— Конечно! Ну и учись. Что ты приуныла? У тебя еще вся жизнь впереди.
— Но у меня нет такой доброй маркизы, как у Корреджио…
— Глупости ты говоришь, малярка! Теперь, при советской власти, все дети могут учиться. И ты, если станешь упорно добиваться своего, попадёшь в Академию и сделаешься художником.
— Это правда, дядя Алёша?
— А то как же!..
— И я научусь рисовать лица?
— Конечно, научишься!
Они замолчали, шагая домой по только что выпавшему снежку.
— Смотри, Валя: такой красивой набережной нет больше нигде! А как хороша Нева, покрытая льдом! Наверно, весной она ещё лучше будет.
— Да, очень, очень красиво!.. Но мне, дядя Алёша, хочется рисовать людей. Я бы обязательно нарисовала большую картину — коридор Смольного… Идёт Ленин. У него такие глаза, что всё, всё замечают. Он увидел даже маленькую девочку, прижавшуюся к стенке, и… и погладил её по голове.
Глава третья
Еще в ноябре Валя поступила во второй класс школы. По годам она была переростком, но некоторые ребята в её классе были ещё старше. Великая Октябрьская революция впервые открыла двери всех школ для детей бедняков.
Валя училась хорошо, а всё свободное время она рисовала или писала акварелью. Алексей Алексеевич внимательно разглядывал её этюды. Каждая новая акварель всё больше говорила о недюжинных способностях его любимицы.
Однажды старый живописец вечером пришёл к Столбовым. Димитрий был дома один. Он всегда охотно беседовал с Кончиковым о политике. Но в этот вечер Алексей Алексеевич хотел поговорить о другом.
Старый живописец неторопливо разжёвывал ржаной сухарь, запивая его горячим чаем, а сам соображал, как бы ему начать разговор. Неожиданно он спросил:
— А что вы о своей дочке думаете?
Столбова удивил такой вопрос. Помолчав, он ответил:
— Да, кажется, ничего девчонка!
— «Ничего, ничего»! — рассердился старик. — Не «ничего», а подлинный художник в ней растёт. Учить её надо, вот что!
— Да она и так учится!
— Живописи её надо учить! Талант она!
— Ну, уж это вы преувеличиваете, Алексей Алексеевич! Картинки она славные рисует, а уж до художников ей далеко!
Алексей Алексеевич вскочил со стула, подбежал к Столбову и замахал на него руками.
— Отец вы, а ничего, ровно ничего не понимаете! Талант у Вали, большой талант! Видели вы последние акварели вашей дочери?
Димитрий виновато улыбнулся:
— Сами знаете, Алексей Алексеевич: дома-то я совсем не бываю! Ночевать и то не всегда прихожу. Работы в Смольном много. Даже часика свободного для Валюшки не могу урвать.
— Это и видно! — горячился старый живописец. — Вот вы мне рассказывали, как берегли в тюрьме рисунок кота, сделанный ребёнком. А посмотрите, как она теперь нарисовала!
Алексей Алексеевич раскрыл Валин альбом. Димитрий смотрел на акварель с восхищением.
— Это здорово! Мурзик как живой стоит и спинку выгнул! А нос, глаза!.. Право, как живой! Молодчина, Валюшка!
Вспомнив первый портрет Мурзика, Столбов расхохотался.
— Тогда она глазища коту с доброе яблоко сделала, а хвостик — тоненький и от самых ушей начинался… А это… это очень хорошо нарисовано!
— Теперь вы, Димитрий Петрович, сами понимаете, — надо отдать её учиться живописи. Я узнал: весной будет приём в художественную школу, и девочка уже сейчас должна готовиться к конкурсу.
Столбов считал Валю ребёнком и совсем еще не думал о её будущей профессии. Но вот Кончиков заметил в ней талант… Кто его знает, может, он и прав?.. И, повернувшись к взволнованному гостю, Димитрий миролюбиво сказал:
— Вы — живописец, Алексей Алексеевич. Вам виднее.
Советская власть открыла много дорог нашим детям. Если вы считаете, что Валюшку надо живописи учить, и если она сама этого хочет, — пусть учится! Я не против.
— Ну, малярка, теперь всё от тебя самой будет зависеть! — сказал Алексей Алексеевич через несколько дней. — Конкурс большой, молодежи много будет участвовать. Тебя совсем не хотели допускать. Твердят, что тебе только одиннадцать лет. Пусть, говорят, подрастёт. А я втолковываю им, что не по годам, а по работе судить надо. Хорошо, что в это время в канцелярию директор вошёл. Я — к нему. И что ты, Валюша, скажешь? Выслушал он мои резоны и велел тебя записать.
— Ой, дядя Алёша! Я боюсь! Другие, наверно, куда лучше, чем я, рисуют. Засмеют меня!..
— Да ты что, сразу и раскисла? Испугалась, что засмеют? Разве отец твой был когда-нибудь таким малодушным? Он ничего не боится, а ты? Стыдись!
Алексей Алексеевич не на шутку рассердился, надел шапку и пошёл к двери. Валя схватила его за рукав.
— Я только немного испугалась. Больше не буду! Не уходите, дядя Алёша.
Живописец поглядел на взволнованную девочку и добродушно сказал, снимая пальто:
— То-то!.. Ну-ка, давай посмотрим твои старые акварели.
Они долго перелистывали Валины альбомы.
— Вот эту возьмём! Цветы стоят на столе словно живые! — залюбовался Алексей Алексеевич букетом васильков. — Смотри, они как будто сияют на солнце!.. Только вот размер мал…
— А я их перерисую вот на этот лист!
— Не испортишь?
— Думаю, — нет. Я несколько раз пробовала с маленьких картинок перерисовывать на большие.
После ухода своего старого друга Валя придвинула лампу поближе к себе, разложила краски, разметила всё на бумаге. Она работала часа три. Закончив, сравнила с оригиналом и ужаснулась: васильки как-то поблёкли, потеряли свою чарующую свежесть. Девочка скомкала акварель и с отчаянием уткнулась лицом в подушку. Но вошёл отец. Разве можно при нём плакать? Валя поспешно принялась накрывать на стол. А сама всё думала, — почему у неё так плохо получилось?
«Если завтра будет солнце, — снова стану рисовать. При солнце легче будет представить себе, какие они были свежие и как сияли их лепесточки…»
Через несколько дней Валя принесла Алексею Алексеевичу заново нарисованный букет васильков.
— Вот это подходяще! Ещё лучше, чем старый. Теперь принимайся за вторую акварель. Времени осталось немного.
— Да у меня уже готово!
Валя раскрыла папку и бережно вынула вторую акварель.
Это тот острог, где твой отец сидел?
— Да, дядя Алёша…
— Ну, здесь поправлять ничего не надо. Только бумага немного тонка. Да ты не огорчайся! Мы её на паспарту наклеим… А последнюю какую дашь?
— Я сама еще не знаю, дядя Алёша! Перебрала снова все рисунки и акварели, и всё не то.
Кончиков собирался пожурить девочку, напомнив, что надо торопиться, но, взглянув на серьёзное, не по-детски озабоченное лицо Вали, он промолчал.
«Она сама что-то ищет. Не надо ей мешать!» — решил он.
Валя действительно настойчиво искала. Проходили дни, а на приготовленном листе ватмана не было ни одной линии. Девочка перестала спать, похудела. Иногда ей казалось, что она вот-вот сейчас сядет и нарисует что-то самое важное, самое нужное. Но совсем уже найденное вдруг исчезало куда-то…
— Товарищ Столбов дома?
Валя забыла закрыть дверь. Она испуганно подняла голову от бумаги. Молодой солдат приветливо поклонился ей и повторил свой вопрос.
— Папы нет дома.
— Вот какая досада! Ему велели срочно в Смольный прийти. Там, видишь ли, с прямым проводом что-то случилось. Надо починить.
— А вы посидите немного. Папа скоро придёт.
Валя подвинула солдату табуретку и спросила:
— Вы часто Ленина видите?
— Да по нескольку раз в день! Я в охране Смольного нахожусь… А ты что спрашиваешь? Сама-то видела Владимира Ильича?
— Да, видела!..
И Валя с увлечением рассказала о своей встрече с Лениным.
— Ишь ты! И тебя заметил… Ребят он очень любит… Вот со мной какой случай был: стоял я на часах у входа в Смольный. Недалеко от меня чья-то совсем махонькая девчонка играла мячом. Мяч большой, а руки у неё крохотные. Ну, не удержала, мяч-то от неё и поскакал по лестнице! Все идут и внимания на неё не обращают, а девчушка плачет, машет ручонками…