— Так, я вас оставлю одних. Вы ведь зайдете ко мне потом? — спросил зам. начальника тюрьмы.

— Да, да, обязательно. В любом случае. — Объясни мне теперь, — обратился к Узбеку Понтияков. — Тебе Людоед случайно не рассказывал про своих знакомых или родственников? Может быть, ты знаешь, где живет его жена или какая-нибудь сожительница? А с карцером я утрясу, да и сроку тебе поменьше постараюсь сделать. На, держи, — и он протянул ему две пачки сигарет и пачку краснодарского чая.

— В принципе Людоед никому ничего не рассказывал. Жил он один, но где его родители живут, вы, конечно, должны знать.

— Это все понятно, но ты пораскинь мозгами, может, что-нибудь вспомнишь, а?

Узбек распечатал новую пачку «Астры». Жадно в несколько затяжек выкурил полсигареты, затем прикрыл глаза, напрягая память.

— Был такой момент, — проговорил он медленно через несколько минут, — это было года два тому назад, когда я только что познакомился с Котенкиным. Он пригласил меня к себе домой, угостил отменным коньяком, а затем куда-то вышел. От скуки я начал рассматривать оригинальную посуду и интересные книги в его «Хельге». Но я люблю читать зарубежную литературу, поэтому в первую очередь обратил внимание на свежие номера «Иностранки». Из одного из них, когда я перелистывал его, выпала небольшая фотография миловидной женщины. Я быстро поднял ее и на обратной стороне прочитал: "Любимому Игорьку от Люси. Город С. "

Я запомнил название этого города, потому что там живет мой дедушка, дядя моей матери.

— Город С, говоришь?

— Да. Я тут же вложил журнал на место и вернулся за стол.

— Ну ладно. Родина тебя не забудет, — иронично проговорил Понтияков. — А насчет карцера я решу. — И он энергичным шагом вышел из кабинета.

Глава сорок шестая

Осень в городе С. выдалась на редкость славной: можно было побродить по лесным рощам, которые были разбросаны по окраинам города, но Людоед твердо решил держать себя под домашним арестом…

Днем, чтобы убить время, он запоем читал всякие детективы и порнографические романы, отъедался и отсыпался, а поздно вечером, когда приходила с работы Люся, он, поужинав с нею и выпив пару стаканов чая с коньяком и медом, так называемый пунш, с жадностью и звериной страстью набрасывался на Люсю и почти до самого утра занимался с ней любовью.

Буфетчица удивлялась затворническому образу жизни своего любовника, но ни о чем не расспрашивала, боясь вызвать его гнев. Она оставила ему запасной ключ от своей квартиры, и он говорил ей, что якобы ходит днем по делам, а иногда, когда она его упрашивала, особенно в выходные дни, сходить с нею в кино или на какой-нибудь концерт, он сказывался больным или говорил, что ему просто неохота.

Так продолжалось несколько недель.

Котенкин не знал, что предпринять. Ему не было известно, повязали его кентов или нет, и где они вообще находятся — то ли в тюрьме, то ли в бегах. Кроме того, размышлял про себя Людоед: кентам своим он вроде бы про сожительницу в городе С. ничего не рассказывал.

В общем, он играл с жизнью в темную. В городе у него были друзья, но как найти их, не навлекая на себя подозрений, — ведь ему необходимо было затаиться, и чем дольше, тем лучше.

Чувствовал себя Котенкин очень неуютно, тем более что у него не было оружия, а отдавать свою жизнь ни за понюшку табака ему вовсе не хотелось. Котенкин старался, как мог, Изменить свою внешность: отращивал подлиннее бороду, изменял прическу, но как быть с лицом — с глазами, носом, с подбородком, который его особенно сильно выдавал, вот только если густая длинная борода его скроет немного. Лишь бы Люся не впрудила[106], вроде не должна, но догадывается, коза.

Можно было бы сделать пластическую операцию, но где найти такого врача, а если и найдешь, он все равно тебя вдудонит[107] ментам.

Потихоньку он начал делать вылазки в город, надо было создать новую банду, не будет же он вечно сидеть под Люсиной юбкой. Она и так начала давить на него косяка[108], хотя он периодически подкидывал ей деньжат на одежду, а недавно дал ей целых полторы тысячи на импортную стенку. На день рождения он подарил ей старинные бриллиантовые серьги, которые забрал у своей жертвы, богатой спекулянтки из Новороссийска. В розыске они, конечно (он это знал однозначно), давно уже не числились из-за срока давности.

— А почему это мы никуда не ходим? Хоть бы раз в кино сходили! — спросила его как-то Люся, капризно надув губки.

— Сходим, обязательно сходим, тем более что мне скоро опять в экспедицию идти надо, поэтому хочу отлежаться.

«Знаем, в какую экспедицию», — подумала про себя Люся, но вслух ничего не сказала.

Прошло еще несколько месяцев. Людоед почти успокоился.

— Как там твой мент? — прищурившись, спросил он ее однажды вечером, когда она, измочаленная, пришла с работы, таща с руках две пузатые сумки снеди, от которых ныли руки. — Помог твоей сестре?

— Все нормально, дело закрыли, но если бы ты не дал денег, он бы, я думаю, не помог.

— А в гости не напрашивается больше? — шутливым тоном спросил он, чтобы не вызвать подозрения.

— Ты что, Игорек, ревнуешь?! — она подсела к нему на софу, взъерошила его волосы руками и звонко поцеловала в губы. — Ведь я же так люблю тебя, котик.

Что-то шевельнулось в душе у Людоеда, какую-то долю секунды он расслабился и привлек ее к себе.

«А что, если жениться на этой милой женщине? Она такая теплая и добрая. Жить, как и все люди. Но ведь я — злодей, душегуб. — И тут же острой бритвой резанула мысль: — А трупы?! А менты? Нет, конченый я человек, нечего сентиментами заниматься. Что будет — то будет».

— Может, в кино сходим сегодня, а? Очень интересный фильм идет.

— Какой?

— «Калина красная» Шукшина.

— Мура, наверное, какая-нибудь?

— Да нет! Фильм что надо! Про тюремщика одного, как он на заочнице женился. Его потом бандюги убили.

«Не мешало бы посмотреть», — заинтригованно навострился Котенкин. Он подошел к зеркалу и довольно отметил про себя, что борода его отросла достаточно. Вечером не так будет заметно.

— А какие там сеансы?

— На семнадцать и девятнадцать часов.

— Бери на девятнадцать.

Фильм очень понравился Котенкину. Ему даже стало жалко главного героя.

— Ну, как фильм? — спросила его в толпе Люся, когда они вышли из кинотеатра.

— Что?! — Людей было очень много, и Котенкин не сразу расслышал ее. — Фильм хороший, но много надуманного и наивного. Например, взять хотя бы такой фрагмент, когда мужской хор исполняет в зоне особого режима песню «Вечерний звон».

— А что? Очень оригинально, — взяла его под руку Люся. — Просто бесподобно.

— Нет, в жизни так не бывает. «Полосатики» никогда не станут выступать на сцене.

— «Полосатики»? А кто это?

— Ну, заключенные особого режима, они носят полосатую форму, как в Освенциме, даже головной убор обшит полосатой материей — коричнево-белой.

— А откуда ты знаешь?

— Друзья рассказывали, — спохватился Котенкин.

— Молодой человек, у вас не найдется случайно прикурить?

«Приехали», — пронеслось в голове у Котенкина. Перед ним стояли двое рослых ребят с чекистской выправкой. Он хотел было сказать, что не курит, но вспомнил про кастет, который лежал у него в правом кармане костюма.

— Найдется, — выдавил он из себя улыбку и сунул руку в правый карман.

В ту же секунду, словно из-под земли, выросло еще трое плотно сбитых парней, один из которых сзади больно сдавил его горло, а двое схватили его правую руку, ловко вывернули ее и вырвали из его цепких пальцев кастет.

Еще через секунду он лежал, скрежеща зубами, на земле, с наручниками на руках, а потом его затолкали в черную «Волгу».