Я задумчиво разжала пальцы и перетерла между ними краску, налипшую на кожу. Помню, как я плакала, когда упала, как болела сломанная рука…
Но незатейливая мелодия звонка вырвала меня из мрачных мыслей, заставив мое сердце исполнить сальто и замереть на месте.
— Да?
— Привет, — родной голос на другом конце звучал устало и немного недовольно. — Можешь говорить?
— Да!
— Прости, я только освободился, сложный денек выдался…
— Ничего, все в порядке, я понимаю! — удивительно, но вся обида будто испарилась. Господи, я готова простить ему все, что угодно, даже то, что сама накрутила, лишь бы просто слышать его голос.
— Я через десять минут буду около твоего дома.
— Подожди, я не дома, забери меня около сада яблоневого, который по дороге в школу, если от меня ехать, знаешь?
— Да, — отозвался Лебедев. — Ты уже там?
— Минут через пять подойду прямо к дороге.
Пока говорила это, а потом попрощалась с Дмитрием Николаевичем, я уже направлялась к обговоренному месту. Немного напрягало полное отсутствие какого-либо освещения от той самой детской площадки и на протяжении всего сада, но вскоре я вышла к дороге, где меня уже ждал старенький «фокус».
По хозяйски открыв дверь и сев рядом с химиком, я почему-то никак не могла отделаться от какого-то противного ощущения тревоги. Почему я волнуюсь?! Вот ведь он, рядом со мной, устало улыбнулся, поздоровался и повез нас домой. От этих мыслей на душе даже чуть потеплело. Я еду домой…
Хотелось хоть что-то сказать, потому что молчание стало немного давить. Понятное дело, что он злится, что я не рассказала ему о Евгении. Но, судя по всему, этот диалог должна была начать именно я. А я боюсь. Серьезно! На тот момент, как мы подъехали к его дому, в моей голове уже выстроилась целая вереница различных вариантов оправдания собственной глупости и безответственности. Собственно, все они в итоге сводились к этой самой глупости и безответственности. Понять и простить — это единственное, что я могла предложить Дмитрию Николаевичу. Но что-то глубоко внутри меня подсказывало, что будь мы на месте друг друга, то лично меня бы такой расклад не устроил. Глупость и безответственность — это не повод предавать доверие.
— Мы сегодня в молчанку играем? — Лебедеву, видимо, надоело мое тягостное молчание. Он открыл форточку и привычно закурил на кухне. — Расскажи хоть, что за ухажер у тебя появился?
— Перестань, ты же знаешь, мне не нужны никакие ухажеры, — буркнула я, нахмурившись. — Это мама приставила ко мне нашего семейного юриста…
— Смекалистый мужик, через маму решил подобраться, — язвительно заметил Дмитрий Николаевич. Только сейчас я заметила, что он не просто уставший, как может показаться на первый взгляд. Нет. Он зол. По-настоящему зол. Невероятно зол. Он курил так нервно, словно прямо сейчас в его жилах закипает кровь.
— Да ни к кому он не хотел подбираться! — диалог выходил не очень, но выдавать более менее информативные ответы у меня тоже не получалось. — Я его вообще не интересую! Ему же тоже деваться некуда! Он с родителями моими работает, я говорила с ним, он предложил…
Тут я запнулась, увидев, как с горечью и иронией усмехнулся Дмитрий Николаевич. Господи, что я вообще говорю?! Если задуматься — это ведь полнейшая ересь!
— Предложил поиграть на публику? — Лебедев затянулся и поднял на меня глаза. Глаза, полные такого холодного и колкого льда. — И ты согласилась?
— Я…
— Ты согласилась.
Это уже был не вопрос. Он затушил в пепельнице окурок и тут же закурил новую сигарету. На кухне повисла тишина. Такая невыносимая, будто наэлектризованная тишина. Я застыла посередине кухни, опустив руки, смотря, как на каждом тяжелом вдохе химика поднимаются и опускаются его широкие плечи.
— А что мне надо было сказать?
— Начнем с того, что тебе надо было сказать об этом юристе мне. С самого начала! — его голос чуть повысился. Похоже, что он с огромным трудом себя сдерживает. — Давно он нарисовался? Сегодня?
— Нет, — выдохнула я. Я понимаю, что все, что я скажу только еще больше распалит его ярость, но я и так уже погрязла во всем своем вранье, молчании, притворстве… — Раньше.
— Почему ты не сказала? — а сейчас в его голосе прозвучала практически обида. Почему я не сказала? Почему не доверилась? Почему?
— Потому что боялась…
— Кого? Меня?! И что, так лучше? Я не прошу многого, я просто хочу, чтобы ты мне доверяла! — он снова повысил голос, а потом, отвернувшись к окошку, прошипел: — Черт, влюбился, как дурак!
— Дмитрий Николаевич…
— Ты могла бы рассказать обо всем мне, а теперь получается, что я вижу самодовольного хмыря, который нагло козыряет именем твоей мамочки и говорит, что он должен доставить тебя домой. Как, скажи мне на милость, я должен на все это среагировать?! А теперь узнается, что вы еще и успели все обсудить, хочу заметить, без меня, и договорились немного поиграть. Дмитриева! Такие вы классные! Скажи, а мне-то какая роль во всем этом спектакле отведена?!
В конце своего монолога он не кричал, но говорит эти слова таким ледяным тоном, что кажется, все вокруг нас замерзло и превратилось в лед. Я задышала часто, готовая вот-вот разрыдаться. Мне было жаль, откровенно жаль, что я не подумала, не рассказала обо всем ему. Но в последний момент, прежде, чем я в очередной раз хотела сказать, что мне жаль, теперь уже вслух, а не про себя, в моей голове будто что-то переключилось.
— И что же мы бы с тобой придумали? — тихо проговорила я и своим дрожащим голосом приковала к себе взгляд химика. — Что бы мы сделали?! Пошли бы к моей маме и высказали бы наше недовольство?! Вы просите меня доверять вам, Дмитрий Николаевич?! А я вам кто?! Простите, но я до сих пор не могу понять, ученица я? Жена? Любовница? Дочь? Вы сами-то хоть можете разобраться, что с нами происходит? Почему я? Зачем вам это все?! Вы сами-то понимаете, что будет дальше? Выпущусь я, закончу школу? А дальше что?
— Ты говоришь, как…
— Как ребенок?! — выпалила я, перебив его. Это слово было моей точкой кипения. — Очнитесь, Дмитрий Николаевич! Я и есть ребенок! А вы — мой учитель! В которого меня угораздило по уши влюбиться! Что мне-то делать?! Я же не могу просто взять и сбежать с вами из дома! Это же просто какой-то бред! Господи! — я запустила руки в волосы и сжала пальцы. Сейчас мне стало казаться, что из всей этой ситуации действительно есть выход. Только один выход. Единственно верный…
— Марина, — позвал химик, отойдя от окна, но я сделала два шага назад, вытянув руку.
— Нет, Дмитрий Николаевич. Простите, но… Похоже, что зря мы это все… — слезы навернулись на глаза, и я опустила взгляд, чтобы собраться с силами. — Это все ошибка. Огромная ошибка.
Я развернулась и бросилась в коридор, быстро сняв свою куртку с вешалки и поспешно засовывая ноги в ботинки. Но когда я обула вторую ногу, Дмитрий Николаевич развернул меня к себе лицом. Его голубые глаза смотрели в мои с таким яростным отчаянием, словно он силой мысли пытался заставить меня передумать, взять свои слова обратно…
— Нет, Дмитриева, — твердо сказал он, сделав шаг еще ближе. Я задыхалась от сдерживаемых слез, от его близости, от его запаха, от которого голова всегда шла кругом. — Я не дам тебе вот так уйти.
И чтобы ответить, мне пришлось собрать все свои жалкие остатки самообладания и шепотом выдохнуть:
— И что же вы, Дмитрий Николаевич, сделаете?
И, стряхнув с себя его руку, я выбежала из квартиры, стараясь не закричать от душившего горло отчаяния.
Глава 27. О планах Штирлица и секретах радиорубки.
После злости, которая, словно пожар выжигает все чувства внутри тебя, приходит пустота. Чернеющая пустота на прогоревшем пепелище. И ты начинаешь копаться в себе, прокручивать в голове массу вариантов, могла ли ты поступить иначе? Может, надо было все бросить? Пожертвовать всем, уйти, убежать… Но даже сейчас, когда я отчетливо понимала, что буду жалеть о своем поступке всю жизнь, вариант «сбежать со своим возлюбленным» казался мне ни чем иным, как романтической ерундой, встречающейся только в мелодрамах. В жизни все совсем не так. Жизнь измывается над тобой, поражая своей предприимчивостью.