— Возможно, она уже видела Уиллоби; возможно, она уже взяла его перо.

Тренч протянул руку к своему спутнику.

— Я заберу свое сейчас.

Фивершем покачал головой.

— Нет, пока еще нет.

И лицо Тренча внезапно засветилось. Отчаянная надежда, изо всех сил пробивавшаяся в груди за три дня и три ночи его вахты, надежда, которую он стремился подавить, опасаясь, что она окажется ложной, наконец ожила.

— Еще нет, значит, у тебя есть план побега.

И тревога вернулась на лицо Фивершема.

— Я не говорил этого, — взмолился он, — пожалуйста, скажи, что я ничего не говорил об этом в бреду. Я рассказал о четырех перьях и об Этни, но о плане побега ничего не сказал.

— Ни слова. Так что я сомневался и боялся поверить.

И тревога Фивершема улеглась. Положив дрожащую ладонь на руку Тренча, он заговорил неровным голосом:

— Понимаешь, если я говорил об этом в «Доме камня», то мог сказать что-то и в Донголе. Там я тоже бредил. Но ты сказал, что этого не было... по крайней мере здесь. Значит, можно надеяться, что и там тоже. Я боялся этого... как же я боялся! В Донголе одна женщина говорила по-английски, очень плохо, но все же достаточно. Она была в «Каунисе» в Хартуме, когда там правил Гордон. Её послали допросить меня. В Донголе я многое пережил.

Тренч перебил его:

— Я знаю. Ты рассказывал о таком, что меня бросало в дрожь, — и, схватив Фивершема за руку, задрал рукав. Шрамы на запястьях Гарри подтвердили его слова.

— Да, я чувствовал, что бредил, — продолжал он. — Я решил, что не должен давать никаких намеков на планы побега. Я изо всех сил старался думать о чем-нибудь другом, когда терял сознание.

И он слегка усмехнулся.

— Вот почему ты слышал, как я рассказывал про Этни, — объяснил он.

Тренч сидел, обхватив колени, и смотрел прямо перед собой. Он не обратил внимания на последние слова Фивершема. Теперь он осмелился надеяться.

— Так это правда, — вопросительно произнес он тихо. — Настанет утро, когда нам не придется выползать из «Дома камня». Настанут ночи, когда мы будем спать в кроватях, в настоящих кроватях. Настанет... — Он остановился с какой-то застенчивостью, как человек на грани признания. — Произойдет кое-что значительное, — запинаясь произнес он, а потом встал.

— Мы просидели здесь слишком долго. Пойдем.

Они переместились на сотню ярдов ближе к реке и снова сели.

— У тебя есть не только надежда. У тебя есть план побега? — нетерпеливо спросил Тренч.

— Больше, чем план, — ответил Фивершем. — Подготовка завершена. В пустыне в десяти милях к западу от Умдурмана ждут верблюды.

— Уже? — воскликнул Тренч. — Уже?

— Да, приятель. Рядом с верблюдами зарыты винтовки и боеприпасы, наготове провизия и вода. Мы направимся в Метемнех, где ждут новые верблюды, из Метемнеха в Бербер. Там мы пересечем Нил, верблюды ждут нас в пяти милях от Бербера. Из Бербера мы отправимся через перевал Кокреб до Суакина.

— Когда? — воскликнул Тренч. — Господи, когда же, когда?

— Когда у меня хватит сил проехать на лошади десять миль, а на верблюде неделю, — ответил Фивершем. — Как скоро это произойдет? Скоро, Тренч, обещаю скоро, — и он поднялся с земли.

— Когда встанешь, — продолжал он, — оглянись. Увидишь человека в синей льняной одежде, околачивающегося между нами и тюремщиками. Когда мы проходили мимо него, он подал мне знак. Я не ответил. Я дам ему знак в тот день, когда мы решим бежать.

— Он будет ждать?

— Месяц. В течение этого месяца мы должны ночью сбежать из «Дома камня». Мы должны предупредить его, чтобы привел подмогу. Однажды ночью в этой стене появится пролом, камни не закреплены.

Они спустились немного дальше и оказались у кромки воды. Там среди толпы они снова заговорили о побеге, но с видом людей, с любопытством наблюдающих за происходящим вокруг.

— Есть способ получше, чем пробиваться сквозь стену, — заявил Тренч и со смехом указал на узника с огромным грузом на спине, упавшего лицом в воду из-за тяжелых кандалов. Он тщетно пытался подняться. — Есть способ получше. У тебя есть деньги?

— Ай-ай! — воскликнул Фивершем, заливаясь от смеха, когда заключенный чуть приподнялся, а затем снова завалился. — У меня кое-что припрятано. Идрис забрал то, что я не припрятал.

— Хорошо! — сказал Тренч. — Идрис придет сегодня или завтра. Он поговорит с тобой о доброте Аллаха, который привел тебя из греховного мира в священный город Умдурман. Скажет, что твоя душа в большой опасности и есть единственный способ спасения, и еще несколько многозначительных предложений о своей голодающей семье. Если прийти на помощь голодающей семье и предложить ему пятнадцать долларов из суммы, которую он у тебя забрал, можно получить разрешение спать в заребе снаружи тюрьмы. Этим можно довольствоваться одну-две ночи. Затем он придет снова, и ты снова поможешь его голодной семье, и на этот раз попросишь разрешения для меня спать на открытом воздухе. Идем! Идрис гонит нас домой.

Случилось так, как предсказывал Тренч. В тот день Идрис прочитал Фивершему необыкновенно длинное наставление. Фивершам узнал, что теперь Аллах любит его и что армия Хикс-паши уничтожена. Святые ангелы сделали это без единого выстрела, ни единого копья не бросили солдаты Махди. Копья вылетели из их рук по воле ангелов и пронзили неверных. Фивершем впервые услышал о простой душе Небби Хиддра, который был глазами и ушами калифа и сообщал ему все, что происходит в тюрьме. Ему было указано, что если Небби Хиддр пожалуется на него, на ноги ему наденут кандалы потяжелее и произойдет много неприятностей. Наконец последовало вступление о голодающих детях, и Фивершем упросил Идриса забрать пятнадцать долларов.

План Тренча сработал. В ту ночь Фивершем спал под открытым небом, а две ночи спустя Тренч лежал рядом с ним. Над головой было ясное небо и пылающие звезды.

— Еще три дня, — сказал Фивершем, и услышал, как его спутник глубоко задышал. Какое-то время они лежали бок о бок в тишине и дышали прохладным ночным воздухом, а затем Тренч сказал:

— Ты спишь?

— Да.

— Ладно, — и с некоторым колебанием он обрел уверенность, подавленную в тот день, когда они сидели на берегу Нила. — Полагаю, у каждого человека есть свое особое чувство сентиментальности. У меня тоже. Я не женат, так что это чувство другого рода. Возможно, ты будешь смеяться над этим. Я не просто ненавижу этот убогий, безрассудный, мерзкий город Умдурман или ужасы его тюрьмы. Я не просто ненавижу пустоту этой голой пустыни. Дело не только в том, что меня тошнит от пальм Хартума, цепей или кнутов тюремщиков. Есть нечто большее. Я хочу умереть дома, и так часто отчаянно боялся, что придется умереть здесь. Я хочу умереть дома... не только в своей стране, но и в своей деревне, и быть похороненным под знакомыми деревьями, вблизи знакомой церкви и домов, и реки с форелью, где рыбачил в детстве. Не сомневаюсь, ты будешь смеяться.

Фивершем не смеялся. Слова до странности показались ему знакомыми, и он знал почему. Никто и никогда не говорил ему этих слов, но они могли бы принадлежать Этни Юстас.

— Нет, я не смеюсь, — ответил он. — Я понимаю. — И он заговорил с теплой интонаций, что скорее удивило Тренча. Между ними возникла настоящая дружба, она зародилась той ночью.

Это был подходящий момент для откровенности. Лежа бок о бок за ограждением, они тихо переговаривались. Крики и вопли из «Дома камня» звучали приглушенно, и у обоих возникало чувство, что все хорошо. Они могли дышать, видеть, низкая крыша не угнетала; их окутывала ночная прохлада. Воздух до самого утра был очень холодным, и они просыпались от холода и жались друг к другу в углу. А пока что спокойно лежали на спине, сложив руки под головой, и наблюдали, как великолепные звезды и планеты горят на синем куполе неба.

— Как будет странно увидеть их снова тусклыми и маленькими, — сказал Тренч.

— Нас ждет вознаграждение, — ответил Фивершем со смехом.

И они принялись строить планы, что будут делать, когда пересекут пустыню, Средиземное море и всю Европу и окажутся в своей стране с тусклыми, маленькими звездами.