Совсем недавно писарю за это крепко досталось. Писарь должен неотлучно находиться в канцелярии. Только старшему надзирателю дозволено появляться в любом месте тюрьмы. Писарю же не положено шляться по камерам и орать на арестантов.

— Борются, как собаки… — промямлил писарь.

Надзиратель не хотел упустить случая проучить писаря, — да еще в присутствии важной персоны.

— Как собаки? Люди борются, как люди, а не как собаки. И вы не имеете права обзывать их собаками. Прошу вас вернуться к своим обязанностям!

Писарь почувствовал себя вконец уничтоженным.

— Так вы меня гоните?

На какой-то миг надзиратель встретился взглядом с «ревизором» и, прочтя в его глазах одобрение, стал пыжиться еще больше. Он ведь навел порядок, а главное — отхлестал писаря и указал ему его место.

— За такое тебя не прогнать следует, а вышвырнуть вон! Да уж ладно…

Теперь разозлился писарь, настала его очередь дать отпор.

— Ах вот как! Ты, я смотрю, обходишься со мной, как с заключенным!

Надзиратель заложил руки за спину и двинулся на писаря.

— Попридержи язык и убирайся! И чтобы не смел больше шляться по тюрьме! Ну, шагом марш!

— Сегодня меня оставили за господина начальника…

— Кто же это дал тебе такие полномочия?

— Иди спроси в прокуратуре!

— Не вижу надобности! — Надзиратель демонстративно отвернулся.

У писаря руки и ноги затряслись от злости. Так бы и пристрелил этого мерзавца, окажись под рукой пистолет. Хоть бы смазать ему по физиономии. Однако и это невозможно. Попробуй свяжись с ним — все кости переломает, здоров как бык.

И он только огрызнулся:

— Ладно, мы еще с тобой поговорим!

Старший надзиратель не ответил. Уходя, писарь обернулся и крикнул:

— Чтобы ноги твоей не было больше в канцелярии!

Надзиратель побагровел:

— Мне разрешено ходить по всей тюрьме! Я старший надзиратель, а ты всего-навсего писарь!

— Ах, ты оскорбляешь!..

— Не оскорбляю, а делаю замечание по службе!

— Я в твоих замечаниях не нуждаюсь!

— И все-таки тебе без них не обойтись. До сих пор не знаешь своих обязанностей!

Писарь понял, что ему не тягаться с надзирателем, и, расстроенный, удалился.

Старший надзиратель повернулся к «ревизору»:

— Молодой еще, зеленый, не обтесался. Я мог бы причинить ему немало неприятностей… Мне ведь доподлинно известно, что он снабжает заключенных ножами, гашишем, опиумом… Но не приведи аллах! Подлости заклятому врагу не стану делать. Да и какой с него спрос? Дитя неразумное. Прочтет две с половиной книжки и невесть что возомнит о себе… А вы только прибыли?

— Да, только что.

— А, припоминаю. — Надзиратель подошел вплотную к «ревизору» и вполголоса добавил: — Вас в Стамбуле задержали, на Босфоре?

Кудрет невольно вздрогнул. Ему вдруг захотелось осадить зарвавшегося надзирателя, но он сдержался: тот был под впечатлением только что одержанной победы. К тому же они находились в окружении заключенных, которые глядели на них во все глаза, словно на петухов во время боя. Его выручил Кемаль-ага. Отозвав надзирателя в сторонку, он что-то шепнул ему на ухо. «Весьма кстати», — подумал Кудрет, догадываясь, о чем сказал Кемаль, и принял величественную позу. Надзиратель сразу смягчился и с плохо скрываемым беспокойством спросил:

— Вам нравится эта камера?

Кудрет опять решил польстить самолюбию надзирателя:

— Как вы сочтете нужным…

Надзиратель приободрился и даже почувствовал расположение к арестованному. Наконец-то он понял, почему писарь рассыпался мелким бисером перед заключенным. Ну, теперь-то он переплюнет несчастного писаришку и оставит его в дураках.

— Что вы, что вы! Разве я могу!.. — воскликнул надзиратель. — У вас, я надеюсь, имеется постель и все такое?

— Увы, нет. Но…

— Нашли о чем тревожиться, — вмешался в разговор Кемаль-ага. — У меня всего этого хватает, бей-эфенди…

— Кемаль-ага — всеми уважаемый помещик, — решил представить его надзиратель. — Злую шутку сыграла с ним судьба, но он попал сюда по недоразумению. Кемаль-ага может стать для вас добрым приятелем и интересным собеседником… Если что понадобится, обращайтесь прямо ко мне!

Мысль Кудрета лихорадочно заработала. Итак, писарь и старший надзиратель. Кому отдать предпочтение? Тут надо действовать тонко, иначе наживешь врага. И Кудрет сказал:

— Писарь тоже предлагал мне свои услуги. Но вы и по должности выше, а главное, нравитесь мне больше. Сразу видно, что имеешь дело с умным и способным человеком, с чем вас и поздравляю.

Так красиво мог выражаться председатель уголовного суда, инспектор да прокурор, подумал надзиратель. Видимо, слухи, которые ходят по городу, не лишены оснований — господин этот и в самом деле прибыл со специальным заданием.

— Спасибо, эфендим! Премного вам благодарен! — сказал он, радуясь, что заслужил столь высокую похвалу.

Заключенные насторожились. Поди разберись, арестант перед ними или какой-нибудь чин. На арестанта он вроде бы не похож. Вообще-то им никакого дела до него нет, но лучше все-таки проявлять к нему побольше уважения, на всякий случай. Подсел же однажды в камеру главный инспектор тюрем, играл с ними в кости, курил гашиш, опиум, улыбался всем, шутил, словом, до того был простым малым, что так и подмывало хлопнуть его по спине. А пришло время — выведал, где спрятаны спицы, ножи, кинжалы, наркотики, и дал потом всем жару, показал свои зубы.

Старожилы хорошо помнили эту историю. Поэтому сейчас заключенные внимательно приглядывались к этому солидному мужчине, разлегшемуся на пуховых перинах Кемаль-аги, и перешептывались. Костюм, осанка… По всему видно, большой человек. В скрипе его желтых туфель так и слышалось: «Я — не заключенный, я важная персона, поважнее губернатора, прокурора, даже председателя уголовного суда!»

— Да что он может сделать мне, заключенному? — сказал один.

— То же, что и тот сделал.

«Так, так, уважаемые, — сказал тогда главный инспектор тюрем, — выкладывайте-ка сюда все, что припрятали… Чего ждете? Жалко вам? Тогда я сам возьму!» И на глазах у растерявшихся головорезов из тайников были извлечены гашиш, опиум, ножи, финки и многое другое. Все это потащили к начальнику тюрьмы и свалили в кучу. Но тем дело не кончилось. Инспектор взял ножницы и отрезал длиннющие усы у одного из заключенных. А потом приказал: «В Ванскую тюрьму его! Да пешочком! Шагом марш!» И пошло: «В Элязиг! В Эрзурум! В Малатью! В Сиирт! В Хаккяри!»

— Ну и дела!

— Лихо не лежит тихо.

— Слава аллаху за то, что не послал мне ни гашиша, ни опиума…

— А ножей и пистолетов тоже не послал?

— Нет. Поэтому я и не боюсь. Пусть трясутся громилы, аги и прочие там богачи.

— Да, им есть о чем подумать!

— Слыхали, как отделал старший надзиратель писаря?

— Отделал-то отделал, но и писарю о нем кое-что известно.

— У обоих рыльце в пушку, не сомневайтесь!

— Еще бы! Что свинья, что кабан — один черт!

— Пусть перегрызут друг другу глотку, сволочи!

Слуги, приставленные к Кемаль-аге, весь день вертелись как заведенные — то постель убрать надо, то обед сварить, то подать что-то. Один мчался с ибриком[25] воды в туалет, двое других уже держали наготове полотенце. Слуги из кожи вон лезли, только бы не опозориться перед важным гостем аги.

На полу расстелили рядно, положили на него круглую доску для разделки теста, заменявшую стол, которую ага прихватил с собой из дому. Разложили хлеб, вилки, ложки, принесли ибрик с водой и таз, поставили на жаровню разогревать мясо. Один из слуг замер у таза, ожидая, когда ага и его гость соизволят вымыть руки.

Первым вымыл руки и вытер их махровым полотенцем «ревизор», после него — «хозяин дома». Заключенные не спускали с них глаз.

Слуга поставил на доску кастрюлю с мясом. Кемаль-ага засучил рукава, взял хлеб и уже запустил было руку в кастрюлю, но тут раздался голос «ревизора»: