Главный уполномоченный Красного Креста в Румынии Н. А. Абаза писал, что весь персонал Ясской эвакуационной больницы работал очень напряжённо в конце июня — начале июля 1877 года. 21 июня в Яссы прибыл первый поезд с ранеными. Тот, кто мог перенести дальнейшую дорогу, отправился в Южную Россию, самые тяжёлые остались здесь. Сёстры перевязывали раненых, раздавали лекарства, стирали и штопали, кормили и мыли, писали под диктовку письма домой и утешали. Княгиня Нарышкина заведовала кухней, Юлия Петровна была среди тех, кто ухаживал за ранеными и умирающими. Она не сторонилась тяжёлой работы и в сентябре 1877 года писала сестре: «...Я очень рада работе, хотя всё моё бельё стало в лохмотьях, а платье страшно обтрепалось, завтра ждём 1500 раненых, сегодня было 380, писать почти не нахожу минуты». Она и дальше будет «почти не находить минуты» писать, то лёжа на носилках, то на сундуке, то стоя, — и тем удивительнее тон её писем, всегда ровный, приветливый, с лёгким юмором и печалью.

Боткин, насмотревшись на то, как «переносят» войну аристократы, записал: «Ни у кого нет достаточного внутреннего содержания, чтобы с известным приличием переносить, в сущности, только не совсем удобную для них жизнь». Он был не прав.

В русско-турецкой войне участвовали 1600 врачей и 2000 медицинских сестёр. Впервые в истории войн — сорок из них женщины-хирурги. И, возможно, тоже впервые в истории на войну отправились княгини и баронессы.

Условия для врачей на войне очень тяжелы. Хирурги вспоминали с ужасом, как после блестяще проведённых операций больные умирали от того, что операционная была заражена, а старший врач не хотел этого признавать. Виртуозы, профессионалы — они работали как на конвейере: война — это поток. Организовать его — рассортировать больных. А сортировка — вещь жестокая, так как требует самому тяжёлому оказать помощь в последнюю очередь, потому что у него меньше шансов выжить. А самое, пожалуй, важное — оказание первой помощи — сестринская работа. Сёстры милосердия находились не только в госпиталях и лазаретах; они сопровождали санитарные поезда и корабли, создавали «летучие отряды» и появлялись на поле боя. Подбирали живых солдат «и часто были единственными, кто провожал в последний путь...». Да, они должны были уметь не только лечить, но и хоронить.

Болезни войны всегда одни и те же: кровавый понос, тиф, лихорадка. Лохмотья, в которых раненые прибывали в госпиталь, кишели насекомыми, от непромываемых ран шёл «одуряющий запах», косил тиф, не хватало медикаментов и чистого белья, интендантское воровство и неорганизованность — неотлучные спутники любой войны. И именно сёстры милосердия и призваны были лаской и терпением как-то смягчить этот кошмар. Из Ясс Вревская писала: «Мы сильно утомились, дела было гибель — до тысячи больных в день, и мы целые дни перевязывали до 5 часов утра, не покладая рук...» Многие из дам устали и собирались в отпуск; Юлия Петровна не знала, на что решиться: «Буду оставаться, пока здоровья хватит». 18 октября она получила всё-таки двухмесячный отпуск (с 5 ноября), обещала приехать к «своим» на Кавказ, провести вместе Рождество, писала сестре, что очень соскучилась и видит её во сне, почему-то от описаний этих снов — тяжёлая печаль; обещала, ссылаясь на усталость, приступы лихорадки, сердце, но всё переиграло, круто и бесповоротно повернуло колесо судьбы.

За эти два месяца отпуска она вместо того, чтобы поехать на Кавказ, в Россию, отдохнуть и вернуться, отправилась на юг Болгарии как частное лицо. Уехала в Бялу. Госпитали располагались в тылу. Бяла же была действительно опасным местом — почти фронт.

С ноября 1877 года она работала в сорок восьмом военно-полевом госпитале в трёх километрах от села Бяла за рекой Янтра. Жила в небольшом домике Ивана Ходжиева в самом селе, вместе с болгаркой и её детьми. После тяжёлой работы в госпитале её ждал ещё утомительный обратный путь по заснеженной дороге и при сильном пронизывающем ветре. Спала на носилках. Маленькое оконце в холодной комнате с низким потолком вместо стекла загораживалось лишь куском ткани. Утром умывалась снегом и шла к раненым.

«...Я приехала в Обретеник — деревушка, где живут постоянно две сестры при лазарете, это в 12 вёрстах от Бялу... мы были на самом передовом пункте... Я так усовершенствовалась в перевязках, что даже на днях вырезала пулю сама и вчера была ассистентом при двух ампутациях... Ни газет, ни книг мы не видим. Снег у нас по колени, и дороги всюду очень дурные...» И дальше: «Интересно, почему всё реже и реже вспоминаю я о балах и о Петербурге? Нет, наоборот, о Петербурге я думаю часто...»

В декабре сюда поступали раненые солдаты Азовского и Днепровского полков, отбивавших атаки турок, решивших любой ценой прорвать линию обороны на правом фланге и пробиться к Бяле. Здесь был каменный мост, удобные для маневрирования войск дороги, а высокий берег реки Янтры мог служить хорошей оборонительной позицией.

Госпиталь был под постоянной угрозой нападения. Каждый день прибывали раненые. Каждый день увеличивалось число тифозных больных. Сестёр милосердия было мало. Ещё меньше было решившихся входить в тифозные бараки...

Тургенев писал ей: «Желаю, чтобы Ваш подвиг не оказался непосильным для Вас и чтобы это не сказалось на Вашем здоровье». Писал с надеждой на встречу. Его пожелания не сбылись.

Маршруты Вревской на войне в общем-то известны: с конца июня до середины ноября — Яссы; с 20-х чисел ноября до 5 декабря — Бяла; потом с 5-го до 21 января — поездка в Обретеник на телеге, так как медицинский отряд, отправленный туда на «передовую позицию», отказался взять её с собой, ведь она «не принадлежала к общине сестёр»; в Обретенике она задержалась на несколько дней после того, как все выехали обратно в Бялу (что ж, вольная птица, могла себе позволить); что она делала там эти дни? Потом вернулась в Бялу, написала сестре, что не вернётся в Петербург и будет ждать здесь окончания войны — потом теряются пять дней (да мало ли в её таинственной жизни таких «потерянных»), а дальше записка, которая хранится вместе с письмами Вревской, переписанными сестрой, в Пушкинском Доме:

«...Заболела тифом 5 января 1878 года. 4 дня ей было нехорошо, не хотела лечиться; попросила священника, исповедовалась и приобщилась; не знала опасности своего положения. Вскоре болезнь сделалась сильнее, впала в беспамятство, была всё время без памяти до кончины, т. е. 24 января 1878 г.[27] У неё был сыпной тиф, сильный; очень страдала, умерла от сердца, потому что у неё была болезнь сердца. Лежала у себя в хате на койке, земляной пол, окна заклеены только бумагой. Сёстры милосердия были при ней всё время её болезни и смерти. Могилу копали ей раненые, за которыми она ухаживала, и они же несли её гроб и не дали её никому. Нельзя было ничего достать в Бяле, но ей всё-таки сделали гроб; всё хотя очень просто — фланелевый, синий; похоронили в платье сестры милосердия, около православного храма в Бяло»[28].

Она заразилась тифом от сумасшедшего: «Так мне его жаль, я его кормлю, он меня узнает». Но умерла от инсульта, по письму Павлова, — осложнение после тифа. Исполняя волю покойной, Павлов сжёг все её бумаги, кроме разве что писем с войны, потому что ни он, ни она ими уже не распоряжались.

Письма заботливо переписала и «отредактировала», как утверждает Куртев, её сестра Наталья Петровна и уж, конечно, не меньше Юлии позаботилась о её чести: там нет никаких двусмысленностей, за исключением одной: «...буду экономить, чтобы употребить деньги... как — ты знаешь...» Эта фраза дана в отрывке из письма с непроставленной датой. На что Юлии нужны были деньги, что знала сестра и о чём впрямую не говорилось? Чтобы быть готовой в каждый момент выехать в любое место по чьему-то зову? Как узнать? Юлия Петровна верна себе.

Сестра своей «цензурой» заложила первый камень в пьедестал легенды Вревской, оставив от человека с его слабостями и сомнениями — только подвиг. И она парит над нами: прелестная женщина в безукоризненном костюме с крестом на груди...