Широкие круги буржуазии, в том числе и мелкой, считали будущим фюрером генерала Людендорфа, который в качестве фактического главы Верховного военного руководства (ОХЛ[11]) второго и третьего состава приобрел репутацию политика силы, не знающего никаких пределов дозволенного и не ведающего никаких угрызений совести. В Баварии многие реакционеры возлагали свои надежды и на главного представителя клерикальной реакции Риттера фон Кара. Ведь на Людендорфе (несмотря на милитаристскую легенду об «ударе кинжалом в спину», якобы нанесенном армии спартаковско-пацифистским тылом), как ни верти, лежал позор проигранной войны. В свою очередь Кар вызывал у многих подозрение в баварском сепаратизме, которого он почти не скрывал.

Поэтому в окружении фашистов и зародилась мысль, что именно из их среды появится кто-то доселе неизвестный и покажет себя «сильным человеком». Например, Эпп, еще не будучи нацистом, заявил однажды: «Во главе должен встать тот, кто пустит в ход пулеметы. А сброд пусть накладет в штаны от страха. Офицер мне не нужен — к офицерам в народе больше нет уважения. Лучше всего подошел бы рабочий с хорошей глоткой… Ума ему много не надо… Пусть будет холостяком — этим мы приманим женщин»¹⁰. Аналогичные желания высказывал в середине 1921 г. и Рудольф Гесс. В своей (отмеченной университетской премией!) семинарской работе на тему «Как должен выглядеть человек, который сможет спасти Германию?» он писал: «Такой человек, если нужда заставит, не остановится и перед кровопролитием… Дабы достигнуть своей цели, он перешагнет и через своих ближайших друзей… Если потребуется, он сумеет растоптать кирасирским сапогом и целый народ, и отдельного человека»¹¹.

Однако поначалу даже нацисты, рисовавшие такие картины будущего, не думали, что именно лишенный всякого творческого начала и душевно неуравновешенный Гитлер поднимется на пьедестал столь страстно желаемого ими «фюрера». Даже когда Эккарт, окрыленный приходом к власти возведенного в ранг «дуче» главаря итальянских фашистов Муссолини, в последних числах октября 1922 г. начал все чаще распространяться в «Фёлькишер беобахтер» насчет «нашего фюрера Адольфа Гитлера», ближайшие сотрудники нацистского лидера еще возражали против такой «подачи» человека, который не блистал ничем, кроме демагогии. Симптоматично в этом отношении письмо Федера, направленное Гитлеру в августе 1923 г. В нем он упрекает нацистского босса в недостаточной способности к координации, обвиняет его за «анархию» в руководстве НСДАП, начисто отрицает наличие у него способности «отличать важное от не важного»¹².

Когда сочинялось это письмо, Гитлер, которому ликование вокруг его персоны на всех нацистских сборищах и парадах все больше ударяло в голову, уже порядком попривык к роли «фюрера», стоящего над всеми. Однако иногда он еще подчеркивал, что его миссия лишь в том, чтобы подготовить путь чему-то «более крупному». «Можно привести, — замечает в данной связи марксистский историк фашизма Курт Госсвайлер, — столь же доказательные факты, что уже в июле 1921 г. и во всяком случае в конце 1922 г. Гитлер чувствовал себя «фюрером», «вторым Муссолини». Вместе с тем, и это можно подтвердить фактами, он заявлял, что даже к моменту путча (ноябрь 1923 г. — В. Р.) и много позже воспринимал себя не как будущего диктатора, а всего лишь как «барабанщика».

Это весьма просто объясняется тем, что, будучи психически весьма неустойчивым, Гитлер, как и в любом другом вопросе, и в этой своей роли был в высшей степени зависим от внешних влияний, от собственного настроения и т. п. Объективной основой колебаний его самовосприятия между «барабанщиком» и «фюрером», между «Иоанном» и «мессией» служило то силовое поле, в котором он находился с лета 1921 г. Могущественные концерны и их властелины признавали его фюрером партии только до тех пор, пока он был готов довольствоваться ролью «барабанщика» и помощника. Влияние же его на массы росло в той мере, в какой он умел подавать им себя в качестве спасителя и избавителя, стоящего выше всех земных властей.

Но роль эта была лишь воображаемая, фиктивная, играть которую ои должен был научиться. Настоящая же его роль, означавшая его реальную жизнь, была роль добровольного слуги могущественных кругов. Однако возраставший культ «фюрера», который расчетливо создавало его окружение, затем увеличение массы уверовавших в него и следовавших за ним, но прежде всего превращение главаря итальянских фашистов в одержавшего победу государственного деятеля и диктатора — все это должно было мучить Гитлера, ставя перед ним сверлящий сознание вопрос: почему же, собственно, его фиктивной роли суждено так и остаться фиктивной, почему же ему не удастся то, что удалось Муссолини?»¹³

Но независимо от того, «фюрер» он уже или еще не «фюрер», сама репутация добившегося успеха «барабанщика» открыла Гитлеру двери мюнхенских салонов. Его начали вводить туда Эккарт, Эссер и другие вращавшиеся в «высших» кругах нацисты.

Одним из них был прибалтийский немец Шойбнер-Рихтер — помесь светского человека, антисоветчика и дельца, во многом типичная для той среды, в которой тогда обретался Гитлер. После русской революции 1905–1907 гг. Шойбпер-Рихтер познакомился в Риге с еще совсем молодым Альфредом Розенбергом, а во время первой мировой войны служил консулом в турецком городе Эрзерум. В 1919 г. он подвизался в качестве политического советника правого социал-демократа (впоследствии сделавшегося фашистом) Августа Виннига, назначенного имперским комиссаром Восточной Пруссии (фактически координатором германской антисоветской деятельности). Через год Шойбнер-Рихтер стал шефом печати у предводителя путчистов Каппа. Он принадлежал к числу друзей Людендорфа, бывшего царского генерала Бискупского и членов свергнутой баварской династии Виттельсбахов.

Во время гражданской войны в России Шойбнер-Рих-тер, чувствовавший себя как дома среди германских промышленников и владевший несколькими языками, организовал заключение торгового соглашения между «правительством» барона Врангеля и баварским «Промышленным союзом». В следующем году он финансировал, частично из собственных средств, примирительный конгресс всех враждовавших между собой (и в дальнейшем так и не объединившихся) группировок русской монархической эмиграции, Шойбнер-Рихтер поддерживал отношения с рурскими промышленниками Фрицем Тиссеном и Паулем Ройшем (концерн Ганиеля) и даже сумел через жену претендента на русский трон Кирилла (которая доводилась внучкой английской королеве Виктории) позаимствовать драгоценности из сейфов британской аристократии для финансирования как русской, так и германской контрреволюции.

Направляемый и управляемый такими и подобными авантюристами, Гитлер попал в дотоле совершенно неведомое ему «избранное общество». Будучи подвержен всяким комплексам и испытывая мучительную жажду почестей, он держался там неловко, скованно, а потому его советчики, прошедшие огонь и воду и медные трубы, рекомендовали ему выдавать свою неуверенность за эксцентричность, присущую необыкновенной личности, и таким образом нажить на ней капитал.

Теперь нацистский главарь, приглашаемый в роскошные апартаменты или на аристократическую виллу, больше и не думал скрывать свою неуклюжесть. Напротив, он, не торопясь, вешал в прихожей на вешалку кавалерийский хлыст, с которым никогда не расставался, и свой револьвер, который носил на ремне, уже одним этим возбуждая любопытство и ироническое благорасположение хозяев и гостей. Не давая смутить себя отчасти насмешливыми, отчасти похвальными взглядами, он даже с некой гордостью выставлял напоказ свою довольно жалкую и по понятиям моды нелепую одежду.

Он выделялся среди приглашенных тем, что почти не брал в рот спиртного, не притрагивался к мясным блюдам, зато поглощал невероятно много сливок и торта. По отношению к хозяйке дома и приглашенным дамам он вел себя с утрированной галантностью: привыкшие к комплиментам, они поражались любезности человека, у которого под командой внушающие такой страх отъявленные головорезы.