Вот что сказал Дьере:

— Товарищи, мы переживаем трудные дни, всюду беспорядки, но падать духом нам рано. Партия существовала даже во времена Хорти, будет существовать и впредь, и, как бы мятежники ни лаяли по радио, никогда не поверю, что советские товарищи оставят нас в беде. Но у врагов тоже есть смекалка, и прежде всего они захотят расправиться с руководящими товарищами. Предлагаю, чтобы товарищ председатель и члены правления никуда в одиночку не ходили и пока ночевали в конторе, где будет установлена охрана.

«В тот же вечер предусмотрительность Дьере полностью оправдалась, — думал старик. — Форгач в конторе, где ему не грозит опасность. А господа национальные гвардейцы могут катиться с пустыми руками ко всем чертям, дела своего сделать они не сумели».

Но они не ушли. Дымный сказал:

— Слишком рано радуешься, старик! Сейчас будет обыск.

Обыск начался с кладовой. Дымный побросал на пол все банки с вареньем, смешав их содержимое со свиным салом и томатом, и для полноты картины на все это наплевал. Потом пошел в комнату, начал вытаскивать из шкафов вещи и разбрасывать их.

Младший Холло посмеивался, ему нравилось такое хладнокровное, подсказанное ненавистью дебоширство. Тесть Форгача молчал, упрямо сжав губы, зная, что протестовать или просить означает только подливать масла в огонь. Золтан, красный и немой от стыда и возмущения, тоже молчал. Он ждал от Дымного такой выходки, которая заставила бы его вмешаться, чтобы не потерять остаток уважения к самому себе.

Последним из шкафа Дымный вытащил черный мужской костюм. На отвороте пиджака блестели медали: золотая звезда и значок отличного хозяина. Дымный сорвал их, растоптал, накинул пиджак на плечи и собирался уже надеть его, когда Золтан, подняв кулак, закричал:

— Положи обратно!

— Заткнись! — оскалил на него зубы Дымный. — Или… может быть, тебе отдать? — съехидничал он. — Захотелось поживиться, куманек?

— Слушай! — Вся кровь отлила от лица Золтана. — Если ты сейчас же, сию минуту не положишь…

— Что тогда будет?

— Хватит! Чего вы тут распетушились? — вмешался младший Холло. — Пошли! Оставь этот пиджак, Дымный! — И, оглядываясь через плечо, направился к двери.

Дымный несколько мгновений колебался, потом с восклицанием: «Ну что ж, пусть!» — смял пиджак и забросил его на шкаф.

— Ах ты святая девственница! — ткнул он пальцем в грудь Золтана. Потом обернулся к остолбеневшему старику, у которого, казалось, живыми остались только глаза, и спросил: — Считать умеешь?

— Умею.

— Хорошо. Считай до тысячи и не шевелись. Иначе — пуля. Понял? Желаю приятных сновидений!

Идя огородами до самого стадиона, они не обменялись ни одним словом. Шли гуськом, впереди — младший Холло. Около стадиона он остановился и, сдвинув фуражку на затылок, спросил:

— Куда теперь, ребята?

— Я… с вами… — прорвало Золтана, — шагу больше не сделаю.

— Вот как? — удивился младший Холло. — Почему же это?

— Потому!

— Отдай ружье! — Разъяренный Дымный выхватил из рук Золтана охотничье ружье. — Вот так! А теперь вперед! — И он оттолкнул от себя безоружного, остолбеневшего парня. — Кто венгр и патриот — тот идет с нами! Кто не предатель — тот с нами! Марш!

Золтан чувствовал, что ствол ружья нацелен ему в спину, и каждую минуту ожидал выстрела. Только большим усилием воли он взял себя в руки и не побежал, хотя это далось ему с превеликим трудом. Нарочито медленными шагами он дошел до мощеной дороги, но и тогда еще не смел поверить, что Дымный милостиво отпустил его, не выстрелив в спину.

На мосту через Малую Рабу Золтан остановился, долго и бездумно смотрел на быстро текущую реку. Небо было покрыто облаками, сквозь них с трудом пробивался лунный свет, едва отражаясь в водоворотах у быков моста. «А куда теперь?» — немного успокоившись, задал себе вопрос Золтан.

Он знал одно, был уверен, что, как только рассветет, он с отцом или один, но уедет отсюда. Пусть Дымный говорит что хочет, пусть отец целыми часами длинно развивает свою теорию о правде. Золтан теперь знает, что если бы кооператив имени Дожа возник в результате запугивания и насилия, то его члены ненавидели бы своих руководителей как тиранов и уже давно расправились бы и с Форгачем, и с Дьере. «А что, — подумал Золтан, — если пойти сейчас в сельсовет к отцу и поделиться с ним своими сомнениями? Нет, спор продлится до утра… да и Дымный может туда явиться…»

Золтан плюнул, передернулся от отвращения при одной мысли о встрече с Дымным и решил, что самое умное — идти спать.

Он находился как раз против дома Холло. Зная, где спрятан ключ от входной двери, Золтан, не задумываясь, подошел к воротам. Он чувствовал себя разочарованным, усталым и разбитым; ему даже в голову не пришло, что сегодня отец и сын Холло выполняют задание национального совета, отца тоже нет, а Тэрка ночует в большом доме одна.

Но едва он вступил во двор и запер за собой на ключ железную калитку, как в задней комнате, где спали молодые Холло, зажегся свет. На мокрую от дождя землю, словно на огромный экран кинематографа, упала тень: появился силуэт нагой женщины — она потягивалась и закалывала волосы.

Золтан как безумный бросился к окну, но оно находилось слишком высоко, и он увидел только люстру да верхнюю часть шкафа, заваленного айвой. Тогда он поставил одну ногу на выступ стены, другую — на кадку для стока дождевой воды и мгновенно очутился у закрытого бледно-желтой тюлевой занавеской зеркального окна.

Тэрка стояла в углу комнаты, около низкой печки, и завязывала пояс халата. Она раскраснелась, как персик, тяжелые иссиня-черные волосы рассыпались по плечам — очевидно, она только что искупалась и подошла к печке просушить волосы. Золтан смотрел на нее сквозь тонкую, как паутина, занавеску, и у него даже зубы застучали, не столько от того, что представилось его взору, сколько от мысли, что Тэрка даже не подозревает о его присутствии.

И вдруг — может быть, нога соскользнула с выступа стены, может быть, обручи кадки не выдержали тяжести мускулистого, здорового парня — Золтан почувствовал, что падает и погружается в мягкую землю клумбы. Распластавшись, как лягушка, он не двигался и молился, затаив дыхание, чтобы бог сотворил чудо и Тэрка не услышала шума.

Но бог чуда не сотворил. Окно открылось — и в нем появилась Тэрка.

— Кто тут? — спросила она скорее с досадой, чем с испугом.

— Я, — поднялся с земли весь грязный, пристыженный, в полном отчаянии Золтан.

Тэрка не поверила своим глазам, потом, смеясь, как будто ее щекотали, воскликнула:

— Два-ноль!

— Что такое?

— Чего вы там стоите? Лезьте быстрее в комнату! Не понимаете? — поддразнила она юношу. — Опять мне придется купать вас.

Она метнула взгляд в сторону маленького дома — спит ли уже ее свекровь — и, убедившись, что там все спят и никто ничего не увидит, медленно опустила на окне жалюзи.

12

Утро четвертого ноября застало Машата на кушетке в угловой комнате сельсовета. Он спал, положив под голову папку с протоколами. Сон его был беспокойным, он все время ворочался. Ему снилось, что он мельник и стоит у жернова, но, с какой стороны ни подходит, никак не может поднять мешок с зерном.

Ночью, бодрствуя, председатель национального совета замерз, его стало знобить. Тогда с отвращением, потому что не привык и не любил пить, он опрокинул пять-шесть рюмок водки. Водку ему дали дежурные национальной гвардии, они и уложили его, потому что он так ослабел и был таким сонным, что стал клевать носом.

Пробило девять часов, и ему как раз снилось, что потолок мельницы треснул и вот-вот обвалится на него, когда унтер-офицеру Холло после многократного встряхивания наконец удалось его разбудить.

— Господин старший нотариус! Господин старший нотариус! — умолял Холло. — Проснитесь, благослови вас бог! Беда! Большая беда! Я даже не надеялся вас здесь найти!

— Почему не надеялись? — спросил Машат, потирая раскалывающуюся от боли голову. — Я здесь на посту. Куда бы я мог отсюда уйти, Холло?