: почему ты родился в маленькой, без всякого простора, стране?
Здесь все мало для тебя: самые высокие вершины и самые крутые стремнины. И мало возможностей возвыситься.
И даже твоя лавина — мала. Но она завалила и тебя и твои амбиции.
Никифор в каменоломне. Отовсюду — удары ледяных молоточков и нелепое припоминание:
— Не продлил проездной билет! — Он ужасается.
Налетают образы: старый трамвайный проездной, потертый, просроченный. Контролер:
— Штраф! Сходите! Время истекло!
Никифор шарит в кармане, ищет деньги. Как прыгать на ходу? В руке у него старый билет. Дата вычерчена крупно, яркими зелеными чернилами.
Прыжок. Встречный ветер. Лавина давит его. Удар за ударом, образ за образом.
Дара мстительно хохочет:
— Вот она, твоя дисциплина, — билет не продлил!
Никифор сжимается в снегу, пытаясь укрыться от насмешек группы. Эти насмешки для него ужасней самой лавины.
С лисьей гибкостью прокрадывается к нему голос Насмешника:
— Как же это ты — с другими справлялся, а сам с собой не сумел!
Даже Асен обвиняет:
— Ты всех нас подозревал, а у самого, оказывается, билет не продлен!
Никифор схвачен на месте преступления. Нет сил даже шевельнуться.
— Одна неисправность ведет к другой, еще большей! — припоминает вожак. Он бьет Никифора его же логикой.
Именно эти слова Никифор любил повторять другим, когда сам был вожаком. Он швыряет прочь трамвайный билет. Надо освободиться от этой навязчивой нелепицы. Надо методично бороться с лавиной, как подобает опытному бывшему вожаку.
Но лавина трамвайных билетов рушится на него.