В Бялу в парке — белокаменная скульптура. Сидящая женщина в одеянии сестры милосердия, ноги подвёрнуты, одна рука на коленях, другая под щекой. Поза скорби.

На могиле скромный памятник. «Сёстры милосердия Неелова, баронесса Вревская. Январь 1878 г.».

В Плевне, в Скобелевском парке, в филиале Военно-исторического музея, хранится портрет Юлии Петровны, написанный маслом. Кто-то из раненых, видно, очаровался её красотой.

В газете «Новое время» в конце января некролог с портретом.

В журнале «Пчела» сонет Полонского в её память.

В 1907-м — публикация в Щукинском сборнике писем Тургенева.

Вот и всё, что осталось о ней. Одна десятая. И легенда.

ПИСЬМА

Ю. П. ВРЕВСКОЙ С ВОЙНЫ

1 сентября 1877 г. Благополучно вернулась из Харькова в Яссы и снова вступила в исполнение своих обязанностей. Я была уполномоченной с поездом, и у меня были счёты казённые на 300 руб. Я очень боялась не сбиться и каждый грош записывала. У нас становится холодно в бараке.

24 сентября. Я была нездорова эти дни, точно вроде лихорадки. Мы сильно утомились, дела было гибель — до тысячи больных в день, и мы целые дни перевязывали до 5 часов утра, не покладая рук. Теперь я приняла капли, и лихорадка прошла. Многие из наших дам думают уехать в октябре. Корниловы, кн. Голицына и Философова. Кн. Голицына очень хворает и кашляет, но она удивительная женщина, и я её очень полюбила. Я же не знаю, на что решиться — буду оставаться, пока здоровья хватит; говорят, что в конце октября нас перевезут в Галац, где строится тёплый зимний эвакуационный барак, но верного ничего нет; я совершенно привыкла к нашей жизни, и мне было бы скучно без дела; я очень рада работе, и меня тут, кажется, довольно любят. Я окончательно должна экипироваться; моё бельё стало в лохмотьях, также платья за три месяца такой работы страшно обтрепались; у нас настают холода.

3/15 октября. Я думаю, ты беспокоишься моим долгим молчанием, но я со дня на день откладываю писать тебе, так как хотелось сказать что-либо положительное. Вот мы, добровольцы, т. е. волонтёрки, как нас некоторые называют, очень утомились. Кн. Голицына всё хворает, похудела; она берёт отпуск на 4 месяца и, может быть, вовсе не вернётся. Многие уезжают совсем. Госпожа Новосильцева и я берём отпуск на 2 месяца, то есть от 1 ноября до 1 января. Здоровье моё хорошо, лихорадка давно прошла. Но чувствую, что нет уже той энергии, что прежде, и что надо отдохнуть; кроме того, мне хочется видеть вас, и я решила поехать в начале ноября на Кавказ. Пробуду с вами праздники и в первых числах января опять вернусь сюда, если Господь поможет. Так, может быть, до скорого свидания.

У нас всё то же, но больных больше, чем раненых. Барак наш всё ещё не приспособлен к зиме, и всем холодно.

18 октября. Не понимаю, отчего ты не получаешь моих писем? Я получила отпуск на 2 месяца, но что с ним будет, Бог знает. Я намереваюсь, если не будет много дел, отправиться в ноябре в Бухарест и проехать в Фратешти, а в декабре приеду на Кавказ, провести с вами Рождество. В январе опять вернусь сюда обратно и буду тут всю зиму, если война продолжится. Кн. Голицына и Нарышкина сегодня уезжают, и я очень жалею об их отъезде. Корниловы со всеми остальными хотят вернуться. Я ночью дежурю очень редко. Все киприановские сёстры сюда приехали к нам; у нас теперь мало раненых, все больные, но сию минуту сказали, что ждут большую партию раненых после победы Гурко, следовательно, будет опять много дела. Если будет очень много дела тут, то я в отпуск, может быть, не пойду.

25 октября. У нас опять работа: завтра ждём 1500 чел. раненых. Сегодня было 800, но я нахожу, что работаю мало, так как сестёр великое множество и раненые нарасхват; но, несмотря на это, дни проходят в бараке и писать почти не нахожу минуты. Со мной теперь живут м-ль Булгакова и Цурикова. Обе очень милые, и мне веселее, нежели с Корниловыми.

Барак у нас очень холодный. По всей вероятности, скоро поеду в Бухарест и Фратешти с одним из санитарных поездов и не знаю, когда выеду к вам.

Много поговаривают о мире в декабре, и тогда, конечно, я до Рождества тут пробуду, чтобы кончить кампанию. Наши доктора все раскассированы в другие госпитали, о чём многие очень тужили. Одна я осталась застрахована. Сердце, как и всегда, спокойно. Абаза ещё у нас, но всё хворает, остаётся ещё месяц. Она очень умна и подчас забавна. Матушка поздоровела и поправилась и по-прежнему зорко следит за всеми нами. Привезли на днях тело Сергея Максимилиановича, его везли оба брата — Евгений и Николай. На станции была панихида, где были и мы. Оба брата подходили ко мне. Были также молодой Барятинский и Тучков, все они говорили, что если Плевну возьмут, то будет мир. Болгары, говорят, очень нас не любят и ничего не делают. Дни у нас очень холодные.

26 октября (продолжение). У нас жизнь однообразна и очень деятельна. В 10 часов мы все уже храпим, никуда не ездим и не выходим, даже не видели ясские окрестности. Оживление нашего барака заметно уменьшилось с отъездом наших, как мы говорим, «сестёр». Сестра Мария часто ездит с поездами; изредка приезжают ревизоры, всё без толку. Сестёр много завелось, авантюристок и кухарок, что не совсем радостно для больных, которые милы и умны донельзя — я говорю о солдатах; офицеры армейские плохи, много здоровых: срам иногда перевязывать; зато есть и ужасные раны — безносые, безгубые — сколько горя, сколько вдов и сирот... Война вблизи ужасна!

2 ноября. Я жду со дня на день денег от Топорова и тогда думаю отправиться в путь. У меня осталось всего 100 руб., хотя я ничего себе не купила, незаметно издержала. Правда, давала понемногу нашим бедным солдатикам. Всё тут на курс втридорога: за 1 рубль дают всего 2,50 франка, а то курс был 2 — 3 (франка), когда я меняла. Всё тут по случаю войны вздорожало, и бедный Красный Крест сидит без денег очень часто. Я опять сошлась с матушкой и нахожу, что иначе, как она, трудно быть, невозможно всех распускать. Петергофская община ведёт тут себя очень плохо и срамит других. Кн. Дондукова святая женщина, и я ничего подобного не видела: ей уже 50 лет.

Нового у нас мало; больных меньше эти дни, но ждут битвы под Рущуком, и все говорят о перемирии перед Рождеством. Калек опять много, вчера привезли опять несколько с отвалившимися пальцами на ногах от мороза. Я сама вчера один отрезала ножницами у солдата. Был у меня вчера тоже один раненый: одной пулей выбило оба глаза... конногренадёр, молодой, здоровый солдат. Вчера также привезли двух генералов раненых (бригадных) — Зеделер и Розенбах. Павловский и Егерский полки их пострадали под Софией.

8 ноября. Сию минуту еду в Бухарест; всё благополучно; давно опять от тебя нет писем. Мой отпуск начинается с 5 ноября.

10 ноября. Вернулась благополучно из Ясс, напутствуемая всеми нашими. Путешествие неинтересное, на полпути находится Плоешти, где летом жил император. Город совершенно на плоскости, но весь в садах. Болгарок никаких нет, все долгоносые молдаване и жиды. Впрочем, теперь уже листьев нет и все уже в другом виде. В Бухаресте нет ни угла в гостинице. Чичерин, который тут при складе, познакомил меня с кн. Щербатовым, уполномоченным летучего отряда в армии наследника.

Но, к несчастью, он мне сказал, что у Красного Креста нет денег и что в отряде 14 георгиевских сестёр. Госпитали закрываются, и уменьшают расходы.

Я тут живу в здании Красного Креста. Думаю выехать завтра во Фратешти и, если можно, посмотрю Дунай.

Не беспокойся, если не будет писем, отсюда никогда не доходят; пиши мне на имя Чичерина, он отошлёт. Может быть, очень скоро вернусь из Фратешти, а может быть, проеду несколько далее в дальний монастырь, где Дондукова-Корсакова; там, говорят, лазарет в ужасном виде и нет ни одной сестры. Опасности нет, даю тебе слово.

21 ноября. Сейчас всю ночь ты снилась мне. Я даже отвыкла беспокоиться, потому что никогда не получаю твоих писем. Не знаю, огорчит ли тебя очень моё решение отменить моё путешествие до поры до времени к вам. Я не приеду на Рождество и буду молиться и желать вам счастья издалека.