Между тем все пристройки были и на диво удобны и прочны. В середине же их, недоступная взорам любопытного, укрывалась хорошо известная станичникам кафтанниковская моленная. Однако даже и постоянный ее посетитель вряд ли сумел бы отыскать потаенный к ней ход. Он извивался между пристройками, проходил сквозь них и над ними и всею своею змеиною хитростью вызывал уверенность, что и нелепая архитектура двора была только прикрытием тайного хода.

Обыкновенно в наиболее секретных местах перехода стояли молодые Кафтанниковы. Они, провожая гостей, передавали их друг другу и доводили таким образом до дверей моленной.

В тот вечер, когда ожидало староверческое население станицы епископской службы, моленная, разумеется, была битком набита. Лишенные утешительной связи со священством, раскольники теперь спешили к Кафтанникову, как на светлый праздник. Они были взволнованы, потрясены уже самым ожиданием необычайного торжества. В семьях чуть не по жребию назначались те, кои могли попасть в моленную, ибо уже было предупреждение от старика Кафтанникова ограничить число молельщиков. Кощунственный разгром Тележникова и отречение его от защиты часовенки отошли на второй план. Даже о Беловодьи говорилось меньше, чем о предстоящей службе.

Однако епископ беловодский отказался совершать богослужение. Он сослался на то, что нет антиминса и облачения.

— К тому же, — пояснил он. — как ни рачительны были хранители старой веры на Руси, все же и они многое приняли от никонианцев. Наш же чин службы древний, для вас он покажется, может быть, новым и поведет к соблазну братьев… Помолиться же с вами, — утешительно прибавил он, — помолюсь и благословлю всех приносящих жертву…

Старик Кафтанников был огорчен. Однако спорить не стал и доводы Мелетия принял.

Он встречал прибывших к службе гостей во дворе и, провожая их до дровяничка, откуда начинался узкий проход в моленную, сообщал с прискорбием о решении епископа. В дровяничке разочарованного старовера встречал Павел Федорович. Они низко кланялись друг другу, затем второй Кафтанников передавал гостя в просторном сарае, служившем хранилищем для сена третьему, младшему Кафтанникову.

Тит вел молельщика дальше, через, крошечный дворик, потом между хлевами и над погребом к бане. Тут в предбаннике гостя встречала Катюша. Не поднимая глаз на мужчину из-под сбитого глубоко на лоб платочка, девушка отводила станичника через баню в темный коридор. Идя по нему ощупью, что при крайней узкости его не составляло труда, пришедший уже сам выходил к дверям рубленой часовенки. Она была высока и просторна настолько, что приходивший впервые непременно удивлялся, как можно было спрятать ее среди таких невзрачных на вид амбарчиков, погребиц и сенников.

Из всех посетителей в этот раз были наиболее поражены гости из далекой страны. Монашек при всем своем желании соблюсти чин никак не мог услужить Мелетию открытой заранее дверью и низким поклоном. Он, суетясь, натыкался то на дрова, то на косяки и в конце концов стал только смиренно сопровождать, не пытаясь предшествовать, как полагалось по чину.

Когда наконец остались они одни, втолкнутые легонькой рукой Катюши в темный коридор, Алексей сказал, утирая длинными руками потный лоб:

— Все здорово, а этому и цены нет!

— Да, ловко, — признал и Мелетий.

Они едва продвигались вперед, чтобы не наткнуться на кого-нибудь встречного. Маленькие окошечки наверху, похожие на лазейки в скворешницах, давали немного света, да и его крали кованые решетки на них.

— Сегодня в путь, — сказал Алексей, — нечего засиживаться здесь, ваше преосвященство!

— Да, надо двигаться, — согласился тот и спросил: — Много ли набралось пожертвований?

— Да около четырехсот уж…

— За службой, гляди, еще принесут. Идем.

— На пятистах бы и печать можно ставить!

Преосвященный отворил дверь, за которой, как шум пчел в улье, слышался ровный и мерный гул голосов.

Моленная была переполнена. Обычное разделение молящихся на правую и левую стороны, на мужчин и женщин, было на этот раз далеко не равномерно. Женщины были прижаты к стене, и белые их платочки, прикрывавшие лбы до самых глаз, возле сплошной массы густоволосых голов светлели лишь узкой каймой у самого края. Высоким посетителям пришлось продираться в плотной толпе, которая и при всем желании не могла раздаться больше.

Низко кланяясь, беловодские гости пробрались вперед. Старик-начетчик отвечал им поклоном. Едва лишь стали они на указанном им впереди и отмеченном ковриком месте, старший общины предложил собравшимся помолиться господу.

Станичники отвечали поклонами. Длинные бороды терлись о кафтаны, оставляя масляные следы на сукне. Начетчик высоким и тонким тенорком проворно читал. Гнусавый лепет его разобрать было невозможно. Никто однако и не стремился к этому. Молящиеся были заняты подпеванием, монотонным и резким. Оно могло сойти за стройное пение только благодаря своей усыпляющей однотонности.

Истово крестясь двуперстным сложением, ясно видимым на длинных руках, монашек зевнул несколько раз. Воздух, насыщенный парами тающего воска, угаром фитилей, чадом лампад и дыханий, быстро синея, терял прозрачность и тяжелел. Темные лики икон, старинного дониконианского письма, исчезали, сливаясь в пустые пятна на серебре и золоте богатых риз.

Между тем в дверь проскальзывали все новые и новые люди. Бог весть с каким трудом втискивались они в толпу и даже находили силы пробиваться вперед где стояли послы патриарха.

Многих гнало сюда любопытство, но многие пробивались и для того только, чтобы вручить посланцам взмокшую в потном кулаке кредитную бумажку. Было не мало и таких, для кого по бедности и убожеству мечта о переселении в Беловодье была столь недосягаема, что они удовлетворялись одною возможностью участвовать в жизни счастливой, страны своею жертвой.

Алексей принимал деньги. Епископ благословлял жертвователей, и они уносили на губах своих прикосновение к воле и правде справедливого царства.

Наконец протискался вперед и сам Кафтанников. Он заключил собой вереницу приходящих. Дверь была заперта. Молящиеся, не развлекаемые более толкотнею опоздавших, с приливом новой энергии начали выбивать поклоны, креститься и петь.

Уставившись на черный лик древнего угодника, высоко запрокинув голову, так что торчала вверх с каким-то задором его клинообразная борода, Федор Прохорович состязался звонкостью своего тенорка с начетчиком и руководил молением. Станичники, не очень сильные в знании молитвенного распорядка, вслед за ним кланялись, вслед за ним крестились и ему подтягивали. С приходом хозяина служба пошла гладко.

Раскольнический молитвенный порядок — дело сложное. Не всякому досужему казаку даже в старости удавалось вполне им овладеть. Отдавая лучшую часть своей жизни в молодости на службу в полку, а затем на сборы туда детей и внуков, снаряжавшихся за счет семьи, редкий казак имел досуг для споров о вере и ее обрядах. Ни дешевый батрацкий труд джетаков, ни жалованные царем войску земли, ни рыбные угодья по запретному для судоходства Уралу — ничто не могло создать в массе казаков материального благосостояние. Каждый отправленный в полк сын стоил две-три сотни рублей. Более крепкие кулугуры очень быстро вгоняли к себе в кабалу братьев по общине, которым на молитву и отправление обрядов оставалось немного времени и охоты.

К тому же от молящегося требовалась величайшая точность в исполнении обрядов, полнейшее согласие с уставом. Начетчики и уставщики малейшее отклонение тотчас же объявят отступлением от правой веры, ересью. Еретик же лишится и кабального покровительства богатого соседа, без которого жизнь представлялась уже вовсе немыслимой. Наказной атаман был страшнее кулака.

Вот почему все внимание казаков на этом торжественном богослужении в присутствии послов патриарха было обращено на соблюдение чина. Истово станичники кланялись, истово крестились, с истовостью, руководимые стариком Кафтанниковым, отправляли положенное число аллилуй.