Отсюда возникла австрийская или Белокриницкая иерархия. В 1846 году два инока-начетчика Павел и Алимпий, после многих тщетных поисков „правильной” церкви, познакомились в Константинополе с бывшим Босно-сараевским митрополитом Амвросием, который, по причинам политического свойства (ревностное заступничество за свою паству), был отозван с епархии и проживал в Царьграде. После некоторых переговоров, Амвросий согласился переехать в Белокриницкий старообрядческий монастырь (в австрийской Буковине), где подвергся „исправлению” чрез миропомазание, на основании тщательно выработанных правил „о чиноприятии ереси“, и положил начало новой старообрядческой иерархии.

Так возникла и ныне существует Белокриницкая или иначе Австрийская иерархия, перенесенная в 1849 году и в Россию. Событие это вызвало в старообрядческом мире огромное движение, несколько „соборов “ и целую полемическую литературу, центром которой является личность и сан бывшего Босно-сараевского владыки. При этом прежде всего конечно возникал вопрос: действительно ли Амвросий, в то время, когда совершился его переход к старообрядцам, сохранял ещё ту благодать, которую в нем искал старообрядческий мир. То-есть — оставался ли он епископом, или, как уверяли его противники, вместе с епархией он был также лишен и епископского сана. Отголоски этого спора читатель найдет в своеобразном дипломатическом обращении казаков к константинопольскому патриарху, — которым начинается путешествие (гл. II), и которым оно заканчивается. Патриарх, как увидим, сохранил красноречивое молчание, и вопросные пункты уральских вопрошателей остались без ответа.

В результате движения, вызванного изложенным выше историческим событием, только часть старообрядцев признала новую иерархию. В другой части усилилось течение к единоверию, третья и самая, кажется многочисленная, — отвергла новый иерархический компромисс, как отвергла прежние, и осталась, со всем разнообразием раздробившихся „толков“ и „согласий”, при прежнем отрицании всех существующих церковных форм, и при прежних ожиданиях и надеждах на какие-то идеальные формы, более или менее „не от мира сего“.

К этим последним принадлежат и уральские „никудышники". В главе IX (стр. 68–74) читатель найдет чрезвычайно характерное, драгоценное свой автобиографической подлинностью и очень красноречивое изображение их настроения. На почве этой жгучей духовной жажды, которой, при всей её исключительности, нельзя отказать в большой искренности и глубине, и возникла легенда о сказочном „Беловодском царстве", в которой пламенная мечта непримиримого старообрядческого мира получила яко бы осуществление в качестве живой действительности.

Очень характерно, что возникновение этой легенды связывается с именем некоего Марка, инока Топезерской обители (Арханг. губ.). Лицо это несомненно, мифическое, но совпадение имен невольно напоминает о другом путешественнике венецианце Марко-Поло, объехавшем в XIII веке много восточных стран и оставившем описание своих скитаний, ни мало, кажется не фантастических для того времени, но теперь давно задернутых уже загадочной дымкой отдалённого прошлого. Есть еще одна черта, сближающая путешествия Марко-Поло с фантастическим сказанием Инока-Марка об его путешествии в Беловодии. По этому последнему сказанию, христианство в беловодском царстве процвело от проповеди апостола Фомы, и у Марко-Поло упоминается о стране, где жил и умер апостол Фома, признаваемый одинаково за святого и христианами и сарацинами[30]. Без сомнения, этих совпадений недостаточно для точного определения источника данной легенды, но они придают все-таки некоторую вероятность предположению (высказанному мне Батюшковым), что отголоски путешествия умного венецианца могли отразиться отчасти на нашем сказании о скитаниях топезерского инока.

Легенда эта не нова и давно уже потрясает простые сердца своей заманчиво-мечтательной прелестью. Складывалась она постепенно, пробиваясь из глубины народного настроения в разных, все более определяющихся формах. Так, еще один из первоучителей старообрядства диакон Федор высказывал мнение, что не все патриархи „отступили от православия". „Патриарх-де иерусалимский по-старому слагает персты” и проклинает Никона[31]. Но Иерусалим слишком близко, и потому надежда на „неотступавших от православия патриархов” постепенно отодвигается, приурочиваясь то к Антиохии, то к Абиссинии, вызывая странствия и поиски. Неудачи этих поисков не охлаждали мечтателей, только самая мечта отодвигалась все дальше. Во второй половине XVIII века начали циркулировать в старообрядческом мире несколько сказаний о стране, сохранившей правую веру от первых веков христианства, и между ними — то самое сказание инока Марка, с которым читатель встретится в самом начале повествования Григория Терентьевича Хохлова и которое последний, чисто по-военному, называет „маршрутом”. В этом путешествии говорится, будто этот старец ходил в Сибирь, добрался до Китая, перешел степь „Губарь"(Гоби) и дошел до „Опоньского государства" (Японии), которое лежит „в пределах окияна-моря", называемого Беловодие. „Искав с великим любопытством и старанием древнего благочестия православного священства, которое весьма нужно ко спасению, он нашел в Японии „асирского языка 179 церквей", а также патриарха православного антиохийского поставления и четырех митрополитов. А российских до 40 церквей, процветающих всяким благочестием.

Уверенность в действительности этой легенды доходило до того, что (как рассказывает И. И. Мельников)[32], в 1867 г. поселянин Томской губ. Бабылев подавал правительству о „Беловодских епископах" особую записку. В 1839 году о том же заявлял Семеновскому исправнику один старообрядец-бродяга, а в сороковых и потом в 60-х годах были известны случаи, когда из деревень Алтайского округа (Бухтарминской вол.) люди уходили за китайскую границу для отыскания „Беловодья". Надо думать, что это тихое, малозаметное просачивание русского населения в китайские и тибетские пределы не прекращалось. Некоторые из статистиков, исследовавших Алтайский округ, уже в последние годы сообщали пишущему эти строки, что и в настоящее время известны еще случаи этих попыток проникнуть в Беловодию через таинственные хребты и пустыни средней Азии. Некоторые из этих искателей возвращаются обратно, перетерпев всякие бедствия, другие не возвращаются совсем. Нет сомнения, что эти „другие" погибают где-нибудь в Китае или в суровом, негостеприимном и недоступном для европейца Тибете. Но наивная молва объясняет это исчезновение иначе… По её мнению — эти пропавшие без вести остаются в счастливом Беловодском царстве. И это обстоятельство манит новых и новых мечтателей на опасности и на гибель.

Само собою разумеется, что эта пламенная, но темна мечта дает также богатую почву для обмана. Всюду, где есть простодушная и темная вера, есть и охотники воспользоваться ею в целях корысти или своеобразного честолюбия. В своем весьма известном и богатом этнографическими данными романе („В лесах") Андрей Печерский (И. И. Мельников) рисует очень яркую фигуру такого полу-обманщика, полу-мечтателя. Но действительность дает нам еще более яркую фигуру того же рода в лице часто-упоминаемого в путешествии казаков „епископа Аркадия Беловодского“.

Факты из жизнеописания этого по-своему замечательного человека изложены в брошюре И. Т. Никифоровского[33]. Не пускаясь в подробности, скажем только, что и теперь не вполне установлено происхождение и личность этого интересного самозванца. В одном из показаний он назвал себя Антоном Савельевым Пикульским, сыном мелкого чиновника, и за этим показанием признано наибольшее вероятие. Отец его, из крестьян, Киевской губ., дослужился до обер-офицерских чинов и умер в Киеве. Мачеха и братья признали в Аркадии своего родственника; но в формулярном списке Савелия Пикульского сын Антон не значится и в показаниях относительно возраста выходят трудно объяснимые противоречия. Есть указания на какие-то приключения и тюремное заключение еще в 1858 году. Затем, в августе 1881 года загадочный человек появляется в Осташкове, именуя себя протоиереем села Зарехенскаго, Томской епархии, быстро скрывается при появлении полиции, является в Москве уже под именем единоверческого архимандрита; в декабре того же года в одном письме именует себя „епископом Аркадием”, в 1882–1883 — выдает себя за „противураскольничьяго миссионера”, и наконец, очевидно ознакомившись с легендой об „Опоньском царстве” и „Беловодии”, — окончательно утверждает себя в звании „епископа Беловодского“, в качестве какового является и на Урале.