«Юзефу Поточеку — пишете Вы — недостает мужества стать Юзефом Гиршфельдом, он смиряется и остается в Польше как разоблаченный сионист». Должен признаться, что я не вполне понимаю: что Юзефу Поточеку недостает мужества (он ведь существо тряпичное) вновь стать Юзефом Гиршфельдом — это бесспорный факт. Но почему вдруг — «остается в Польше»? Поточек боится уехать из Польши потому, что «не знает, как там зовут местного товарища Секретаря, которому следует быть благодарным», но в то же время посылает Критика в Отдел виз и загранпаспортов, чтобы тот подал документы на выезд. И повесть кончается как раз в тот момент, когда Поточек подает бумаги служащему за окошком. Поточек уезжает из Польши, ибо тут никто в его лакейских услугах больше не нуждается. Он покидает прежнее место работы и едет на новое. Вполне возможно, что многие будут иметь ко мне претензии за то, что я так жестоко обошелся с Поточеком и даже не посочувствовал его трагедии. Ну что ж, я считаю, что каждый хозяин имеет право вышвырнуть своего слугу, если почему-либо им не доволен. А профсоюза лакеев, который защищал бы их от несправедливых хозяев, нет. И уж я-то не намерен способствовать возникновению таких профсоюзов, которые защищали бы ничтожные интересы ничтожных поточеков, все равно, кто они — евреи или неевреи.

Название книги — «Время, задержанное до выяснения» — Вы подвергли суровой критике. А справедливо ли?

1. Вы пишете: «…возникает ассоциация с непропеченной халой Выгодского». Согласен! Но меня это вовсе не пугает. Ведь вкус хорошего теста остается в нашей памяти надолго, мы несем его с собой и в себе с детских лет, а вкус закала в тесте быстро забывается. Впрочем, о вкусах не спорят. Хала и торт — друг другу не соперники, места для всех хватит.

2. Вы пишете: «Задержанным оказалось вовсе не время. Впрочем, кто его задержал? Партию и Мазуркевича интересует не время, а мыслящие люди. Их-то они и задерживают — „чтобы внести ясность“».

Я опять с Вами согласен. Партию и мазуркевичей не интересует время, и им вовсе не нужно его задерживать. Другое дело — подгонять время, переводить стрелки, подкручивать часовой механизм. Ведь они и всю действительность подстегивают, подгоняют, подкручивают и все торопятся урвать как можно больше того наслаждения, которое дает им продажная любовница — власть. Наслаждение властью для них — все, а поскольку нет другой такой шлюхи, как власть, то они спешат и грозно посматривают по сторонам в поисках соперников. Но сейчас разговор не об этом — а о Поточеке. Это он задержал время. Почему? Потому что он лакей, а каждый лакей, по крайней мере в подсознании, занимается мастурбацией. Его хозяин наслаждается обладанием реальной властью (в частности, над поточеками), а Поточек испытывает эрзац-наслаждение, наслаждение воображаемое, но тоже идущее от обладания властью — пусть нереальной, но столь могущественной — властью над временем, над историей. Поточек не только тряпичное существо, он еще и писатель, и такая мастурбация его вполне устраивает. Он останавливает часы, портит их, ему всюду мерещится, что другие делают то же самое (следователь, Вполне Приличная Секретарша и все остальные). Он страшно подозрителен, буквально охвачен манией, страхом, что кто-то может отнять у него эту власть над временем, что его замысел окажется неоригинальным, и у него, Поточека, большого и самобытного писателя, украдет этот замысел кто-то, например, из его коллег по перу, и тогда государственная премия достанется не ему, а кому-то другому.

Поэтому — «Время, задержанное…», но почему — «до выяснения»? Ни партия, ни тем более мазуркевичи не нуждаются в том, чтобы что-то выяснять или кому-то объяснять, а уж особенно — «кто еврей, а кто нет». Они-то всегда прекрасно знали, кто еврей, даже лучше, чем те, кто, как Поточек, считали, что можно затаиться. Поточек верил в это долгие годы, а когда понял, что из этого ничего не выйдет, что дольше скрываться невозможно, — то решил остановить время, задержать его украдкой. Он хочет выиграть время и написать выдающееся произведение прежде, чем выяснится вся правда о нем, о Гиршфельде. Время задержано, и он, Поточек, должен успеть закончить свою повесть, прежде чем Мазуркевич (то есть Хенек) доберется до него и выяснит, что Поточек — на самом деле Гиршфельд. Отсюда — «Время, задержанное до выяснения». Это название оправдано прежде всего художественной условностью — банальной, правда, но писательство поточеков и так крайне банально.

3. Разумеется, это не означает, что я считаю название книги идеальным. И если когда-нибудь в будущем (отдаленном), я дождусь второго издания, то назову ее «Повесть о Юзефе Поточеке» или что-нибудь в этом духе. Вас, видимо, удивляет мой пессимизм («в отдаленном будущем»), но, к сожалению, мы напечатали четыреста экземпляров «Поточека», и пока что почти все они лежат нераспроданными. Никого не интересуют поточеки, а тем более повести о них. Другое дело — «Становление революционера» Анджелы Дэвис. Вы, вероятно, слыхали об этом шедевре, за который авторша получила в счет гонорара аванс, выражающийся шестизначной суммой. Пожалуйста, не думайте, что я завистлив (как Поточек), вовсе нет. Но сколько же хороших книжек о человеческой тряпичности и нетряпичности можно было бы издать, имея такие деньжищи!

Прошу прощения, я отвлекся от Поточека, а надо бы еще кое-что о нем сказать.

Я бы не хотел, чтобы в идее Поточека с остановленным временем читатель доискивался приема, с помощью которого я провожу параллель между тем, что творили до войны эндеки и оэнэровцы, и действиями «народной» (коммунистической) власти после войны. Я вовсе не собирался утверждать, что, мол, ничто не ново под солнцем. Ведь для того, чтобы прийти к такому заключению, вовсе не нужно ломать часы, и уж тем более — останавливать время. История евреев — это вместе с тем и история антисемитизма, а цвет этого антисемитизма не имеет существенного значения. Кто в этом повинен? Евреи или не-евреи? Конкретно: виновны ли еврейские изверги из госбезопасности или оэнэровцы, которые до войны оттолкнули этих евреев влево, в скамеечное гетто и прямо к коммунизму («жидокоммуна»)? Словом, что было сначала: курица или яйцо? Нет! Уже сама по себе такая постановка вопроса, поиски виновных, подсчитывание несправедливостей и обид служит доказательством того, что история (не только евреев) является длящимся тысячелетиями безумием, а мы — пациентами сумасшедшего дома, пациентами необычными, ибо предпринимающими попытку (вновь и вновь и все на тот же манер) исцелить самих себя, попытку самолечения. К чему это приводит? К тому, что появляются либо такие, например, поточеки, то есть тряпичные существа, либо герои, которые обвязываются гранатами и бросаются под вражеские танки или же убивают пассажиров в аэропорту (все равно кого), чтобы затем погибнуть самим. Первый случай (поточеки) — тихое помешательство, второй — буйное.

А что остается таким, как я, например, кто испытали на себе приступы буйного помешательства (ведь я был коммунистом), сумели не заразиться помешательством тихим, не желают подличать, хотят оставаться в здравом уме, но вынуждены жить за стенами сумасшедшего дома? Должны ли они принимать участие в разделении этого дурдома на изолированные друг от друга национальные палаты? А может, включиться в подсчет обид и составлять их баланс? По-видимому, единственно разумная позиция… Нет-нет. Я вовсе не одобряю позицию Рабиновича — пройдохи, хорошо приспособившегося к действительности, хоть он и еврей (это ему совсем не мешает, наоборот — помогает). Уж скорее мне по вкусу позиция Марыли, но на ней долго не удержишься, ибо Марыля пока что стоит на краю мясорубки, но уже через некоторое время будет в эту мясорубку втянута, и тогда… Кто же остается? Какая же позиция больше всего по душе мне, пишущему историю поточеков? Может, следует искупать грехи? Но если мне и суждено их искупать, то я готов лишь к одному роду искупления — расплате за собственные поступки, за собственную подлость и т. п. И я не признаю искупления, являющегося симптомом помешательства, симптомом принадлежности (в качестве пациентов) к дурдому, расплатой «за свой народ», «за своих отцов», «за ошибки истории» и т. п.