Немножко странно, но это факт. И Гильберт, и Варениус были прямыми предшественниками Гумбольдта в понимании того, что в строении планеты есть особая структура — комплексная оболочка, образованная геосферами. Гильберт вообще не связывал свое прозрение с задачами географии — география, как наука, его не интересовала. Варениус и Гильберт, как видим, не поняли (вероятно, и не могли понять в то время), что Жизнь — всепланетное явление. Гумбольдт, вводя понятие «лебенссфера» (выявляется, таким образом, четвертый сочлен структуры), дополняет своих предшественников: уточняет задачи географии и расширяет горизонты естествознания — биосфера — один из основополагающих постулатов современной науки. И биосфера — эволюционная вершина в развитии планеты до появления человека.
И часть — только часть — приповерхностной комплексной земной оболочки, которую мы сегодня называем по-разному: географическая оболочка, ландшафтная оболочка, биогеносфера (сфера возникновения и воспроизводства жизни). Термины не устоялись, но суть одна: непрерывный, миллиардолетний процесс воспроизводства жизни.
Вот на этот момент необходимо еще раз обратить внимание: литосфера и солнечная радиация, изначально бомбардировавшая беспомощную планету; атмосфера, появившаяся при уже достаточной массе планеты; гидросфера, порожденная ливнями сверху и потоками снизу; биосфера. Это достоверный эволюционный ряд, Гумбольдтом принятый, но лишь частично объясненный, — привел к образованию целостности, называемой «биогеносферой»: в этой целостности все взаимосвязано и никакие изменения природных условий на планете не остаются без последствий, они неизбежно вызывают изменения во всех геосферах, но прежде всего в биосфере, да и в бытии человека тоже.
На роковой вопрос — откуда взялся человек? — натуралисты первой половины прошлого века отвечали в общем единодушно. Карл Максимович Бэр, российский естествоиспытатель, сказал так: «человек вышел из рук природы», и, в принципе, такой же точки зрения придерживался Гумбольдт; догадок было много, обезьяний вариант (Ламарк) тоже существовал, но до Дарвина варианты решения этого сложнейшего вопроса не обрели целостности концепции. Дарвина молодого Гумбольдт прекрасно знал, он упоминает его в своих книгах, но Дарвином Дарвин стал в год смерти Гумбольдта, когда вышла его вечная (как «Космос») книга о происхождении видов. Это — за пределами биографического сочинения о Гумбольдте.
Но для понимания эволюционизма Гумбольдта необходимо сказать о продолжении только что обозначенной линии — за биосферой последовало человечество.
…Епископ англиканской церкви Джон Донн родился в 1572 году, скончался в 1631-м. Из его проповеди, почти поэмы: «Ни один человек не является островом, отделенным от других. Каждый — как бы часть континента, часть материка; если море смывает кусок прибрежного камня, вся Европа становится от этого меньше… Смерть каждого человека — потеря для меня, потому что я связан со всем человечеством. Поэтому никогда не посылай узнавать, по ком звонит колокол: он звонит по тебе».
Эрнест Хемингуэй возвратил эти строки всем нам названием своего романа, предварив его эпиграфом из проповеди англиканского епископа.
Проповедь Джона Донна принадлежит к числу первых речений, утверждающих единство рода человеческого. Великие мысли не рождаются стадно, но в одиночку тоже не являются. Всего через шесть лет после кончины Джона Донна ту же мысль высказал коммунист-утопист Томмазо Кампанелла, за ним — Жак Боссюэ… Но все равно, именно в «Космосе», в итоговой книге Гумбольдта, идея единства человечества приобрела наиболее законченную форму. И это вполне объяснимо исторически, — тем временем, когда писал Гумбольдт. И Кампанелла, этот колокольчик (так переводится его фамилия), который до сих пор гремит на весь мир, и благочестивый Боссюэ, — они фантазировали, свою эпоху опережая. Ибо феодализм — это «мир разделенного человечества» (Маркс). Но «восемнадцатый век был веком объединения, собирания человечества из состояния раздробленности и разъединения…» (Энгельс)[13] Гумбольдты (в данном случае не следует забывать и брата Вильгельма) и выступили со своей идеей единства человечества, когда оно уже, не став единым в буквальном смысле, сформировалось все-таки в единую систему народов… Мне же вернуться к уже в общем-то сказанному потребовалось для того, чтобы продолжить эволюционный ряд… В 1902 году Д. Н. Анучин, наш крупнейший географ, автор книги о Гумбольдте, терминологически уточняя уже наметившийся порядок, назвал человечество «антропосферой» и поместил ее следом за биосферой. В осмыслении эволюции планеты в целом все это логически бесспорно, идет в традициях Гумбольдта.
Если теперь воспользоваться термином Анучина (термин этот полноправно бытует в современной научной литературе), то можно определенно сказать, что Гумбольдт в своем творчестве не остановился на антропосфере и сделал два удивительных шага вперед, раскрывающих происходящее на планете.
Первый этот шаг или, точнее, обобщение Гумбольдта, касается техники, технических средств, созданных человеком.
Конечно же в начале 30-х годов прошлого столетия не было среди мало-мальски образованных людей таких, которые не слышали бы о пароходах, паровозах, о машинах, заменяющих человеческий труд, но и выбрасывающих людей за пределы фабричности, фабричных предприятий. Гумбольдт, безусловно, знал о социальном противоречии между машиной и человеком, знал, разумеется, о луддитах, уничтожавших машины, о речи Байрона в их защиту в палате лордов…
Движение луддитов, если понимать его в широком смысле, не изжило себя и до сих пор: тогда — станки, теперь — автоматика и роботы.
Суть, в общем, одна — противоречия противоречивого общества.
Наверное, не грех назвать высочайшим достижением гумбольдтовской мысли тот факт, что сумел он в этом луддитском (оправданном социально!) движении обнаружить не только столкновение человека с техникой (это понималось многими), но и единство человека и техники… Мне не удалось найти работу, в которой Гумбольдт впервые излагает эти свои идеи. Но Карл Риттер подробно пишет о них в статье, помеченной 1833 годом, — пишет и присоединяется к взглядам своего коллеги.
Дело же вот в чем. В молодые годы Гумбольдт размышлял о сородственности минеральной и органической жизни. На седьмом десятке своих лет он сформулировал и постарался утвердить «сородственность» человека и техники, он определил развитие техники как «создание новых органов, орудий наблюдения», которые «умножают духовное, а вместе с тем и физическое могущество человека». И Гумбольдт, и Риттер согласны были с таким — как продолжение человеческих органов в природе — пониманием техники. А некоторое время спустя не очень тогда известным человеком было записано такое суждение: «Природа не строит ни машин, ни локомотивов, ни железных дорог, ни электрического телеграфа, ни сельфакторов и т. д. Все это — продукты человеческого труда, природный материал, превращенный в органы человеческой воли, властвующей над природой, или человеческой деятельности в природе. Все это — созданные человеческой рукой органы человеческого мозга; овеществленная сила знания.»[14] Человеком, написавшим столь схожие с гумбольдтовскими строки, был Карл Маркс. Но эти соображения Маркса о технике стали известны, к сожалению, только в 1939 году, когда их перевели и опубликовали у нас в журнале «Большевик».
А гумбольдтовская традиция (плюс Риттер) продолжалась и после его смерти. Два момента необходимо выделить специально. Первое — это развитие представления о технотворчестве как создании все большего количества искусственных органов человека, проникающих во внешний мир. Это так называемая «органопроекция». Один из современных специалистов в этой области, Л. Б. Переверзев, писал, между прочим, следующее: «Мысль о том, что создаваемые человеком орудия, инструменты, приборы, механизмы, машины и вообще любые технические устройства и сооружения суть его искусственные органы, наружные продолжения или материализованные вовне частичные проекции его внутренне-физиологического или внешне-телесного строения, отнюдь не нова. Согласно сформулированной еще в XIX в. идеи органопроекции, теоретически развитой в 20-х годах нашего столетия П. А. Флоренским и ныне блестяще подтверждаемой экспериментально достижениями бионики, техника есть сколок с живого тела или, точнее, с жизненного телообразующего начала… Возьмем ли мы механические орудия, оптические приборы или музыкальные инструменты, мы в конце концов найдем в них „органопроекции“ руки, глаза, уха, горла и т. д.».