— Пришли, — сказал Батьянов, — стоп.

— Куда?

— Куда надо. Здесь заночуем.

— Где?

Батьянов не ответил. Он уверенно бухнул сапогом в какую-то дверь. Боев подумал: как он, черт возьми, узнал, что именно этот дом цел, не разрушен?

Дверь открылась быстро, как будто Батьянова здесь ждали, и тоненькая ленточка от керосиновой лампы, которую держал человек в черном пальто, наброшенном на пижаму, пересекла тротуар.

День был для Боева утомительным. Почти до вечера он бродил по улицам Берлина, разыскивая штаб корпуса. Устал. Дома казались пустыми, замшелыми, давно лишенными человеческого присутствия, но он знал, что немцы, покинув квартиры, сидят в подвалах и ждут своей судьбы, которая решается на улицах и площадях гигантского города. Наших солдат тоже не было видно — они вели бой в центре Берлина, и орудийные, танковые и минометные выстрелы слились в протяжный гул, который вот уже седьмые сутки висел над городом. Подсобные и тыловые службы, штабы располагались либо в первых этажах больших домов — в бывших конторах и магазинах, — либо в подвалах. На чердаках — наблюдательные пункты. Иногда по улице мчался куда-то танк, грузовик с пушкой на прицепе, колонна бензовозов.

За те дни, что Боев был в городе, он заметил, что война здесь какая-то особенная, не такая, какую он привык видеть вот уже четыре года.

Город был огромен и, в общем, совсем не похож на города, какие встречались на пути механизированного корпуса от Курской дуги до Одера. У Боева хранилась карта-план, очень подробная и, наверное, точная, на которой даже заштрихованы районы, разбомбленные американской авиацией. Но он так и не мог понять этот город, похожий не на столицу страны, а как бы на маленькую страну: городки особняков, озера с островами парков, каналы, серые улицы, снова парки…

Когда они шли к Берлину от Одера, то Боева, да и не его одного, удивляло, почему так долго не видно пригородов Берлина. Лес, лес, небольшие стандартные поселки, снова лес. Берлин, который был совсем рядом, после того как наши танки и пехота прогрызли Зееловские высоты, не давал знать о себе. Он появился внезапно. Когда двадцать первого апреля танковый батальон майора Косарева перевалил через насыпь кольцевой автострады, все увидели, что впереди в дождевой сетке — Берлин. Танки остановились около маленьких, совсем игрушечных садовых домиков. За этими домиками просматривалась серая улица с четырехэтажными серыми домами.

— Вейсензее, — сказал Косарев подошедшему к нему Боеву. Комбат — широкоплечий, плотный — стоял у своего танка с картой в руках. — Вейсензее, корреспондент, понимаешь?

— Понимаю. Исторический момент, северо-восточная окраина Берлина.

— То-то, брат. Ну иди теперь в «летучку», а мы туда двинем. Улица, конечно, пристреляна. Да и фаустники в подвалах. Это точно. Будет бой, иди.

Боев вернулся в ремонтную «летучку», в которой ехал. Но через два часа, когда батальон, потеряв всего два танка, вошел в Вейсензее и остановился у разрушенного переезда через железнодорожный путь, дожидаясь пехоту, он смог, выпрыгнув из «летучки», постоять на земле Берлина.

Разыскав редакцию — ее «студебеккер» и ЗИС стояли за дамбой кольцевой дороги, — Боев написал маленький репортаж «Мы в Берлине», сдал в набор и уехал на попутной машине в передовые части, уже углубившиеся в северо-восточную и восточную окраины города.

В Вейсензее снова попасть не удалось. К утру туда подошли пехота и артиллерия, начался упорный уличный бой.

Маршал Жуков, который держал в своих руках ход сражения за Берлин, приказал командиру мехкорпуса обогнуть город с севера и северо-запада и через сутки ворваться в его окраинные районы уже не с востока, а с запада.

Мехкорпус генерала Шубникова прошел вместе со стрелковыми дивизиями район Веддинга, Плетцензее и оказался в районе больших электротехнических заводов — Симменсштадте. Заводы были сильно разрушены авиацией, однообразные кирпичные дома, выстроившиеся в ряды скучных улиц, — почти целы.

Стрелковые части несколько задержались — им пришлось очищать квартал за кварталом, где еще было сопротивление, а танки с ходу ворвались в Симменсштадт.

Сбив заслоны, бригада полковника Гольцева вышла на берег Шпрее. Подоспели и самоходно-артиллерийские полки, мотострелковые батальоны.

Под артиллерийским огнем саперы начали ладить переправу. По искореженным фермам взорванного железного моста мотострелки переправились на тот берег и захватили плацдарм. Саперам стало легче работать — пулеметный огонь теперь гитлеровцы вести не могли.

К вечеру по понтонному мосту на плацдарм смогли перейти танки и самоходки. Теперь они вели бой в большом центральном районе — Шарлоттенбурге.

Эти заключительные бои были трудными. Улицы в западной части Берлина целые, крепкие. Танкам трудно маневрировать, а в каждом окне может таиться опасность — противотанковая пушка или фольксштурмовец с фаустпатроном. Поэтому танки двигались осмотрительно, им помогали автоматчики десанта, стреляя по предполагаемым засадам.

Но корпус неуклонно двигался вперед, охватывая своими танками и артиллерией веер улиц, идущих к Тиргартену, где был рейхстаг, который штурмовали общевойсковые армии с востока и северо-востока.

Впервые за всю войну — на западе и на востоке — бои в таком гигантском городе, как Берлин, вели танковые соединения.

1-я гвардейская танковая армия генерала Катукова двигалась с юго-востока вместе с 8-й гвардейской армией генерала Чуйкова.

Корпуса 2-й гвардейской танковой армии генерала Богданова, войдя в северо-восточные окраины города, теперь охватывали Берлин с севера и запада, частью сил устремляясь к Потсдаму, а другой частью ворвались в центральный район — Шарлоттенбург и теперь вели бои на подступах к Тиргартену, последнему оплоту гитлеровской обороны.

Но сейчас шли тяжелые бои на улицах гигантского города, опоясанного сетью надземной железной дороги, превращенной в оборонительный рубеж. В столице было множество каналов, протекали две большие реки — Шпрее и Хафель, и все это было заковано в гранит и бетон. Парки, большие водоемы, дома с забетонированными нижними этажами, превращенные в узлы обороны, огромные железобетонные бункеры на перекрестках — все это надо было преодолеть пехоте, танкистам, артиллеристам, саперам.

Трудные, упорные бои…

С юга, форсировав Ландверканал, наступала 3-я гвардейская танковая армия генерала Рыбалко. На юго-западные окраины города и на Потсдам двигались корпуса 4-й танковой армии генерала Лелюшенко.

Славная танковая гвардия завершала здесь, в германской столице, свой героический путь. Правда, двум танковым армиям еще предстояли новые марши и новые бои — уже не за Берлин, а за Прагу.

3

Наконец танки оказались не на хмурой окраине города с ее бесконечным потоком ровных серых строений, а прямо в центре — на широком бульваре с пестро-нарядными и, что совсем удивительно, почти целыми домами. Боев, приехавший на попутной машине со снарядами в Шарлоттенбург, зашел в один из таких домов. Лестница дубовая, очень чистая, с красным ковром, прижатым надраенными до блеска медными прутьями. Квадратные черные двери. Боев нажал бронзовую фигурную ручку — дверь поддалась. Не заперто. Почему? Боев вошел в квартиру и в прихожей увидел белую наволочку на метле, приставленной к креслу. Это, очевидно, был знак капитуляции: потому и двери открыты. Боев прошел по ковровой дорожке в столовую. Стол застелен желтой цветастой скатертью с кистями, в буфете черного дерева — саксонская посуда. Все чинно, благородно. Нет перевернутых вещей, открытых чемоданов.

Видно, без спешки покинули обитатели квартиры свое жилище, оставив все в полном порядке. Боев спустился в подвал, толкнул дверь. При тусклом свете керосинового фонаря он увидел людей — женщин, детей и стариков, — очень тихо сидевших на скамейках вдоль стен. Различить лица было трудно, и Боеву показалось, что когда он вошел и закрыл за собой дверь, то в подвале стало еще темнее и тише.