— Ты хочешь, чтобы я вспомнил? — филин стал вращать глазами.

— Вы мне обещали, — скромно ответила Гурри, — я жду уже очень давно.

— Тебе хочется узнать?

— Да, — созналась она, — мне уже давно хочется узнать.

— Ну, раз уж я обещал… — рассмеялся филин, — мы ведь все-таки с тобой друзья…

Гурри откровенно призналась:

— Сначала мне было тяжело с вами. Я вас боялась, и… Она запнулась, — мне было очень страшно…

Филин встопорщил крылья, щелкнул клювом, глаза весело блеснули:

— Тебе было страшно? Так-так! Конечно, это мешало дружбе. А почему тебе было страшно?

— От вас плохо пахнет, — простодушно и откровенно ответила Гурри.

— И сейчас тоже? — захотел узнать филин.

— Конечно. Всегда.

— Этого я не знал, — пошутил он, — а я-то думал, что пахну очень хорошо.

— О нет, — Гурри улыбнулась. — Но теперь запах для меня ничего не значит, — и она быстро добавила, — теперь вы мне очень по душе.

— Иначе и быть не может. Мы ведь товарищи по несчастью.

— Так расскажите мне, — настаивала Гурри.

— Ничего хорошего, — сказал филин, — я сижу на перекладине. Он втыкает кол в землю и держит наготове свою огненную руку.

— Но вы ведь живы!

— Ах, меня Он бережет, Он пользуется мной, чтобы приманивать других.

— Кто эти другие?

— Чаще всего — вороны, потом сороки, сойки, иногда соколы, несколько раз прилетали ястребы-перепелятники и сарычи… те, кто ненавидит меня, хочет надо мной поиздеваться и даже напасть на меня.

— И Он швыряет их на землю? — угадала Гурри.

— Да! Огненной рукой Он достает почти всех. Они лежат передо мной на земле, мертвые. Так им и надо. Что я такого им сделал, за что они так яростно набрасываются на меня?

— Каким образом вы там оказываетесь?

— Он приносит меня.

— И вы не улетаете?

— Ах, с каким удовольствием я бы улетел! Но я прикован! Как только Он приходит ко мне, я уже все понимаю. Каждый раз я пытаюсь его напугать; громко щелкаю клювом, грозно выпускаю когти, распускаю перья… И все напрасно! Он меня ни капельки не боится! Он снимает с себя часть головы. Ты уже заметила. Он может разделить свою голову на две части, верно? Так вот, одну из них, верхнюю, он нахлобучивает мне на глаза. И я становлюсь слепым, беззащитным, а Его запах одурманивает меня. Он хватает меня за крылья и связывает так крепко, что я почти не могу пошевелиться. Это ужасно!

— Бедный филин!

— Какие муки приходится мне терпеть, когда потом Он засовывает меня в узкий деревянный ящик, который закидывает за плечи! Хоп!.. Во время рывка я стукаюсь головой о стенку и при каждом Его шаге качаюсь взад и вперед. Меня всегда от этого мутит. Только после того, как Он ставит, ящик на землю и дает мне подышать свежим воздухом, я прихожу в себя. А Он уже привязал меня к колышку длинной веревкой. Я этот колышек знаю, знаю также и то, что должно произойти. Это меня не очень пугает, и я почти не ощущаю запаха свободы, запаха полевок, кротов, всех лакомств, которые я мог бы добыть, если бы не был пленником. Затем Он прячется в свое укрытие в земле. Я сажусь на перекладину, и мы ждем, когда рассветет.

— А потом?

— Потом первыми появляются вороны. Они так орут, что их слышно издалека. Они умницы, эти вороны, они начеку, и обычно Ему не удается их поймать. Но тут от ненависти ко мне они дуреют. «Вот он, ночной вор, разоритель гнезд, убийца!» — кричат они. Какая чушь! Как будто они сами никогда не грабили гнезда, как будто они сами никогда не убивали! Угрожая, летают они надо мной совсем рядом. Можно подумать, что они выклюют мне глаза или разобьют голову. Но никто из них не осмеливается меня тронуть. «Бах!» — раздается гром огненной руки, и еще раз — «бах!» И снова — «бум!». Я вздрагиваю, несмотря на то, что уже привык к грому и знаю, что Он не причинит мне вреда. Но вороны, эти умные вороны, которые обычно так боятся огненной руки и всегда точно знают, идет ли Он с ней или без нее, вороны не улетают от грома, не улетают, хотя многие их товарищи мертвыми падают на землю. Они видят только меня, и просто сходят с ума от злости.

— А кто еще прилетает?

— Я же тебе сказал. Многие сороки стремятся выместить на мне свою злобу. Сойки жаждут мне навредить. Жаждут! Они не доверяют собственным глазам, бедняги, и они же падают на землю, прежде чем успевают опомниться. Все притворяются безвинными, все возмущаются, а сами делают то же самое, в чем упрекают меня. Я этого не понимаю? Прилетают только разбойники, только разбойники хотят покарать разбойника. Кроме них не прилетает никто, ни одна птица. Да, соколы, ястребы-тетеревятники, сарычи — этих я вижу издалека, вижу когда они еще кажутся маленькими точками. Они летают надо мной. Если бы успели, они, наверное, растерзали бы меня. Но Он каждого сбивает на землю. Два раза, прилетали даже орланы-белохвосты. Тогда я слез с перекладины, лег на спину и приготовился отбиваться клювом и когтями. Но Он избавил меня от неприятностей. «Бах!» — и они тяжело свалились на землю.

— И часто вам приходится сидеть на перекладине?

— Нет. Не часто. Поздней осенью примерно три-четыре раза зимой и ранней весной разок-другой. Я думаю, что Он не хочет лишний раз использовать меня. Он заботится о моей пище, о том, — чтобы я купался. Но я ужасно скучаю. Быть в плену и скучать. Какая ужасная жизнь; это ведь медленная смерть.

— Не говорите так, — вскричала Гурри. — Вы такой здоровый такой сильный!

— К чему мне здоровье, к чему силы? — безнадежно проговорил филин.

Гурри стало жалко его, а еще больше жалко себя. Она собралась с силами.

— Разве хоть иногда эти приключения не доставляют вам удовольствие?

— Удовольствие? — Филин скорбно закрыл глаза.

— Я хочу сказать, — объяснила Гурри, — разве вас не радует, когда на ваших глазах погибают враги?

— Радует? — Филин вздохнул. — Я им всем завидую. Они жили свободными и, пусть из-за ошибки, из-за глупости, пусть из-за чего угодно… легко и быстро умерли в расцвете своих сил. Они были счастливы», я завидую им всем.

Гурри и филин загрустили. Это, однако, никак не мешало Гурри потом часто просить филина повторять весь рассказ. Иногда он наотрез отказывался. Но когда она очень уж просила, он соглашался и рассказывал. Гурри требовала все новых и новых подробностей. Она никогда не уставала слушать. Для филина это было приятным времяпрепровождением. Днем пел жаворонок, вечером рассказывал филин. Гурри стала понемногу привыкать к плену.

Неведомыми, никогда ранее нехожеными тропами бродил Бэмби. Напрасно спрашивал Гено об отце: мать не могла ему ответить. Фалина не знала, где Бэмби, она не понимала почему он не приходит, не могла ничего объяснить сыну.

Обычно Бэмби исчезал на некоторое время. Гено и Фалина знали об этом. Но чтобы он так долго не приходил к ним, такого еще не бывало.

Однажды Гено сказал маме:

— С тех пор, как исчезла Гурри, мы потеряли и отца тоже.

Фалина испугалась. Потеряли? Разве он оставил их? Навсегда? Нет! Нет! Об этом она даже думать не хотела.

Когда однажды снова громыхнуло, Гено весь сжался и сказал:

— Кто знает, может быть, отца ранила огненная рука…

Фалина уверенно возразила:

— Невозможно! Не может быть, чтобы Он перехитрил отца.

Мать и сын спрашивали об отце у всех «сторожей»: у сорок, у белочек, даже у ворон. Напрасно. Никто точно ничего не знал. С тех пор, как исчезла Гурри, никто его не видел.

Слова Гено застряли в сознании Фалины и ранили ее сердце. «Гурри, — с жалостью думала она. — Любимая девочка, где же ты? Как тебе живется? Вспоминаешь ли маму, брата, своего благородного отца?

Не забудешь ли ты нас? — с тоской думала она. — Бэмби… Бэмби… Что о тобой? Неужели ты нас оставил, потому что исчезла Гурри? Я не виновата… Я страдаю больше тебя! Покажись, Бэмби, покажись хотя бы один только раз! Без тебя нам ужасно одиноко».

Гено, при всей своей наивности, был, однако, недалек от истины. Исчезновение Бэмби было тесно связано с несчастьем, которое произошло с Гурри. Бэмби искал свою дочь. Несмотря ни на что, он твердо решил найти Гурри. Постыдное воспоминание о несчастной судьбе Гобо жгло его, словно огонь.