А когда на знакомые тропы выехали да к Камню стали подъезжать, облегченно вздохнули.

Тут Лука к иноку обратился:

«Давай, Иосаф, свенчай меня с Катериной».

«Нету книг, — ответил Иосаф, — уж дома свенчаю».

Васька не стал ждать, сам свенчался. Уволок девку в кусты на ночь, а утром опять на коня вперед себя посадил, обнял ее и заорал во всю глотку:

Весело ехали: с солью и бабами: много лишнего позволяли. Только Иосаф опять мрачен ликом стал. Видно, чуяло его сердце, что худые дни для закаменской вольницы, — не за горами восходят.

А Васька-нахальник Марье на ухо шептал: «Вишь как инок лицом потускнел. Видно, скушно ему без бабы вертаться».

Множились люди за Камнем, но не множилась вера истинная в людях, капля за каплей, как вода из дырявой крынки, истекала.

Множились люди худые, заводились ссоры да распри, доходило дело до схваток и ножей. Заводские крестьяне, беглые солдаты, тати, воры, разбойники-душегубцы верх взяли и мутили народ.

Слабые духом, некрепкие в вере пристали к ним; и не стало житья от тех грабежей и насильств.

Черная хлебопашеская работа за необычай была тем, кто в легкости привык жить, кто кроме бражничества да озорничества никакого дела с малолетства не знал.

Разгневался Господь на беззаконие людей и послал неурожай хлеба в земле Бухтарминской три лета подряд.

И наступил голод лютый. Стал народ молотым корьем питаться и от болезней помирать.

В этот год Васька Быков да Яшка Загуменный с братней очень шибко разгулялись. У многих каменщиков последний хлеб уворовали, Лосихинской починок сожгли да в горах одного инока удушили — думали богатства найти.

Восстал народ против злодейств душегубцев и порешил: изловить и казнить всю шайку смертью лютою.

Узнали воры через передатчиков и в лесные дебри ушли. Да недолго они шаталися, скоро узнали их логово и оттуда выкурили. Связали по рукам и ногам, по китайскому обычаю, по колоде на шею привязали да на суд приволокли.

Долго бы не судили, да особый случай вышел, видно Антихрист тем людям помог.

В ту самую пору, когда на смерти злодеев народ порешил, приехал китайский ноен с тчурчутами.

«Земля здесь китайская, — сказал тот ноен, — а потому тех людей вы судить не можете».

А народ ему в ответ:

«Уж дивно мы на этой земле живем, голыми руками мы ее обработали, потом полили, а поэтому земля эта наша и суд должен быть наш».

Повертел ноен головой, потряс шариками на шапке и снова говорит:

«Судить я этих людей не дозволю, может быть, они безвинны».

И велел он тут тчурчуту своему слезти с лошади и злодеев развязать.

Только тчурчут слез с лошади и хотел было идти, как Савва Лаптев из пушкана в него дернет, ну и нехристь сразу ляшками задергал и издох.

Тут народ за ружья схватился, китайцы тоже заволновались, и не миновать бы кровопролитию, да инок Иосаф вмешался.

«Оставьте пушканы, — закричал он на народ, — если добра желаете».

Послушался народ, опустил пушканы.

Тогда Иосаф подошел к ноену и сказал ему:

«Останови своих людей и не допускай дело до кровопролития. Давно мы живем с вами по соседству, честный торг ведем. Мы вам рухлядь мягкую, соболей, лисиц возим, а вы нам китайки, канчи, кайфу, фанзу, чашки, ножи, огнива и другой товар промениваете. Зачем нам немирно жить. Те люди, которых мы к смерти присудили, разбойники и душегубцы. Покою от них нет, и жизнь с ними тягостна. Верно, наш грех, убили мы сгоряча твоего воина, за смерть его по вашему закону тебе заплатим».

Выслушал ноен, помотал головой, потряс шариками и ответил Иосафу:

«От платы я за тчурчута не отказываюсь, а этих людей приказываю освободить, так как я сам их буду судить, а вы живете на китайской земле и китайским законам должны подчиняться».

Сколько ни доказывали ноену, на своем настоял. Развязали Быкова, Загуменного, его братию, заплатили за смерть азиатца ноену мзду достаточную и разъехались в большем горе и смятении.

Ноен не стал судить разбойников, в тот же день их с дороги отпустил на все четыре стороны, а разбойники, озлобившись, стали еще сильнее лютовать и злодействовать.

Убили вскоре Ваську Быкова и Яшку Загуменного, но семя злое было посеяно и плевелы взошли.

Снова собрался народ о житье своем говорить. К иноку Иосафу обратились:

«Иосаф, преподобным старцем Кириллой ты в вожди был допреж избран. Многими молитвами и советами мы благодарны тебе. И вот теперь спрашиваем тебя, что присоветуешь нам делать».

Поклонился Иосаф совету народному и ответил:

«Спасибо вам на слове добром. День и ночь у Господа Бога я совета прошу, и открыл он мне, рабу грешному, видение, не объявлял я его, но теперь, видно, настало время.

Приходил ко мне старец Кирилла, радостный, веселый, венчик кругом головы, золотом сияющий. Пришел ко мне и говорит: “Сын мой нареченный, не угасает огонь, а разгорается в тебе. И вот утешить я тебя пришел. Шли мы в землю Беловодскую, Господь взял меня, а народ немного не дошел до той земли. Вижу я муки народные и советую искать Беловодье, в нем одно спасение”».

Выслушал народ. Немного народу видение одобрило, больше старики, а остальные недовольны остались.

«Легко сказать, искать Беловодье, а где оно? Почто старец Кирилла прямую дорогу не укажет? Все говорит, ищи да ищи, а где ищи, не сказывает».

Помолчал народ, стал опять советоваться промеж собой.

Вышел мужик Околелов, поклонился и сказал:

«Дозвольте мое немудрое слово молвить».

Говори, всем разрешено.

Сколько голов, столько умов.

Снова поклонился Околелов, книжной мудрости был человек, хотя и мужик, и так начал:

«Загонят зверя охотнички со всех сторон, вот он и мечется. Так и мы в земле нашей. Верно будто и своей волей живем и свою силу имеем. Как будто так, а глубже в воду, дно не видно. Заводы рудные растут и близятся. Никонианцы все ближе и ближе к нам, а с другой стороны китайцы. А мы посередине. Кто же лучше — еретики ли никонианцы или нехристи китайцы? На то ли мы боронили святоотеческую православную церковь, чтобы с никонианцами хлеб един иметь и через осквернение пасть в яму страдную душами и телесами нашими? Мудрый вопрос, а ответ ребячий. Если нажмут на нас никонианцы, ну и дух из нас вон, всю веру нарушат, сожгут нас на кострах. Китай же народ хотя и поганый, хуже собаки, но к вере нашей злобы не имеет и молиться нам не мешает. Вот я и раскидываю умом слабым и думаю: настало время к китайскому государству пристать, ведь живут же беловодцы в стране опоньской дальней».

Зашумел народ, как осы. Третий путь хотелось найти: не приставать к китаям, но и от никониан отбиться и жить в легкости.

Сколько ни судили, ни рядили, но все же решили перейти к китаям — один путь.

Думали, инок Иосаф обидится, что его совет не приняли, а он нет, как будто обрадовался.

«Хорошо решили, — народу сказал он, — по пути и про Беловодье разведаем, недаром мне видение было. Если передовщиков по этому делу посылать будете, пошлите меня. С радостью пойду».

Принял народ просьбу Иосафа, еще выбрал передовщиков, и всего того народу шестьдесят душ набралось с женами и детьми. Кто передовщиками шел, а кто искать землю Беловодскую, ибо сильнее тяга была в народе в землю ту.

«Не та вера свята, которая мучит, — говорили бухтарминцы, снаряжаясь в дальний путь, — а та, которую мучат».

Земля дальняя, земля неведомая, подобно раю небесному манила к себе немногих праведников бухтарминских и была утехой их печали о том, что на всей Руси старая вера в ослабе и крест латинский осенил всю землю благочестивых отцов и прадедов.