А маленький Юзек посмотрел на Юзефа исподлобья — не то что удивившись, а скорее даже рассердившись, потому что подозревал, что Юзеф опять у него за спиной с кем-то сговорился. И на этот раз — чего он от Юзефа никак не ожидал — с Мазуркевичем!

Тем временем тот, из-за письменного стола, продолжал говорить:

— …Осталось еще выполнить последнюю формальность: состоите вы в родстве или нет? Если да, то вы можете воспользоваться предоставленным вам правом и отказаться от дачи показаний, в противном же случае такого права у вас нет.

Юзеф задумался на секунду и сказал:

— Я Юзеф Поточек, иными словами, тот, кто вырос из Юзека Гиршфельда.

— А я, — отозвался Юзек, — Юзек Гиршфельд, из которого вырос Юзеф Поточек.

Не успели они это сказать, как увидели, что тот, за письменным столом, сделался от злости красный, как рак. Еще немного, и он начал бы на них кричать, так как ему показалось, что они решили над ним посмеяться. Но закричать он не успел, потому что тот, кто сидел к ним спиной, тихо, почти неслышно сказал:

— Напиши так, как они говорят. — И так же негромко, но четко выговаривая каждый слог, добавил: — Вре-мя за-дер-жа-но. — И повторил: — Задержано, — как будто боялся, что тот может не понять.

Но тот сразу понял, потому что, хоть и был еще красный от злости, но уже пытался улыбнуться Юзефам.

Маленький Юзек сидел себе как ни в чем не бывало, зато большой Юзеф настолько удивился, когда услышал «время задержано», что даже открыл рот, точно собирался что-то сказать.

Эх, и наивны же эти взрослые, а в особенности писатели! Вечно они хотят чем-то удивить своих читателей, и потому без конца ищут что-то новое. Они и думают-то больше не о том, что им надо написать, а о том, как бы это написать так, чтобы вышло пооригинальнее да постраннее. Они ломают, например, часы, задерживают время, как это сделал Юзеф, и очень радуются, что никто еще до этого не додумался.

Юзеф, правда, убедился, что и майор Мазуркевич сломал свои часы — ведь иначе Хенек не нашел бы рукописи в конуре у Черта, — но ему и в голову не пришло, что самое, по его мнению, оригинальное, что было в его повести, вовсе не было оригинальным, а было обычным и банальным, и что именно нормально идущие часы были теперь исключением.

…именно нормально идущие часы были теперь исключением.

Юзеф так проникся новой формой своего творчества, так был этим горд, что не заметил, как и когда остановились все часы — и партийные, и государственные, и даже кооперативные, а что особенно удивительно — и некоторые наручные часы, которые все еще оставались личной собственностью.

И очень хорошо, что Юзеф этого не заметил — для него бы это был тяжелый удар, которого он бы, пожалуй, не перенес, потому что известно, что писатели больше всего на свете, даже больше самих себя, любят свое писательство, а особенно его форму.

Тот, за письменным столом, еще что-то писал, и его лицо успело уже приобрести нормальный цвет, когда зазвонил телефон. Оказалось, кто-то срочно вызывает его к себе вместе с коллегой, что сидел спиной к комнате. Оба сразу же вышли, а вместо них вошел кто-то другой, в ком Юзеф и Юзек узнали обходительного мужчину, того самого, что разговаривал с ними в Союзе писателей.

— Ну что ж, уважаемые авторы, — сказал он, — я надеюсь, что смогу доложить майору о вашем литературном успехе и вручить ему рукопись. Наверное, она уже готова.

— К сожалению, — сказал Юзеф, — мы не успели…

— Мы не собираемся ее писать, — перебил его Юзек.

— Пока что, — поправил Юзеф. — Пока что не собираемся, — повторил он.

— Ну что ж, — сказал тот, что пришел от майора, — каждый человек имеет право на собственные мысли и никто не должен принуждать его высказывать их вслух. Однако… — тут он сделал паузу и посмотрел на Юзефа, — такой человек не может быть писателем на службе нашей партии, каковым вы себя считаете. Более того! Мысли, скрываемые от нашей партии, от нашего народа, как правило, воплощаются в действительность с большим вредом и для партии, и для народа. Иначе бы их и скрывать не надо было. Надеюсь, вы со мной согласны?

Юзеф не знал, что ему и сказать, потому что аргумент был вполне убедительным, и возражать было нечего. Поэтому он промолчал, но тут маленький Юзек неожиданно спросил:

— Значит, вы считаете, что мы должны написать эту рукопись?

— Я ничего не могу вам навязывать, — прозвучал ответ. — Мне бы хотелось только добавить, что в отношениях между людьми главное — это честность. Если ты скрываешь что-то от партии и народа — это значит, что ты им не доверяешь, что они для тебя — чужие… — тут он снова выдержал паузу. — А тогда, — говорил он дальше, — следует об этом честно заявить и порвать со средой, которую считаешь для себя чуждой. Мне кажется, это ясно.

Он встал и вышел, не дожидаясь ответа.

В комнату вернулись те двое, заняли свои места — один за письменным столом напротив Юзефа, другой возле окна, спиной ко всем, как и раньше.

— Можете идти домой, — сказал тот, что сидел за письменным столом. — Допрос окончен. Если понадобится, — он снова заговорил во множественном числе, — мы вас вызовем.

— Я думал, нас арестуют, — сказал Юзеф Юзеку, когда они вышли на улицу.

— А что бы им это дало? — бросил Юзек. — Ты ведь слышал, что он сказал. Мы им не нужны.

Они сели в такси, и Юзеф велел ехать сначала к большому серому дому, где высадил маленького Юзека, а сам поехал к Вполне Приличной Секретарше.

— Ну, наконец-то, пан Юзеф, а я-то думала, что вы уже обо мне забыли, — поздоровалась она с Юзефом, а затем спросила, чего он выпьет: кофе, чаю, а может, коньяку?

— Коньяку, — сказал Юзеф и сел в мягкое кресло.

— Если бы вы и дальше раздумывали, — говорила Вполне Приличная Секретарша, — прийти ко мне или нет, то могли бы меня и не застать.

— Как это «не застать»? — удивился Юзеф.

— Очень просто, — ответила она. — Я уезжаю.

— Уезжаете? — Юзеф не верил собственным ушам. — Но ведь вы же не…

— Это правда, я не еврейка, но ваш приятель, Рабинович…

— Рабинович?! — Юзеф даже закричал от изумления.

— А почему вас это удивляет? — спросила она. — Ведь именно вам я обязана этой счастливой случайностью. Рабинович пришел в Союз и спросил, как вас разыскать. Я ответила, что вы плохо себя чувствуете и едете в санаторий, помните? А он и слышать ничего не хочет — требует, чтоб я дала ваш домашний адрес. «Я, — говорит, — его сто лет не видел и могу уже вообще никогда не увидеть, потому что уезжаю». Тогда я спрашиваю в шутку, едет ли он один, а если да, то не возьмет ли меня с собой. А он совершенно серьезно отвечает: «Когда-то добрые люди нам жизнь спасали, а теперь времена ничуть не изменились — изменились только роли, и наша обязанность — вернуть старый долг. Я, — говорит, — заберу вас с собой, но вам придется немного раскошелиться. Отдадите уже там, в долларах».

Юзеф слушал, как зачарованный. Он выпил третью рюмку коньяку, налил себе четвертую и тогда услышал равномерное тиканье настенных часов. Он начал прислушиваться.

— …Вас удивляет, — спросила Вполне Приличная Секретарша, — что у меня часы идут? — и рассмеялась. — Мне незачем задерживать время, меня тут уже считай что нет. Я уже и паспорт на выезд получила.

— Время задержано… — повторил Юзеф.

Он начинал все понимать.

— Время задержано по приказу… — подхватила Вполне Приличная Секретарша.

Но Юзеф ее прервал:

— По приказу майора Мазуркевича, — сказал он.

— Пан Юзеф, — воскликнула Вполне Приличная Секретарша. — Да при чем тут майор?! Только наивные люди могут так думать. Что там майор! Время было задержано по приказу Секретаря Дома Партии. Вы, должно быть, читали его последнее выступление?

— Да, но зачем задержано? — спросил совсем уж мрачно Юзеф, окончательно подкошенный тем, что его идея с часами оказалась до такой степени примитивной.