Вавилов одним из первых предложил основывать выводы науки о культурных растениях на анализе их названий. К недавним лучшим продолжениям занятий Вавилова принадлежит вышедшая в 1982 году книга ленинградского ученого И. М. Стеблина-Каменского о названиях культурных растений в памирских языках. Тщательно проведенное исследование позволило выяснить, какие культурные растения (пшеница, тутовое дерево), некогда одомашненные в Припамирье, сохранили след о своем давнем прошлом в архаических языках современного Памира. Пожалуй, мало есть областей знания, где так наглядно обнаруживается отсутствие реальных границ между гуманитарными и естественными науками. Другой вопрос, что заниматься этим — дело нелегкое. Нужно быть или ботаником и генетиком, проникшим и в языковые тайны, или лингвистом, профессионально изучающим географию растений. Недаром один из крупнейших французских лингвистов современности, едва ли не лучший знаток многих языков Юго-Восточной Азии и Тихого океана Анри Одрикур — прямой ученик Н. И. Вавилова. Одрикур рассказывал мне, как Вавилов открыл для него мир лингвистики, когда тот приехал в Москву в самом начале 30-х годов заниматься у Вавилова своей тогдашней специальностью — геоботаникой. Вавилов объяснил Одрикуру, как важно для изучения древнейших центров земледелия сравнение между собой разных языков с целью выявления путей распространения и наследования самых ранних названий культурных растений. Одрикур настолько этим увлекся, что стал профессиональным лингвистом, а позднее предложенный Вавиловым метод совместного изучения языка и материальной культуры применил к исследованию не только названий растений, но и слов, обозначающих сельскохозяйственные орудия. Вместе с тем Одрикур и его ученики открыли в Юго-Восточной Азии и Океании особый тип отношения к растениям, которые Одрикур называет «почтительной дружбой». Это связано с другими выявленными Одрикуром и его учениками чертами «тропического» земледелия, в котором теперь многие ученые видят след самых ранних форм одомашнивания растений.

Тропическое земледелие Океании отличается вегетативным способом разведения культур. Земледельцы Океании стремятся сохранить отводки — саженцы (черенки) каждого растения. Культур на каждом острове много (земледелие поликультурное), но число первоначальных экземпляров («образцов») данного вида минимально. Наоборот, земледелие развитых стран Древнего Ближнего Востока отличалось меньшей пестротой состава земледельческих культур и большой массовидностью каждой из них, представленной (как и в современном земледелии западной Евразии) большим числом семян (а не отростков). На Древнем Ближнем Востоке, как и позднее в Европе, поля засеивались многочисленными семенами одной культуры. А в Океании (как, по предположению А. Одрикура, некогда и в Восточной Азии) поля были не монокультурными, а поликультурными, т. е. характеризовались пестрым составом культур, каждая из которых представлена относительно небольшим числом экземпляров. Каждый черенок или отводок высаживается в землю сам по себе, отдельно от других. Одрикур думает, что это связано с особым отношением к природе, которое отличало жителей Океании от европейцев. «Почтительная дружба» с растением (как, в другой форме, вероятно, и с животным), которое становилось и предметом культа племени — тотемом, предшествовала (судя и по возможным ее отражениям в символах наскальной живописи первобытных пещер) одомашниванию самых древних культур, но сохраняется (пусть в несколько измененном виде) и до настоящего времени. Возможно, что след этой же древней земледельческой цивилизации, из которой объясняют и рисоводство (первоначально близкое к садоводству и огородничеству) Восточной Азии, сохранился в особых обрядах у племен Индонезии, Филиппин и Малайзии: здесь на полях выделяют небольшие участки, посвященные «душе риса», которой поклоняются земледельцы. Душу риса эти народы представляют как пугливую, ее надо охранять. Рис и другие растения сперва переместили из области природы в сферу культуры и тем самым подготовили его одомашнивание.

Согласно разысканиям японского геоботаника С. Накао, продолжившего с конца 30-х годов и до наших дней занятия Вавилова, рисоводство и вообще земледелие Океании и Восточной Азии восходит скорее всего к восточногималайскому горному центру (иначе говоря, при архаизме типа земледелия Океании в самой Океании оно отнюдь не изначально, привнесено пришельцами). Накао, в общем следуя Вавилову, сосредоточился на изучении не столько центров, т. е. узко очерченных зон, одомашнивания самих по себе, сколько на динамике линий, указывающих направление, по которому в Азии распространялись растения (а также и их названия и связанные с ними обычаи). Если нанести на карту такие линии, идущие по всей Азии, то окажется, что к каждой из образующихся кривых есть своя «арка» (дуга). Накао предположил (опять-таки в согласии с основными идеями Вавилова), что место первоначального одомашнивания растения должно находиться около такой арки, откуда по обе стороны кривой постепенно распространяется растение. Местом пересечения всех арок, выявленных в Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии, и оказалась восточногималайская горная область. Тем самым подтвердилась гипотеза академика Н. И. Вавилова, высказанная им еще в 30-е годы (до начала полевых работ Накао) и тогда же поддержанная академиком В. И. Вернадским; глубокие прозрения были тогда же и у русского исследователя культур Восточной Азии В. В. Голубева.

Сейчас можно думать, что самых древних центров в начале неолитической революции в Евразии было два — горный восточногималайский и горный переднеазиатский. На основании сравнения некоторых самых древних названий культурных злаков, общих для обоих этих центров, я склонен предположить, что весьма вероятно наличие линии, связывающей оба эти центра. Иначе говоря, можно думать, что оба горных центра одомашнивания растений в Азии между собой связаны. Возможно, что первичным и несколько более ранним был западноазиатский, а движение растений в направлении восточного (с этой точки зрения вторичного) центра можно было бы связать с переселением носителей древних народов по этому именно пути. Согласно гипотезе, разрабатываемой нашим молодым лингвистом С. А. Старостиным и его коллегами, некоторые древние языки Ближнего Востока (в том числе хурритский и урартский) родственны современным северокавказским языкам (абхазско-адыгским и нахско-дагестанским), которые в свою очередь родственны китайско-тибетским языкам и енисейским языкам, большинство которых исчезло на глазах у путешественников, успевших их описать в XVIII и XIX веках, а последний их представитель — кетский — еще до сих пор используется несколькими стами людей, разбросанными по низовьям Енисея (в 1962 году, когда я участвовал в экспедиции по изучению этого языка, оставалось в живых и несколько очень старых женщин, знавших предпоследний из этих языков — югский на среднем течении Енисея в Ворогове). По Старостину, прародина (т. е. древняя территория распространения) всей этой большой семьи языков совпадает с древним западноевразийским центром неолитической революции. Не может ли быть, что движение из этого центра отмечено и в истории языков, и в истории одомашнивания растений? Мне как лингвисту это кажется возможным. Но еще не сказали своего окончательного слова по этому поводу археологи и геоботаники. Поэтому пока подождем с выводами.

Несомненно одно: те два центра (возможно, в конечном счете друг с другом связанные или выводимые один из другого) неолитической революции и, в частности, одомашнивания первых растений, которые обнаруживаются в Евразии, оба были приурочены к горным долинам. Здесь до сих пор находят множество дикорастущих предшественников тех растений, которые были потом одомашнены. Ультрафиолетовая радиация в высокогорье способствовала мутациям и тем самым появлению того многообразия культур, из которого совершали отбор первые земледельцы.

Из всего сказанного выше о связи истории языка и истории культурных растений может вытекать и то, что древние прародины основных языковых семей Евразии приурочены к тем же горным долинам, где ищут и центры одомашнивания растений. Следовательно, на этом пути мы подходим к восстановлению раннего культурного прошлого человечества, как об этом и мечтал Вавилов.