— Прошу прощения, — сказала она, — но во второй половине дня миссис Хаверхилл будет очень занята и вряд ли сможет отлучиться из здания редакции.

— Крайне сожалею, — произнес я, — но о встрече просила миссис Хаверхилл, и если она действительно хочет увидеть моего босса, то это произойдет на его поле. В противном случае рандеву не состоится. Мистер Вульф свободен с двух тридцати до четырех.

Секретарь попросила меня подождать, и через несколько минут я услышал произнесенный ледяным тоном ответ:

— Миссис Хаверхилл говорит, что приедет в три часа. Пожалуйста, сообщите адрес.

Дама потеряла лицо, случилось то, чего так опасаются личные секретари. И чтобы хоть немного отыграться, она затеяла возню с адресом. Я вежливо назвал место нашего обитания и не менее вежливо поблагодарил ее. Однако она не растаяла.

Обеспечить визит Макларена оказалось совсем не трудно. Когда я набрал его нью-йоркский номер, утомленный женский голос спровадил меня к знакомому мне типу с британским прононсом. Мистер Карлтон сказал, что мистер Макларен будет весьма рад нанести нам визит сегодня вечером. Я повесил трубку и повернулся к Вульфу, укрывшемуся за книгой.

— О'кей. Мы имеем Хаверхилл в три, а Макларена в девять. Вы выбили два из двух. Думаю, теперь вы хотите, чтобы я позвонил в «Шестьдесят минут» и назначил время визита их команды.

В ответ я получил именно то, что и ждал, — ледяное молчание.

Глава 6

Вульф и я находились в кабинете после ленча, состоявшего из салата из омара с авокадо и черничного пирога. В три часа две минуты у входных дверей прозвенел звонок. Я прошел в прихожую и, взглянув через одностороннее стекло наших дверей, вернулся в кабинет.

— Она не одна, — сообщил я Вульфу, — С ней седой тип со смешными усиками. Пускать обоих?

Он неторопливо закрыл книгу, заложив нужную страницу узенькой золотой пластинкой — подарком клиента, удовлетворенного нашими услугами, — и недовольно скривился.

— Делать нечего. Пускайте. — Он очень редко бывал доволен, когда в доме появлялась женщина, И вот теперь такая явилась, да не одна, я с компанией.

Открыв дверь, я сказал, обращаясь к даме:

— Хэлло, меня зовут Арчи Гудвин.

— Я Хэрриет Хаверхилл, — ответила та, протягивая мне руку. — А это Эллиот Дин — мой адвокат и друг.

Хэрриет Хаверхилл было за семьдесят, но она великолепно сохранилась. Изящная, ростом не более пяти футов пяти дюймов, с прекрасно уложенными седыми волосами и светло-голубыми глазами; ее гладкое, почти без морщин лицо было слегка и со вкусом подкрашено, Она была одета в белую блузку и ручной работы серый костюм, который стоил по меньшей мере полтысячи долларов. На шее висела нитка жемчуга, которая стоила раза в два дороже, чем костюм.

Дин, который видимо тоже разменял свое семидесятилетие, был дюйма на три повыше Хэрриет, имел свою собственную белоснежную шевелюру и носил смешные усы, ужасно похожие на детскую зубную щетку. Гримасу на его физиономии можно было истолковать: «Я-предпочел-бы-быть-где-угодно-но-только-не-здесь». Я в глубине души искренне пожалел, что его желание не исполнилось. На нем был двубортный синий в полоску костюм, который тоже тянул долларов на пятьсот, и университетский галстук. Само собой, его альма-матер был Йель. Я протянул руку, и он пожал ее без всякого энтузиазма.

Когда мы вошли в кабинет, я представил всех друг другу, провел миссис Хаверхилл к красному кожаному креслу, Дин самостоятельно разместился в желтом.

Она, инстинктивно почувствовав, что Вульф терпеть не может рукопожатий, руки не протянула. Но он поднялся на ноги, что являлось проявлением глубокого уважения, хотя до гостьи, видимо, это не дошло. Обычно он не утруждает себя вставанием, особенно при появлении женщин.

— Мистер Вульф, — начала она приятным, четким голосом с легким южным акцентом, — благодарю вас за то, что согласились нас принять. Эллиот… мистер Дин попросил разрешения сопровождать меня, и я не стала возражать при условии, что он будет считать нашу беседу конфиденциальной.

Дин с недовольным видом наклонился вперед и с одышкой проговорил:

— Хэрриет, я еще раз хочу напомнить вам, что выступал против этой встречи.

— Эллиот, умоляю… — негромко, но с жесткой ноткой в голосе произнесла миссис Хаверхилл.

Дин заткнулся и мрачно уставился на массивную резную фигуру из эбенового дерева, которая когда-то послужила для Мортимера орудием убийства.

— Мистер Вульф, — продолжила она с легкой улыбкой, — прежде чем мы перейдем к делу, я хочу кое-что сказать. Во-первых, мне много лет тому назад следовало бы написать вам и выразить благодарность за то внимание, которое вы постоянно оказываете «Газетт». Мистер Коэн и мистер Бишоп часто рассказывали мне о тех эксклюзивных материалах, которые вы предоставляли нашему изданию. Вы — добрый друг нашей газеты.

— Мадам, — сказал Вульф, поудобнее устраиваясь в кресле, — мы даем ровно столько, сколько получаем. Мистер Коэн постоянно оказывает нам неоценимую помощь. В целом, думаю, мы квиты.

Хэрриет Хаверхилл кивнула. — Тем не менее мы высоко ценим вашу дружбу. И одно из ее проявлений — то милое письмо, которое вы поместили в «Таймс».

— Я всегда говорю то, что думаю, — ответил Вульф. — И меня не надо убеждать в достоинствах «Газетт».

— Очень приятно слышать такое, — сказала она.

Собрание стремительно превращалось в общество взаимного восхваления, и я начал беспокоиться за Вульфа. Я всегда волнуюсь в тех редких случаях, когда он млеет в присутствии женщин.

— Вы знаете, — продолжала Хэрриет, когда Уилкинс умер, большинство директоров компании ждали, что я сяду в лужу. Признаюсь, что первые несколько месяцев я пребывала в ужасе, но в то же время была преисполнена решимости сохранить газету в том виде, в каком ее задумал мой муж, и оставить ее в руках семьи.

— Неужели все остальные стремились к иному? — спросил Вульф.

— О, я вовсе не хотела сказать, что являлась единственной спасительницей газеты, — ответила она. — Боже, как претенциозно все прозвучало. Но то, что я хочу сказать далее, может показаться вам паранойей. Все остальные члены семьи с самого начала выступали против меня. И это неоспоримый факт. Я вышла замуж за Уилкинса меньше чем через год после смерти его первой жены. Его дети, Дэвид и Донна, которые в то время были подростками, даже не пытались скрывать свои чувства. Они относились ко мне как к чужой.

— После того как они стали старше, отношение изменилось?

— Неприятие еще больше усилилось, если это можно считать изменением. Нет-нет, внешне наши отношения всегда носили вполне цивилизованный характер. В присутствии Уилкинса дети были вежливы и даже заботливы. Однако это был не более чем фасад. Фасад тут же осыпался, когда Уилкинс скончался, и из завещания выяснилось, что большая часть активов «Газетт» досталась мне. Их недовольство тогда впервые прорвалось наружу. Особенно гневался Дэвид. Но я знала, Уилкинс хотел, чтобы газетой управляла я, и я …

— И вы сделали «Газетт» таким великолепным изданием, о котором Уилкинс мог только мечтать, — вмешался Дин.

Он потянулся вперед и положил ладонь на руку Хэрриет. Жеста более трогательного придумать было просто невозможно.

— Эллиот, если бы он был жив, газета была бы точно такой или даже лучше, — произнесла она тоном, которым обычно делают выговор шестилетнему ребенку. — Так или иначе, мистер Вульф, все эти годы я упорно трудилась — временами даже слишком, — чтобы утвердить себя и показать всем, на что я способна. Иногда я была жесткой или даже жестокой. Мне известно, что мои служащие называют меня «Железной Девой» или «Бессердечной Хэрриет».

— Не говорите так! — воскликнул Дин, схватив ее за руку.

— Но это же правда, — сказала она, спокойно освобождаясь от захвата. — Я знаю за собой такую черту, и в некотором роде, как это ни странно звучит, горжусь ею. Может быть, потому, что у меня ранее не было никакого опыта управления. В маленьком южном городке, где я выросла, юные леди не должны были пачкать свои пальчики участием в коммерческих предприятиях. И мой первый супруг, который в финансовом отношении вполне процветал, не хотел, чтобы я каким-то образом вмешивалась в его бизнес, поэтому я вступила в зрелый возраст, будучи в полном неведении об окружающем мире. Все свое время в Джорджии, да и позже, когда мы переехали на север, я тратила на то, что в нашем кругу называли «Добрые дела» — на благотворительность разного рода.